СИМВОЛИЧЕСКИЙ ЯЗЫК ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКИ

 

«Однажды...» (Es war einmal), — так начинается у нас большинство сказок, и затем они уводят нас назад, в дале­кие, давно прошедшие времена, когда случались удивитель­ные вещи — невозможные с позиции рационального рас­судка, — когда существовали чудовища и колдуньи, феи и волшебники или говорящие звери. Это мир, полный чудес, в котором свинопас становится королем, золушка — прин­цессой, где можно найти живую воду, лампу, с помощью ко­торой становятся доступны все земные сокровища, кольцо, дающее господство над всем миром, или коня, умеющего летать. Едва ли среди нас найдется кто-то такой, кто не вы­растал бы с этими историями, для кого они не были бы пер­вым ранним переживанием встречи с фантастическими тво­рениями нашей культуры.

Насколько в детстве мы были привязаны к этим исто­риям, слушали и читали их вновь и вновь, настолько позд­нее, как правило, мы отстраняем их, как не стоящие внима­ния. Словам «всего лишь сказка» часто придается негатив­ное значение выдумки или даже обмана. Едва ли взрослый мог бы сегодня найти в себе покой и интерес шаха Шахрияра, чтобы слушать тысячу и одну ночь истории Шехе-резады, хотя, кажется, тому это было очень по душе; одна­ко, почувствовав, что он утратил любовь, доверие и связь с людьми, человек вновь, быть может, найдет их на этом пу­ти. «О, шах! Эта легенда полна тайного значения, понят­ного только посвященным», — так говорит Шехерезада, за­канчивая одну из своих сказок. Но мы уже ничего не зна­ем о таких вещах, или разве что самую малость.

И в нашей жизни, в нашей действительности есть это «однажды...». Каждый из нас пережил время, когда почти каждый день происходили новые и удивительные вещи. Ес-

ли только мы представим себе, что все, для взрослого само собой разумеющееся и очевидное, когда-то давно, в быт­ность его ребенком, должно было быть впервые открыто, и какое бессчетное количество таких приобретений было со­вершено в детстве — то все это и есть «чудесные события». Едва ли кто-то из нас может вновь вернуть то ощущение, которое у него было, когда он делал свои первые шаги, но многие еще помнят, что они ощутили, когда впервые смог­ли поплыть или поехать на велосипеде. Всегда, когда чело­век открывает что-то новое, осваивает что-то такое, что до тех пор было неизвестным или невозможным, происходит нечто подобное переходу сказочного героя из мира повсе­дневности в волшебное, неизведанное, магическое царст­во, которое нужно освободить или в котором можно добыть сокровище, благодаря которому повысится ценность повсе­дневного существования. Ведьмы и чудовища — это наши собственные страхи и неудачи, звери-помощники и феи — еще неведомые нам способности и возможности, которые могут проявиться у нас в таких ситуациях. И тогда в иной плоскости осуществляется то, что в сказке является обра­зом или фантазией.

При здоровом течении жизни способность к постоян­ному обретению и творению нового, настолько характер­ная для детей, что их вполне можно считать в известном смысле гениальными, эта способность никогда не исчеза­ет полностью. Если мы окончательно не закоснели в сво­ей рутине, что, к сожалению, часто случается, то сказка вновь и вновь переживается нами, и «чудесным» в нашей жизни оказывается все новое и до тех пор неведомое. В жизни каждого человека существуют основные этапы, на которых происходят одни и те же процессы: каждый че­ловек после фазы младенческой зависимости от матери пе­реживает освобождение и стремление к самостоятельно­сти во время так называемого периода упрямства; а также пробуждение сексуальности и потребность во взаимоотно­шениях с другим полом в период полового созревания. Ка­ждый сталкивается с проблематикой среднего возраста, ко­гда жизнь достигла пика и должна теперь развиваться ско­рее в глубину, нежели в ширину; и каждый, приближаясь

к смерти, оказывается перед лицом проблемы своего пе­рехода в иной мир или иное существование, о котором мы уже ничего не знаем.

