Реальное функционирование: врожденные пороки

 

Пока система находилась в фазе становления, у ее конструкторов могла быть и была уверенность, что много численные недочеты – явление временное, продуцируемое самим процессом становления и роста. Со временем должна была произойти притирка всех звеньев, достижение их внутренней согласованности и сбалансированности. Так оно отчасти и происходило.

Период становления пришелся в основном на первую половину 1930-х гг, и это был период своеобразного планового романтизма, творческого взлета, по крайней мере для тех, кто непосредственно занимался конструированием социалистического планового хозяйства. Их ощущения и настроения, пожалуй, диктовались сознанием, что они строят действительно новый мир, социализм как мечту человечества, который начинается здесь и сейчас.

Однако уже к 1935–1936 гг. должно было стать очевидным, что многие недостатки системы носят далеко не временный характер, а являются ее врожденными пороками. До поры до времени этого не замечали или старались не замечать. Но уже в 1939 г. на XVIII партконференции зазвучали голоса тех, кто эти пороки впервые назвал. Конечно, тогда нельзя было говорить о них прямо, особенно с официальной трибуны. Никто и не пытался сомневаться относительно принципиального выбора. Тем не менее те недостатки, о которых говорил, например, Д.Ф. Устинов, будущий министр обороны, а тогда один из руководителей оборонной промышленности, относились к разряду неустранимых.

Каковы же эти недостатки?

1. Система оказалась весьма громоздкой в административном плане. Во всякой большой монополии, в которой управление строго централизовано, рано или поздно проявляется недостаток гибкости и мобильности и избыток неповоротливости. На Западе такие монополии либо терпели поражение в конкурентной борьбе, либо старались приспособиться, соглашаясь на далеко идущую децентрализацию, предоставляя своим отделениям (центрам прибыли) возможность практически самостоятельно действовать на рынке, поощряя внутреннее предпринимательство (intrapreneurship).

Но западные монополии, в отличие от советской государственной монополии, всегда работали в рыночной среде, и как бы они ни искажали функционирование рыночных механизмов, в конечном счете эти механизмы оказывались сильнее и заставляли монополистические структуры перестраиваться. Кроме того, их отделения, получив самостоятельность, оказывались в нормальных рыночных условиях, иной раз даже конкурируя между собой.

Иное дело – советская государственная монополия. По масштабам она была несравненно больше любой капиталистической монополии. Она не испытывала никаких воздействий со стороны рынка. И когда с течением времени появлялась мысль предоставить большую самостоятельность предприятиям, они не могли ею толком воспользоваться.

Достаточно вспомнить эпизод с фондами развития производства, которые предприятиям разрешили образовывать в ходе косыгинской реформы 1965 г. Через какое-то время выяснилось, что деньги в фонд развития перечислить можно, но инвестировать их нельзя, поскольку приобрести, скажем, оборудование предприятия могли лишь получив соответствующие материальные фонды и наряды. Иначе говоря, только в том случае, если бы эти деньги были учтены в плане и под них выделили необходимые материальные ресурсы. А просто купить, как сделало бы отделение "Дженерал моторс" или "Шелл", нельзя. Поэтому по прошествии какого-то времени по инициативе самих предприятий средства из фондов развития стали передавать в вышестоящие инстанции, чтобы включить их в план. На этом новации закончились. Логика системы отвергала самостоятельность предприятий, сколько бы последняя ни декларировалась.

Сами по себе процессы формирования планов, определения директивных заданий, распределения ресурсов при своей принципиальной простоте из-за огромного разнообразия видов продукции оказывались предельно сложными. Избежать ошибок, запаздываний, рассогласований становилось практически невозможно даже при самом искреннем желании сделать все лучшим образом. Сплошь и рядом задания давались без выделения необходимых ресурсов. Балансы достигались на бумаге, а в жизни все получалось иначе. В течение всего года продолжались в связи с этим корректировки планов, которые в конце концов подстраивались под фактическое выполнение. Как-то на одном из предприятий я столкнулся со следующим документом из министерства: сообщаем плановые показатели для составления годового отчета. Это, понятно, дискредитировало саму идею планирования.