Оказавшись в таких новых и часто пугающих нас ситуа­циях, мы прежде всего пытаемся представить себе, каким образом мы могли бы преодолеть стоящие перед нами пре­пятствия, какие задачи решить и перед какими опасностя­ми устоять. В этом нам могут помочь коллективные тради­ционные образы, которые, если мы сумеем их правильно понять, с помощью своей символики покажут нам, как че­ловек в подобных случаях поступает или мог бы поступить. Язык этих образов многозначен и неизмеримо глубок, как всякий подлинный символ, как каждый спонтанно возни­кающий носитель значения, который позволяет представить внутреннее содержание, непредставимое каким-либо иным способом. Таким же многозначным может быть и понима­ние сказки. Психологическое содержание является только частью возможных внутренних содержаний, и в каждый пе­риод жизни символ дополнительно наполнен своим кон­кретным содержанием. Так достигается новое, углубленное значение и дальнейшее толкование.

Посмотрим теперь, как все это проявляется, на приме­ре определенной сказки. В качестве такого примера я возь­му сказку о заколдованном принце, превращенном в змею или имевшем такой вид уже при рождении, который осво­бождается от чар благодаря полюбившей его девушке. Эта сказка существует в культурном пространстве в различных вариантах, в том числе немецкая сказка братьев Гримм', шведская², албанская³ сказки а также сказка островов гре­ческого архипелага⁴. В последней трактовке я и хочу ее здесь рассказать.

Жил-был купец, у которого было три дочери. Одна­жды, отправляясь в путь, он спросил их, что им привез­ти из дальних стран. Старшей дочери захотелось платье, второй — украшение, а младшая не пожелала ничего, кроме пары роз, которые как раз в это время стоили на рынке дешевле всего. Купец справился со своими дела­ми и позаботился о подарках для дочерей. Но на обрат­ном пути он попал в бурю, поломавшую его розы; нако-

нец, он нашел убежише в заброшенном замке. Там на столе стояли кушанья, которых он отведал, а у ворот рос розовый куст, с которого он срезал новый букет для сво­ей дочери. В тот же миг появилась змея и потребовала от купца, чтобы в уплату за ее любимые розы он отдал свою младшую дочь. Испуганный купец пообещал это и, вернувшись домой, плача, рассказал о своем горе. Млад­шая дочь пожалела отца и беспрекословно отправилась к змее, хотя старшие сестры над ней смеялись и брани­ли ее за то, что она не попросила, как они, платье или украшения. Каждый раз, когда девушка ела за столом, змея садилась рядом с ней и спрашивала: «Возьмешь ли ты меня в мужья, милая?» Но девушка всякий раз отве­чала: «Я тебя боюсь». Однажды девушка нашла зеркало, в котором отражался весь мир, и увидела там своего от­ца, не встававшего с постели от горя из-за разлуки с ней. Она попросила отпустить ее домой, и змея дала ей срок в тридцать один день. Останься девушка дома хоть на один день дольше, и она, змея, должна будет умереть. С помощью кольца, которое девушка взяла в рот, она вер­нулась в дом своего отца, сразу же выздоровевшего при ее появлении. Когда она рассказала ему о своей жизни у змеи, отец посоветовал ей ответить змее, что она хотела бы взять ее в мужья. Несмотря на насмешки и сестер и их совет избавиться от змеи, оставшись в отцовском до­ме дольше установленного срока, девушка вовремя вер­нулась назад. Змея радостно приветствовала ее, и когда она вновь спросила девушку: «Хочешь ли ты выйти за ме­ня замуж, милая?», — та ответила согласием. Тут змея сбросила свою кожу. Перед девушкой стоял юный пре­красный принц, а дворец был полон слуг и придворных. Принц рассказал ей, как он, в наказание за то, что со­блазнил сироту, был превращен в змею и должен был ос­таваться в таком виде до тех пор, пока не найдется де­вушка, которая согласится выйти за него замуж. Оста­валось позвать отца и сестер. Но последние совсем пожелтели от зависти и сильной злобы, и принц, умев­ший различать добро и зло, превратил их в двух ворон. Они должны были сохранять этот облик, пока не очи­стятся от своих злых помыслов. А принц с девушкой от­праздновали свадьбу и сделали отца министром.