Гигантская машина прокручивалась с колоссальным напряжением, и чем дальше, тем больше напряжение, трудности, ошибки нарастали.

 

Когда появилась электронно-вычислительная техника и возможность выполнения с большой скоростью огромного объема расчетов, родилась идея, что наконец плановая система обрела адекватную техническую базу. Стали разрабатываться автоматизированная система плановых расчетов (АСПР) для Госплана, АСУ министерств и ведомств, которые потом планировалось интегрировать в единую общегосударственную систему.

Для оптимизации плановых расчетов пытались создать систему оптимального планирования, а потом оптимального функционирования (СОФЭ) с использованием моделей линейного и динамического программирования. Обнаружились, правда, трудности: никак не удавалось, например, построить единый критерий оптимальности. Центральный экономико-математический институт (ЦЭМИ) АН СССР, который был создан для решения этой задачи, торопили с разработкой СОФЭ. А в это время ученые этого института, например В.А. Волконский, показывали на научных семинарах, что модель линейного программирования есть частный случай теории рыночного равновесия. Из этого следовало, что рыночный механизм все равно лучше. На одном из таких семинаров для меня кончились иллюзии относительно перспектив планового хозяйства.

 

2. Система была лишена внутренних стимулов, которые побуждали бы к росту эффективности и к лучшей координации.

Первое время, пока правил Сталин, ведущим мотивом эффективной работы был страх. Репрессии оказались органически необходимым элементом системы, поддерживающим дисциплину и авторитет власти центра и заставляющим работать с высокой отдачей.

Первое время, видимо, был и энтузиазм: многие разделяли цели партии и государства, и это отчасти тоже было стимулом, действенность которого, однако, становилась все меньше. Было и несколько медленней таявшее чувство гражданского долга.

Применялись и так называемые материальные стимулы – премии, награды, продвижения по службе. Политика кнута и пряника использовалась вовсю. По степени изощренности советские системы материального стимулирования, пожалуй, были первыми в мире. И это естественно, ибо львиная доля интеллектуальных усилий лучших экономистов страны направлялась на их разработку и усовершенствование. Однако это не помогло поднять качество продукции до уровня конкурентоспособности, повысить эффективность производства, продвигать НТП.

Материальные стимулы особенно оказались в моде после XX съезда КПСС, когда прекратились репрессии. Но чем дальше, тем все более становилось ясно, что создаваемые этой системой искусственные, или, как говорят, внешние, стимулы не смогут заменить ни мотивы страха, ни внутренние стимулы, возникающие и у человека, и у организации при частной собственности, в условиях рынка и конкурентной борьбы.

Отказ от репрессий стал отправной точкой постепенной эволюции системы в сторону ее ослабления, размягчения, за которыми рано или поздно должны были последовать рыночные реформы.

Эволюция системы, лишенной постоянно нависающего над чиновниками дамоклова меча и внутренних побудительных мотивов эффективной деятельности, состояла в том, что в ней все больше стали усиливаться ведомственные, местные, групповые интересы.

По самой своей конструкции система предполагала власть бюрократии. Высший слой партийной, советской, хозяйственной бюрократии с легкой руки М. Восленского* получил наименование "номенклатура", М. Джилас обозвал ее новым правящим классом.

* Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991.

 

Кроме того что бюрократия в целом, и особенно номенклатура, получали определенные привилегии в виде пайков, медицинского и транспортного обслуживания, отдыха, внеочередного предоставления жилья, она также все больше использовала свое служебное положение в личных целях. Собственные полномочия, пусть даже обязанность визирования тех или иных документов, чиновники стали использовать как своего рода товар. Образовался, по терминологии Е.Т. Гайдара и В.А. Найшуля, бюрократический рынок, на котором обменивались не товарами, а титулами ответственности за принятие решений – "ты – мне, я – тебе". Как говорили еще до войны, "блат выше Совнаркома". А блат – это и есть сеть неформальных связей между членами бюрократического сообщества; между теми, кто что-то мог и использовал свои возможности, вытекающие из позиции в иерархической структуре, для оказания услуг другим, также обладающим подобными возможностями, в расчете на их услуги.