 

Психологическое толкование может здесь исходитьизтого, что все сказочные персонажи, действия, животные, места и символы представляют собой внутренние душевные порывы, импульсы, переживания и стремления. Сказка — это в известной степени сон, а последний, как говорит Юнг, «представляет такой театр, где сновидец является сце­ной, актером, суфлером, режиссером, автором, зрителем и критиком»⁵. Отличие от нашего обычного ночного сна со­стоит главным образом в том, что сказка содержит только коллективные элементы и не имеет дела с нашими личны­ми повседневными желаниями, заботами и потребностями. Таким образом мы находим в ней только типичные, всеоб­щие формы душевных переживаний.

Именно исходя из этого сказку можно использовать при толковании мужской или женской психологии*, а также для решения проблем, связанных с наступлением различных жизненных этапов. Слушателю открывается возможность, в зависимости от его собственных данных, идентифициро­вать себя с мужским или с женским главным персонажем повествования, который, подобно Я сновидения, является там чувствующим и действующим. Конечно, сказка, как правило, может иметь не одну интерпретацию. У рассказан­ной здесь «змеиной сказки» активно действующим, пере­живающим и несущим избавление персонажем является младшая дочь. Таким образом, естественно рассматривать сказку как выражение женской проблематики. Это ни в ко­ем случае не исключает другие возможности: у слушателя есть основания счесть себя заколдованным принцем или от­цом и толковать сказку с точки зрения мужской психоло­гии. В дальнейшем я хочу попытаться показать различные варианты таких возможных толкований.

Смысл этой книги заключается не в том, чтобы осветить и истолковать отдельную сказку во всей ее психологической красоте и глубине. Того, кто этого ищет, можно отослать к работам Н. von Beit⁷, M. L. von Franz", Laiblin⁹ или A. Jane¹⁰, если называть лишь некоторые имена. После моих ранних публикаций, особенно начиная с 70-х годов, появилось множество интерпретаций сказок, которые здесь невозмож­но упомянуть. В качестве наиболее достойной внимания я

мог бы здесь порекомендовать,— относящуюся, правда, к фрейдистскому направлению,— книгу Беттельхейма «Детям нужна сказка»", а также книгу Верены Каст «Сказка в ка­честве терапии»¹², и целую серию изданий Kreuz Verlag «Мудрость в сказке»'³, где я опубликовал свою интерпре­тацию французской сказки «Синяя птица»¹⁴. Данная рабо­та позволяет только в общих чертах выявить взаимосвязи сказочных элементов, чтобы в дальнейшем читатель мог ис­кать иные толкования, получив толчок к развитию собст­венных мыслей.

Итак, обратившись к нашей сказке о змее, мы обнару­живаем нечто характерное для очень многих сказок (в от­ношении места действия). В них всегда есть два мира: один мир, полный естественных, нормальных и обычных явле­ний. В нем живет купец вместе со своей семьей, по край­ней мере, со своими дочерьми, потому что о матери нам ни­чего неизвестно. Он совершает свои деловые поездки, из которых привозит домой обычные подарки. В другой мир он попадает неожиданно, возвращаясь на родину. Это вол­шебный мир, мир, где существует говорящая змея, которая, подобно человеку, живет в большом доме, и у нее есть вол­шебное зеркало, в которое можно увидеть весь мир. Она также может с помощью заветного кольца переносить дочь купца из одного места в другое и даже оказывается на са­мом деле не змеей, а заколдованным принцем.

Если теперь сопоставить эти два мира с внутренним содержанием души, то первая область, в которой все про­текает нормально и обыденно, соответствует сознанию. Второй, фантастический, мир соответствует нашему бес­сознательному, той области, откуда приходят сны и фан­тазии, где, как известно, возможно все, кажущееся совер­шенно невозможным. Сознание и бессознательное — это две противоположные сферы, в которых разыгрывается сказка и между которыми она пытается установить связь. Бессознательное может всплывать в разных вариациях. Вспомним, сколько возможностей находит для него сказ­ка, будь то заколдованный дворец, как в нашей сказке, или подземный мир Госпожи Метелицы, небесное путе­шествие божьего дитя (Marienkind), лес и дом ведьмы в

«Гензеле и Гретель», пещера с драконом или другим под­земным обитателем, мир на дне моря, озера или колодца.