Бюрократия неоднородна. В ней образовывались группы, боровшиеся за влияние, за увеличение поля своих возможностей, старавшиеся заблокировать расширение полей возможностей других групп. Достигались компромиссы, договаривались о том, с кем и против кого дружить. Хотя все клялись в верности общенародным интересам, именно эти интересы блокировались прежде всего. Объективно только высшие лидеры, стоявшие на вершине иерархии, кроме укрепления своей власти, были как-то заинтересованы в соблюдении интересов государства. Но их решения, постановления ЦК КПСС и правительства все чаще не выполнялись или выполнялись только в части, направленной на удовлетворение потребностей бюрократии.

Борьба групповых интересов, бюрократический торг как ржавчина разъедали всю систему власти, на которой зиждилось управление экономикой.

3. Органическим свойством советской социалистической экономики стал товарный дефицит. Его неизбежность легко объясняется теоретически, а практика полностью подтвердила теорию. Сам факт отсутствия равновесных цен должен приводить к возникновению дефицита одних товаров при избытке других. Не действуют и ценовые сигналы, побуждающие производителей увеличивать выпуск товаров, пользующихся спросом, и сокращать выпуск тех, на которые спрос недостаточен, чтобы оправдать издержки. Пропорции производства формируются не структурой спроса, а плановыми заданиями. Отсюда неизбежность накопления структурных деформаций в экономике, поскольку плановые задания, как правило, не согласуются со спросом. Последний при малоподвижных государственных ценах вообще не может быть выявлен.

На это накладываются результаты применения охарактеризованной выше процедуры согласования объемов производства и заявленных потребностей. Опыт показал производственникам, что если цена не создает стимулов, а начальство требует увеличения физических объемов выпуска, то в проектах планов выпуски надо занижать: менее напряженный план легче выполнить, а при небольшом перевыполнении можно получить положенное материальное поощрение. Точно так же заявки на материальные ресурсы и финансовые средства надо завышать: все равно урежут. В советское время был популярен анекдот о трехгорбом верблюде, который был не заказан, а "заявлен" одним из зоопарков. На вопрос о том, зачем заявляли трехгорбого, представитель зоопарка ответил: "А два горба все равно срежут".

Я. Корнаи в фундаментальном и весьма популярном в свое время исследовании дефицита* объяснял его прежде всего так называемыми мягкими бюджетными ограничениями, т.е. тем, что руководители предприятий распоряжались не принадлежащими им ресурсами, а в бюрократической системе всегда можно было договориться о смягчении ограничений, о корректировке "промфинпланов". Это выраженная иными словами мысль об отсутствии в системе внутренних стимулов с попыткой заменить их жесткой бюрократической субординацией.

* Корнаи Я. Дефицит. М.: Наука, 1990.

 

В Госплане же ломали голову над тем, как свести концы с концами в балансах, если, скажем, заявки на ресурсы в 3–4 раза превышали доступные объемы этих ресурсов. В итоге доводились нереальные планы производства, фонды отоваривались не полностью. Спрашивается, как в такой системе может не быть дефицита?

Особый разговор о потребительских товарах. Фонды на них также разверстывались через Минторг и, конечно, не соответствовали спросу ни по ассортименту, ни по качеству, ни по количеству. Зарплаты же, пенсии, пособия планировались в предположении о таком, пусть примерном, соответствии. И хотя составлялись балансы доходов и расходов населения, все равно оказывалось, что денежные доходы росли быстрее и с каждым годом увеличивался инфляционный навес. Отчасти его впитывали сберкассы, стягивая в сбережения неудовлетворенный, отложенный потребительский спрос. Но все равно граждане с рублями носились по магазинам и, даже делая нерациональные расходы, скупая все, что когда-нибудь могло пригодиться, не могли найти применения рублям.