Попробуем еще раз непосредственно с точки зрения женской психики истолковать сущность происходящего, которая в этой сказке лежит на поверхности, поскольку главным действующим лицом является героиня сказки. Здесь вообще все происходит подобно тому, как в широко известной сказке братьев Гримм о Короле-Лягушке¹⁵:

Молодая девушка, которая до сих пор росла в родитель­ском доме, окруженная любовью и заботой, однажды, ка­залось бы, случайно встретив отвратительное, а в случае со змеей даже опасное, существо, оказалась вынуждена при­знать его, вместе с ним жить, вместе есть и, наконец, даже взять в постель и выйти за него замуж.

В обеих сказках содержится мотив любовного принятия холоднокровного существа.Но именно благодаря этому принятию, подобному внутренней связи Я с этим неизвест­ным, совершается трансформация.Из низменной, непри­ятной и опасной холодной крови появляется некоторое ко­личество здоровой активности, и вся область души, нахо­дившаяся под властью заклятья и волшебных чар, вновь расцветает и оживает для деятельной жизни.

Змея является чрезвычайно многообразным символом, который выступает в различных значениях в мифологии, в религиозной символике, а также в культе и ритуалах. Сим­вол этот включает райского змия, змею Мидгард герман­ской мифологии, змею Эскулапа и Гидру греческой. Сюда можно отнести как достойного уважения медного змия у Моисея, так и злые опасные головы Горгоны греческой ми­фологии. Широко распространенный по всей земле, этот символ появляется вновь и вновь, всегда сохраняя свою важность и наполняясь при этом различным внутренним содержанием. Здесь речь идет несомненно о явном прояв­лении бессознательной природной силы, которая не явля­ется ни злой, ни доброй, как и сама природа, и стоит на еще не дифференцированной, чуждой любому личному от­ношению, ступени хладнокровного существования.

В душе человека такой части природы соответствует ин­стинктивная основа и природная, сама по себе здоровая, но

еще не дифференцированная и безличная сила. Образный язык нашей сказки о змее предлагает идентифицировать эту инстинктивную силу прежде всего с пробуждающейся в период полового созревания сексуальностью и с развитием отношений между мужчиной и женщиной. В сказке есть следующие указания на это: во-первых, находящаяся в подходящем для замужества возрасте девушка, во-вторых, просьба змеи взять ее в мужья. При этом можно вспомнить об очень характерном фаллическом значении змеи, которая способна подняться вертикально, подобно мужскому поло­вому органу. Наконец, сюда можно отнести завершение сказки браком между девушкой и принцем, и последнее:

причина проклятия принца состоит в его сексуальном пре­ступлении. Таким образом, змея и все здесь с ней связан­ное может представлять собой символ для возникающих в период полового созревания сексуальных влечений, и сказ­ка указывает путь усвоения и оформления загадочных, не­известных, представляющихся поначалу даже опасными и отвратительными явлений, всплывающих из глубины соб­ственной природы. На протяжении столетий, даже тысяче­летий, в нашей культуре женщины воспитывались так, что до замужества все, связанное с сексуальностью и эротикой, было отвратительно и ненавистно и должно было быть вы­теснено и подавлено. С вступлением в брак все это, до тех пор дурное, должно было стать благим и прекрасным, и это столь же трудно понять и усвоить, как и превращение змеи в юношу. Только сегодня начали открыто выступать против этого векового предрассудка, но отказ от него у большин­ства людей достиг только поверхности сознания, в то вре­мя как в мире бессознательных чувств этот предрассудок еще вполне жизнеспособен и действенен. Точно так же, как в сказках, в действительности также может существовать коллективная, связанная с архетипом отца духовная уста­новка, которая рекомендует девушке принять и пережить свою сексуальность. При этом во внутренней душевной об­ласти отец занимает место коллективной традиционной ус­тановки сознания, которая предписывает людям, какие ша­ги им следует совершать в определенных ситуациях. Этой установке не раз приходится действовать в роли индивиду-

ального отца или просто быть в наличии. Если этот про­цесс удается, то обычно в психическом пространстве про­исходит «освобождение», и недоступная до тех пор область переживаний становится вновь открытой.

Но если такой многосторонний символ, как змея, вос­принимать в единственном значении, значении сексуально­сти и эротики, то не будет воздано должное многозначно­сти этого динамичного коллективного образования. Змея является анимистически-архаическим символом источни­ка психической энергии (либидо) и вместе с тем относится к архетипу самости. Исходя из этого, возможны также раз­личные интерпретации, которые должны быть направлены на те же ассоциации и амплификации данного пациента, что и его актуальная жизненная ситуация. И последнее: в наше время сказки рассказывают в основном детям, и это тоже следует иметь в виду. Хотя мы знаем со времен Фрей­да, что ребенок обладает сексуальностью и сексуальными проблемами, его стремление к эротическому чувству удо­вольствия совсем иное, нежели оно окажется в период по­лового созревания.

Если мы вспомним уже упоминавшуюся ранее фазу со­противления, то оказывается возможным выстроить сле­дующее истолкование сказочных событий: психическому комплексу, который обнаруживает себя в виде сопротивле­ния, в сказке соответствует змея. Сначала девушка не идет навстречу желанию змеи, сопротивляется ему, подобно то­му, как ребенок старается защититься от своих агрессивных импульсов и отвергает их. Только получив совет отца, де­вушка отвечает согласием на желание змеи.

Возрастающая аффективность и агрессивность фазы со­противления также является одновременно доброй и злой. Маленькая девочка, которая становится упрямой и каприз­ной и не делает именно того, что от нее хотят, сразу стал­кивается с осуждением и недовольством матери, благодаря чему появляющиеся агрессивные импульсы классифици­руются ребенком как дурные. Несмотря на это, упрямство заключает в себе нечто благое и ценное, так как оно вклю­чает в себя первое стремление к самостоятельности и ос­вобождению от матери, шаг созревания, который также

требуется культурной традицией (это место в сказке вновь занимает отец).

Сегодня мы знаем, что не только в телесной, но и в пси­хической сфере человек обладает признаками обоих полов, это означает, что как мужчины, так и женщины, наделены гормонами своего и противоположного пола, а также одно­временно мужскими и женскими качествами и свойствами. В психологии активно-динамический принцип называется мужским, а пассивно-рецептивный и статический прин­цип — женским. В соответствующей символической форме они проявляются в снах. Таким образом, змея и принц из нашей сказки в широком смысле соответствуют активно-динамической природной силе, которая должна быть осво­бождена из бессознательного и «хладнокровного» состояния в состояние сознательное и очеловеченное.

Возникающая в фазе сопротивления агрессивность ре­бенка, направленная на авторитетных личностей, особен­но на мать, воспринимается прежде всего им самим как внешняя и посторонняя. Он в известной степени застигнут врасплох собственным агрессивным импульсом. Часто слу­чается так, что ребенок при ослаблении гнева персонифи­цирует его, отождествляя с «козлом» (козел одновременно является животным, символизирующим агрессивное муж­ское начало), и отстраняет от себя, например, бросая в му­сорное ведро или выкидывая из окна. Один мой знакомый ребенок всегда отправлял его в унитаз и потом для надеж­ности тщательно смывал. Только постепенно ребенок учит­ся овладевать своей бесцельной и хаотичной злостью и включать ее в свое душевное пространство. То, что прежде было диким упрямством, впоследствии может преобразо­ваться в ценные свойства характера: самостоятельность, творческую активность и верность самому себе. Но этот процесс можно осуществить без риска для себя только в том случае, если сознание не отвергает эти силы, не подавляет и не вытесняет их, а — прибегнем к образному языку на­шей сказки — живет вместе с ними, принимает их и, нако­нец, способно заключить с ними союз, который символи­зируется освобождением принца от чар и последующим браком.

Более широкий подход к мотиву, таящемуся в животной природе зачарованного принца, открывает путь истолкова­ния этого явления с большей универсальностью, рассмат­ривая его на различных ступенях развития. Таким образом мы больше воздадим должное многозначности и многосто­ронности этого вытекающего из человеческой коллектив­ной психики символического образа и его притягательной силе для людей различного характера и различного возрас­та. Сказки, как известно, предназначаются не только детям, немало взрослых — правда, в нашей, направленной на ра­циональное культуре это становится большой редкостью, — которых сказки привлекают и которые интуитивно чувст­вуют их более глубокий смысл. Многие наши великие по­эты, которые в своем творчестве особенно приближались к образам бессознательного, интересовались сказками и са­ми их писали; если называть только наиболее известные имена, то это Гете, Брентано, Тик, Э. Т. А. Гофман. Шекспи­ровская комедия «Сон в летнюю ночь» тоже сказка.