Товарный дефицит создавал в обществе весьма специфическую социальную обстановку: люди, имевшие доступ к дефицитным товарам, например работники торговли, приобретали особый социальный статус, вовсе не соответствовавший их положению в формальной административной и социальной иерархии. Они обеспечивали дефицитом начальство, в том числе партийное, советское, милицию, прокуратуру и, разумеется, себя, оказываясь "нужными и важными людьми". Напомню очень популярный в свое время сюжет А. Райкина: если исчезнет дефицит, то станет не совсем хорошо: "товаровед, завмаг будут как простой инженер".

Возможности доступа к дефицитным потребительским товарам – от хорошего куска мяса, импортной кофточки до квартиры – были едва ли не самым ценимым благом, отношения по этому поводу пронизывали всю социальную структуру советского общества. Самое важное – они влияли на государственные решения, на всю картину распределения ресурсов. За прием в институт дочери важного госплановского чиновника можно было получить государственные капитальные вложения для сооружения никому не нужного объекта.

4. Столь же органическим дополнением к формальной планово-распределительной системе была теневая экономика. Дефицит был важнейшим фактором, питающим ее.

Сейчас возмущаются разгулом преступности и массовостью правонарушений в экономической сфере, но надо учитывать, что эти явления выросли не на пустом месте – корни их в советской теневой экономике, вырвавшейся на свободу.

Прежде всего потребовалось не так много времени, чтобы стало ясно: если в этой системе все делать по правилам, то она сама скоро погибнет, а жить в ней будет просто невозможно. Только потому, что десятки и сотни тысяч людей ради интересов дела каждодневно нарушали правила, осуществлялось производство, в магазинах появлялись хлеб и другие продукты, ходили трамваи и автобусы, в домах были свет и тепло.

Возьмем обычный случай: на предприятии вовремя не "заявили" или вышестоящие инстанции не выделили в нужном количестве какой-то материал. По правилам купить его нельзя. Производство из-за мелочи оказывается под угрозой остановки или в лучшем случае резкого удорожания продукта, если данный материал заменить на другой и потратить средства на дополнительную обработку. В подобных случаях снабженец снимает телефонную трубку и связывается с заводом, где производится данный материал. Торговать нельзя, но обменяться можно. Коллега спрашивает, а что у тебя есть? Лучше всего, если в резерве есть ходовой товар, уже приобретший общую меновую ценность – цемент, оконное стекло, кабель и т. д.

Бартер родился не вчера. Десятилетиями в обход Госплана и Госснаба под аккомпанемент грозных постановлений об укреплении государственной дисциплины поставок между предприятиями существовал и развивался нелегальный натуральный обмен, при котором фонды и наряды либо не появлялись вовсе, либо оформлялись задним числом для прикрытия. Об этом знали все, и все делали вид, будто ничего подобного не существует.

В сфере оплаты труда были жесткие правила: государственные тарифные ставки, умноженные на отработанное время, при повременной оплате; расценки по видам работ, умноженные на объем работ, при оплате сдельной – должны были определять объем заработка. Но если считать по правилам, то оплата получалась столь мизерная, что и прожить на нее нельзя, и работать бы никто не согласился. Реально существовала как бы квазирыночная цена рабочей силы. Соответствующую заработную плату надо было "вывести", приписывая объемы работ или идя на иные ухищрения.

 

Очень яркие мои впечатления от советской социалистической системы относятся к первым годам работы после окончания инженерно-строительного института. 1958 г. Я мастер на строительстве моста. Приходит время первый раз «закрывать наряды», т.е. подсчитывать заработки. Беру ЕНиР (единые нормы и расценки), объемы выполненных работ. Результаты подсчетов ужасны: получаются смешные суммы, в 5–6 раз меньше того, что рабочие получали до сих пор. Бегу к прорабу. Он смотрит на меня снисходительно: чему вас только в институте учили. «Выводить» надо приличные суммы, т.е. завышать объемы.

С воодушевлением неофита приступаю к делу. Зарплата получается не хуже, чем прежде, но в конце месяца появляется нормировщик из треста: «Ты что, обалдел?! Рисуешь установку опалубки на опоре моста высотой 12 м. А она по проекту 6 м. Будем штрафовать».

Но все обошлось. Я придумал какое-то вполне бессмысленное изобретение, меня премировали за него в сумме штрафа. А прораб учил: «Объемы писать надо такие, которые нельзя перемерить. Например, перевозку мусора по стройплощадке или намыв песка гидромонитором».

Такие были «университеты».

 

Но, конечно, главной сферой теневой экономики были торговля и производство товаров широкого потребления. Припрятать дефицитный товар и продать его с приплатой в свою пользу – самый массовый случай. Отдать оброк завмагу (завмаг – торговому начальству повыше) – значит в другой раз получить больше дефицитных фондов и еще больше увеличить левые заработки.

Пересортица, реализация левого товара, не учтенного в бухгалтерских книгах, подпольное производство, в том числе на государственных фабриках, – огромное многообразие способов получения теневых доходов описано в обильной литературе, посвященной подвигам милиции и ОБХСС (отделы борьбы с хищениями социалистической собственности – для тех, кто не знает или забыл). Понятно, что вся эта теневая экономика была связана с организованной преступностью, так как на защиту закона рассчитывать не могла (в основном только на попустительство или соучастие со стороны правоохранительных органов), а в защите, в гарантиях от высоких рисков нуждалась.

Объемы теневой экономики в советское время количественно оценить трудно, практически невозможно. Но если учесть бесчисленные ограничения, делающие любую частную торговлю спекуляцией, валютные операции – преступлением, наказуемым смертной казнью, и т.п., то можно утверждать: чем больше ограничений, тем больше объем теневой экономики. Моя экспертная оценка, относящаяся к началу перестройки, – не менее 10–15% ВВП. Теневая экономика – это система неформальных институтов, порожденных плановым хозяйством и зачастую переживших его.

5. Накопление структурных деформаций и неэффективности стало фактором, постоянно сопровождавшим функционирование системы в течение всей ее жизни.

Названные выше пороки плюс отключение рыночных регуляторов плюс закрытие экономики обусловили быстрое нарастание своего рода атеросклероза системы. Капитализм, который "по теории" вот-вот должен был погибнуть и временами казался дряхлым старцем рядом с молодым и нахальным социалистическим соперником, раз за разом обнаруживал новые жизненные силы, способность к обновлению и прогрессу, особенно после Второй мировой войны. А вот социалистическая плановая экономика, поначалу "рванув как на пятьсот", уже в возрасте 30 лет стала проявлять нарастающие симптомы вырождения и упадка.

Рыночный механизм работает таким образом, что даже если образуются диспропорции в экономике, производство отрывается от реального спроса, то циклический кризис приводит все в соответствие, давая одновременно толчок росту эффективности. В последние десятилетия благодаря улучшению макроэкономического регулирования былые циклические кризисы практически не случаются, но рыночные регуляторы действуют в целом исправно.

В СССР с конца 1920-х гг. циклический кризис как способ приведения в соответствие структуры производства структуре спроса не случался ни разу. В то же время разрыв между структурой производства и спросом, между внутренними и внешними показателями эффективности все нарастал.* План, который, казалось бы, должен был заменить эту функцию рыночного механизма, категорически с нею не справлялся.