Иначе обстоит дело на Востоке, где сказка распростра­нена значительно шире, являясь важной составляющей в жизни взрослых людей. Вплоть до нашего времени ее зна­чение можно охарактеризовать словами, близкими к сло­вам фон дер Лейена о собрании сказок «Тысяча и одна ночь»: «...Любовь и доверие к этим историям являются чем-то безусловным. Эти рассказы могут уберечь от беды того, кто их слушает; благодаря им спасаются от жизнен­ного приговора или отсрочивают его; они являются вели­чайшей и незамутненной радостью для монарха и облег­чают ему бремя его ответственности, а самый ничтожный носильщик скорее предпочтет отказаться от земных благ, нежели останется без этих историй. В одной индийской сказке рассказчику, прервавшему и не закончившему свою историю, слушавшие его три духа возмущенно угрожают тремя смертельными наказаниями. В арабской сказке пред­принимается путешествие за историей, которая ценится дороже драгоценных камней. Если предстоит слушать сказ­ку, то не найдется никого, кто не воспользуется такой воз­можностью, даже духи радуются возможности выслушать ее. Любая должна быть необычайной и удивительной, и

известное выражение гласит: «Meine Geschichte ist so, daB, wurde sie mit Stichein, in die Augenwinken gestichelt, sie eine mung ware fur jeden, der sich wamen liefle». «Моя исто­рия такова, что будь она иглой, царапающей глаз, она слу­жила бы предостережением для каждого, кто желает быть предостережен». Каким бы опасным, каким бы критиче­ским, требующим быстрых действий ни было положение, ради сказочной истории араб забудет все остальное, все свои опасности и все свое достоинство»¹⁶.

Итак, здесь речь идет не о детях, а о взрослых. Еще се­годня на Востоке можно встретить профессиональных ска­зочников. Мне самому однажды представился случай на­блюдать в отдаленной горной местности такого человека. Единственным его реквизитом был старый ящик из-под апельсинов и палка, с которыми, однако, он работал так выразительно, что ящик при необходимости становился до­мом, замком, пещерой, а палка — принцем, принцессой или змеей. Хотя он говорил по-арабски, и мы не могли по­нять ни единого слова, мы были уверены, что понимаем смысл истории. Слушателями, которые как завороженные внимали его рассказу, были исключительно взрослые. На недостаток публики ему не приходилось жаловаться, напро­тив, он всегда был окружен плотным кольцом людей.

Сказка продолжала по-прежнему входить в состав эмо­циональной жизни этих людей. На Востоке речь шла от­нюдь не только о развлечении, некоторые из больших вос­точных собраний сказок, такие, как индийская Панчатантра"; или турецкая Книга Попугая, использовались как своего рода образцы для обучения юных принцев искус­ству управления. В первом из них эта цель выразительно раскрывается в истории, служащей рамкой для остальных сказок.

Здесь рассказывается, что некогда в городе Махиларопья в Деккане жил мудрый царь Амарашакти. Было у него три чрезвычайно глупых сына. Видя, что у них нет склонности к государственным наукам, царь созвал своих министров и попросил у них совета: «Известно вам, что сыновья мои отвратились от наук. Гляжу я на них, и даже отсутствие врагов не радует меня. Найдите

же какой-нибудь способ пробудить их разум!» Тут ми­нистры сказали: «Божественный! Двенадцать лет изуча­ют люди одну лишь грамматику, а когда наконец оси­лят ее, принимаются за изучение наук и законов житей­ской мудрости. Тогда только и пробуждается их разум. Не вечно длится наша жизнь, а науке речи обучаются долгие годы. Пробудить же разум сыновей твоих надо как можно быстрее. Есть среди нас брахман Вишнушарман, несравненный знаток многих наук. Поручи ему воспитание царевичей. Без сомнения, он сумеет быст­ро пробудить их разум. Услышав это, царь призвал к се­бе Вишнушармана и сказал ему: «О почтенный! Будь милостив и сделай так, чтобы сыны мои превзошли всех юношей в науках житейской мудрости. Я награжу тебя сотней даров». Тогда Вишнушарман ответил лучшему из царей: «О, божественный! Услышь мою правдивую речь. И за сотню даров не продам я знание. Но если через шесть месяцев твои сыновья не овладеют наукой разум­ного поведения, я отрекусь от своей славы. К чему мно­го слов? Пусть услышат мой голос, подобный рыку льва. Не ради корысти я говорю. Мне восемьдесят лет, я ос­тавил все плотские устремления, где уж мне стремить­ся к выгоде? Лишь ради тебя я примусь за ремесло Сарасвати. Вот тебе мое слово: если через шесть месяцев начиная с этого дня дети твои не превзойдут всех юно­шей в науке разумного поведения, пусть божественный покажет мне дорогу богов». Услышав это необычайное обещание брахмана, окруженный советниками царь пе­редал Вишнушарману сыновей и снова обрел душевный покой. А тот отвел их к себе домой. Вскоре он сочинил пять книг: «Разъединение друзей», «Приобретение дру­зей», «О воронах и совах», «Утрата добытого» и «Безрас­судные поступки» — и дал царским детям прочитать эти книги. Они изучили их и стали такими, как было обе­щано. С тех пор эта наука разумного поведения, назван­ная «Панчатантрой», служит для воспитания юношей.

Но вернемся к нашей сказке о змее и попытаемся ис­толковать ее, исходя из проблематики взрослого человека. В этом случае мы могли бы обратиться к психическим про­цессам человека, вступающего во вторую половину жиз-

ни. Этот возраст также является кризисным, и обычно в это время начинается много неврозов. К этому периоду должны быть решены серьезные задачи внешней жизнен­ной адаптации, такие, как реализация в профессии, нор­мализация социальных отношений и взаимоотношений с противоположным полом. Супружество, если оно сохра­нилось, выдержало первые бури. Дети уже давно ходят в школу и начинают покидать родительский дом, в свою оче­редь вступая в жизнь. Наступает такое состояние, когда в окружающем мире уже нет ничего нового, путь человека не ведет его больше наружу, в жизнь, но выводит из нее, приближая к темному концу, смерти. К. Г. Юнг описывает эту проблематику и ее связь с множеством душевных за­болеваний в своей статье «Жизненный рубеж»'⁹ («Die Lebenswende»). Душевная энергия, которая до сих пор была направлена на внешнее устройство жизни, уже больше не требуется и высвобождается. Она должна теперь обратиться к собственному внутреннему миру человека, чтобы под­держивать жизнь, направленную не столько в ширину, сколько в глубину. В этой группе стареющих людей мы действительно сталкиваемся с растущим процессом само­углубления (Verinnerlichung).

Но собственный внутренний мир нам, ведущим обра­щенную к внешнему жизнь, как правило, представляется столь же незнакомым и чуждым, какой представляется змея юной девушке в нашей сказке. Он часто столь же при­митивен, как холоднокровное существо, и является для нас чем-то совсем посторонним и чужим. И столь же трудно найти правильное отношение к нему. Так обстоит дело, ес­ли мы теперь вновь взглянем на сказку с женской точки зрения: женщина, которая до сих пор жила полностью для своих детей, должна найти себе новую жизненную цель, ес­ли прежняя перед ней уже не стоит. Тогда она, вероятно, сможет, если она умна и не цепляется, как клуша, за своих выросших детей, обратиться в дальнейшем к своим давно заброшенным духовным и интеллектуальным возможно­стям, которые скрыты в ней самой, неразвитые и пренебрегаемые. Развивая эту новую сторону своей личности, она может обнаружить «внутреннего принца», и в ней оживет

область, в которой нужно решать проблемы. Как я уже упо­минал выше, содержащиеся в ее собственной внутренней природе духовно-интеллектуальные силы, как правило, в психологии символизируются как мужские, в противопо­ложность женской материи. Их осознание часто тягостно и даже чуждо человеку, живущему в основном чувствами, так что принять и полюбить их может оказаться трудной за­дачей. Таким образом, принц здесь соответствует тому жи­вущему внутри женщины мужскому духовному принципу, который, получив соответствующее развитие, мог бы дать ей более глубокую понимание жизни и окружающего ми­ра. Это ведет к «образованию духовной компетентности, ко­торая спасает от ограниченности и замкнутости в сугубо личном»²⁰ и может находиться в распоряжении у сознания в качестве активной творческой силы. Я полагаю, что имен­но в настоящее время эта проблема играет возрастающую роль. Ограничение женщины домом и кухней постепенно сходит на нет, средняя продолжительность жизни повыша­ется, и патриархальная семья, в которой женщина, вступив­шая во вторую половину своей жизни, могла найти в так называемых женских рамках свою область применения, больше не существует. Дети не женятся больше в своей соб­ственной или в соседней деревне, но зачастую отправляют­ся для этого на другой континент. Женщине не остается ни­чего другого, кроме того, чтобы в середине своей жизни смириться с одиночеством и покинутостыо и в себе самой искать новую полноту жизни. Эта проблема подробнее ос­вещена в моей книге, посвященной середине жизненного пути²¹.