* Если дисбалансам позволяют накапливаться долго, их устранение очень болезненно (Kardosor E., Levy S. Mexico. The Open Economy. Oxford, 1988. P.361–362. Цит. по: Гайдар Е.Т. Аномалии экономического роста. М., 1997. С. 87)

 

Стоит отметить, что плановая экономика с годами все больше утрачивала способность к крупным структурным сдвигам. Начав с масштабной индустриализации, в качестве последних примеров она смогла продемонстрировать только программы жилищного строительства и химизации при Н.С. Хрущеве, а также инициированный при нем же рывок в развитии нефтегазовой промышленности.

Правилом же было планирование от достигнутого уровня. Это означало, что все сложившиеся пропорции с небольшими коррективами переносились в будущее. Только более или менее экстравагантные идеи руководителей типа внедрения кукурузы (Н.С. Хрущев), строительства АвтоВАЗа (А.Н. Косыгин) подвигали Госплан на то, чтобы закладывать в план значимые структурные сдвиги. И для этого были свои основания. Всякие изменения в структуре влекли за собой возникновение кучи диспропорций, уловить которые чисто счетно было крайне трудно, объем плановой работы должен был возрасти в несколько раз. Между тем уверенности в эффективности, в гарантированности положительных результатов не было, особенно если речь шла о принципиальных нововведениях. Приходилось оглядываться на Запад: и кукуруза, и химизация, и автомобилизация были подсмотрены там, когда их выгодность уже была доказана зарубежным опытом. Понятно, что делалось все это с колоссальными запаздываниями.

 

В то время рассказывали анекдот о богатом западном поклоннике коммунизма, которого долго возили по стране, показывая «зримые черты светлого будущего», всячески ублажали, а затем стали расспрашивать о впечатлениях. Гость сказал:

– У вас все очень хорошо, и я окончательно убедился в неизбежной грядущей победе коммунизма. Но у меня просьба: когда вы победите в мировом масштабе, оставьте одну капиталистическую страну.

– Зачем?

– А иначе откуда вы будете знать, что делать дальше.

 

Впрочем, планирование и не считало своей первоочередной задачей учитывать спрос. Оно в значительной мере само создавало его. Прежде всего спрос военный.

Милитаризация – одна из главных характеристик советской экономики, сложившаяся под влиянием имперских амбиций, убеждения политического руководства в необходимости поддерживать равенство вооруженных сил двух блоков, внутриполитической выгодности противостояния и постоянной мобилизационной готовности.

По разным оценкам, военное производство с учетом сопряженных отраслей составляло от 40 до 60% ВВП. Точнее сказать трудно, причем не только из-за секретности, но в еще большей степени из-за произвольности цен. Цены на потребительские товары были относительно завышены, тогда как военная техника стоила сравнительно дешево. Кроме того, обеспеченность материальными ресурсами военного и гражданского производства была несопоставима. Исследованиями Е.А. Роговского было показано, что если в начале 1980-х гг. по потребительским товарам рубль стоил не более 20 центов, то по вооружениям и военной технике паритет покупательной способности составлял 4,2 доллара.

Так или иначе, но, поглощая львиную долю лучших ресурсов, военная промышленность избавляла планирование от большей части забот по изучению спроса. Правда, только в этом секторе могли создаваться продукты высоких технологий, способные конкурировать с западными образцами, в том числе гражданского применения – самолеты, атомная энергетика, космос. Созданный в свое время задел позволяет России до сих пор держаться в лидерах мирового рынка вооружений.

Но ясно также и то, что в целом это не усиливало, а ослабляло экономику, истощало национальные ресурсы. Имея несравненно более сильную экономику, США из-за огромных военных расходов в какой-то период оказались вынуждены уступать в конкурентной борьбе Японии и Европе. Что же говорить об экономике СССР, которая, как стало ясно всем к началу 1980-х гг., больше не могла нести бремя гонки вооружений. Угроза "звездных войн" и неспособность противостоять новым вызовам заставили серьезно заговорить о необходимости экономических реформ даже военных и разведчиков.

Утяжеленная структура экономики, состоящая в преобладании тяжелой промышленности, сырьевых, так называемых базовых, отраслей, – также специфическая особенность плановой экономики. Начиналось с теоретических положений о создании фундамента современной индустрии, с так называемого закона опережающего роста 1-го подразделения общественного производства. Но в конечном счете сами закономерности социалистической экономики толкали к этому. Отсутствие внутренних стимулов обусловило низкую эффективность использования первичных ресурсов. По энергоемкости, материалоемкости национального продукта СССР прочно занимал первые места в мире. И хотя были плановые задания по росту производительности труда, снижению себестоимости, экономии энергии и создавались стимулы, по показателям эффективности мы все больше отставали от развитых капиталистических стран.

Кроме того, громоздкость административной машины и постоянный товарный дефицит объективно непрерывно подталкивали к упрощению номенклатуры планируемой и производимой продукции, к обеднению ассортимента. Конечно, осваивались новые изделия и материалы, по этому поводу также доводились планы и стимулы. Но это было как бы движением против течения, против основной тенденции, рождаемой внутренними законами системы.

А отсюда опять же повышенный расход сырья и материалов, обусловленный необходимостью для конструкторов и производственников выбирать "из того, что есть". В итоге повышенный расход первичных ресурсов приходилось покрывать увеличением объемов их производства.

Складывалась типичная картина "производства ради производства". В. И. Ленин когда-то за это критиковал капитализм, но последнему даже не снилось, до какой степени социализм его обгонит на этом поприще. М.Я. Лемешев, известный эколог, говорил еще в 1970-е гг.: "Мы добываем железную руду, чтобы делать экскаваторы, мы делаем экскаваторы, чтобы добывать железную руду. А из этого круга мало что выходит".

Естественно, доля базовых отраслей в экономике была чересчур высока, а энергия, которая в них затрачивалась, в значительной мере уходила в воздух.

И при всем том не происходило никакого естественного отбора: тот, кто работал неэффективно, мог не беспокоиться за будущее, его вечно кормили бы за счет тех, кто больше старался. Если не людям, то предприятиям как бы гарантировалась вечная жизнь. Но беда в том, что тех, кто старался работать более эффективно, становилось все меньше и меньше.

 

2.4 "Законы системы";

 

В 1990 г. в сборнике "Не сметь командовать" под редакцией Н.Я. Петракова я опубликовал "Трактат об административной системе"*. В нем была предпринята попытка сформулировать в шутливо-публицистической манере, в виде бывших тогда в ходу пословиц и поговорок, основные законы административной, как тогда говорили с легкой руки Г.Х. Попова, или планово-распределительной, системы хозяйства. Может быть, в такой форме суть этой системы раскрыть проще?

* Не сметь командовать / Под ред. Н.Я. Петракова. М.: Экономика, 1990.

 

Общее – значит ничье. Это закон социалистической общенародной, значит, государственной собственности. Она порождает огромную концентрацию экономической власти, не имеющую прецедентов в истории. Но, с другой стороны – бессилие; незаинтересованность человека, на которого направлены приказы, выполнить их иначе как под страхом репрессий; бесхозяйственность, отсутствие дисциплины, вороватость. Даже и не вороватость. Типичная фигура – несун. Это не вор, он не ворует, он уносит то, что принадлежит государству, т.е. ничье.

Дать меньше, получить больше (закон дефицита). Если вам спускают задание – сколько чего делать и лимиты ресурсов, выделяемые для этого, причем цены неизменны, а бюджетные ограничения слабы, то самый естественный способ облегчить себе жизнь состоит в том, чтобы получать задания пониже, а ресурсов – побольше. Но тогда и баланс непременно будет сводиться с дефицитом.

Я – начальник, ты – дурак. Это закон бюрократической иерархии. Главное отношение, клеточка системы– субординация, подчинение. Воля начальника выше закона, она и есть закон. Бюрократия – власть без ответственности. Вся ответственность при советском социализме – от страха перед наказаниями и репрессиями. Но всех не проконтролируешь и не накажешь.

Бывший первый секретарь Ивановского обкома КПСС, министр легкой промышленности СССР В. Г. Клюев отказался критиковать правительство со словами: «надо знать размер своей шляпы», это кодекс чести бюрократа. Не выходить за границы, не допускать своеволия подчиненных. Инициатива наказуема.

Шея вертит головой – принцип, дополняющий предыдущий. Суть в том, что бюрократия – власть аппарата, власть тихая и послушная, но умеющая направлять начальство – источник власти. Начальник думает, что решает. А исполняется лишь то, что выгодно аппарату. У него для этого три главных приема: 1) инструкция, подзаконный акт, где закон толкуется в угоду ведомству; 2) внесение в тексты решений недомолвок и двусмысленностей, так называемых «форточек», оставляющих поле для трактовок; 3) перегиб, т.е. такое рьяное выполнение решений, что дураком выглядит начальство.

Ты – мне, я – тебе. Речь не об акте обмена товарами, это обычная операция на рынке. Речь об отношении, свойственном обществу всеобщего дефицита. Оно действует только в кругу тех, кто имеет к нему доступ, и состоит в оказании дружеских услуг, без денег и видимой корысти, но в расчете на взаимность. Это закон теневой экономики еще в советском исполнении, которая для планово-распределительной системы была органическим дополнением. Без нее жить было бы невозможно.

Этот закон просто необходимое следствие тех, что сформулированы выше. Государственная собственность, дефицит, бюрократия делают теневую экономику неизбежной.

"Всеобщая электрификация": всем все до лампочки. Это итог, возврат к исходной позиции, «общенародной» собственности. Ее вводили, чтобы ликвидировать отчуждение человека от общества. Та же, между прочим, идея лежит в основе гражданского общества. Но коммунистам реализовать ее не удалось. Напротив, отчуждение дошло до крайних форм в силу устойчивого ощущения простого человека: что ни делай, ничего не изменишь. Разбогатеть не дадут, но не дадут и помереть с голоду. А чего тогда стараться?

Начиналось с энтузиазма, с веры в торжество справедливости и гуманности. А кончилось безразличием и апатией. Даже вопросы, касающиеся своего дома, своей улицы, своего микрорайона, перестали кого-либо интересовать. Никто ничего не делал добровольно, только по обязаловке.

Приведу еще одну иллюстрацию из личного опыта. Конец 1950-х. Работаю в проектном институте, рассчитываю арматуру для железобетонной балки. Результат умножаю на коэффициент запаса 2 и показываю инженеру проекта. Он увеличивает расход арматуры еще втрое. Я спрашиваю: зачем. Он отвечает: «За экономию тебя никто не похвалит, а если балка обвалится – мало ли какой цемент насыплют в бетон, – меня посадят». Лучше перебдеть. Вот такая жизнь. Ясно – что-то в ней не так.

Из этого отнюдь не следует, что в стране не стало умных, образованных, энергичных людей, с чувством долга и достоинства. Но мы жили в системе с такими законами, и они влияли на формирование человеческих характеров, нравственных устоев общества. Это влияние ощущается и по сей день.

 

Литература

 

Ясин Е.Г. Хозяйственные системы и радикальная реформа. М.: Экономика, 1989.

Гайдар Е.Т. Аномалии экономического роста. М., 1997.

Корнаи Я. Дефицит. М.: Наука, 1990.

Корнаи Я. Социалистическая система. Политическая экономия коммунизма. М., 2000.

Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. М.: Экономика, 1995.

Гайдар Е.Т. Экономические реформы и иерархические структуры. М.: Наука, 1990.

Хайек Ф.А. Дорога к рабству. М.: Экономика, 1992.

МизесЛ. Социализм. Экономический и социологический анализ. М.: Catallaxy, 1994.

Бруцкус Б. Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе // Экономист. 1922. № 1,2, 3.

Экономика переходного периода. Очерки экономической политики посткоммунистической России. 1991–1997. М.: ИЭПП, 1998.