Как уже упоминалось, сказка о змее имеет большее от­ношение к психологии женщины. В дальнейшем я рассмот­рю похожую сказку «Три пера», где большее значение име­ет мужская сторона. Но уже говорилось, что в принципе сказку можно интерпретировать как с мужской, так и с жен­ской точки зрения. Ведь все персонажи сказки, включая ее героя и героиню, имеют в своем основании не индивиду­альное Я, но архетипические образы. Как говорит Макс Люти²² (Мах Luthi), все сказочные персонажи являются «чистыми носителями действия» (Handlungstrager) и у них

отсутствует «углубленность» (Tiefenhaftigkeit) и сфера чело­веческих эмоций. Герой тем самым, с одной стороны, об­ладает сверхчеловеческими качествами, то есть он может совершать действия, на которые индивидуальное Я не спо­собно, но, с другой стороны, он стоит ниже человека, вследствие отсутствия у него вариабельности, глубины и вследствие своей выраженной односторонности.

Итак, правильнее рассматривать самого героя или ге­роиню как функциональный комплекс, который хотя и предлагает в соответствующей ситуации временную иден­тификацию, но никогда продолжительную. Например, ес­ли ребенок падает с моста в воду и молодой человек, не за­думываясь, прыгает и спасает его, то его Я на короткий срок и осмысленно отождествляется с архетипом героя. Но если кто-то пытается длительное время играть роль героя и отказывается от необходимых мер безопасности, считая их трусостью и малодушием, то речь идет о случае «сказоч­ной» глупости, которая достаточно часто подвергает жизнь смертельной опасности. В следующих главах этой книги бу­дет показано, какие несоответствующие обстоятельствам болезненные состояния могут наступить, если человек сме­шивает себя самого или свое сознательное Я с тем архетипическим образом, который представляет собой сказочная фигура, а также обнаружим, с каким упрямством продол­жается такое поведение.

Отдельные персонажи сказки, включая ее героя или ге­роиню, представляют возможные модели душевных пере­живаний, и при таком предположении главный персонаж нашей сказки, юная купеческая дочь, может символизи­ровать и эмоциональную область мужчины. Это позволяет понять весь рассказ с точки зрения мужской психики. За исходный пункт я вновь возьму уже описанную ситуацию середины жизни, когда в ходе естественного процесса раз­вития человека должна последовать переориентация в ок­ружающем мире. Ход событий при переводе сказочного в психологическую плоскость можно было бы в этом случае представить следующим образом:

До сих пор такой человек имел возможность проявлять в жизни преимущественно свою мыслительную функцию.

Теперь же требуется новая ориентация, соответствующая ситуации середины жизни, для того чтобы развивать про­тивоположное этой функции, то есть чтобы активный ин­терес был в большей степени направлен на внутренний мир и происходило углубление — вместо расширения пе­реживаний—эмоциональной сферы. Однако, выполнить это требование, предъявляемое младшей и неразвитой сто­роной (это соответствует желанию дочери получить розу), которая как раз к этому времени созревает (в сказке розы именно сейчас дешевы на рынке), не так легко и просто, как это кажется поначалу. Исполнение его встречает все­возможные случайности и недоразумения, которые в кон­це концов приводят к встрече с магико-мифологическим слоем образов собственного внутреннего мира. Именно к этим образам должно теперь быть обращено внимание, чувства и интерес (этому в сказке соответствует вручение девушки змее), из-за чего возникает временная кризисная ситуация (в сказке болезнь отца). Каждый знает подоб­ные кризисные положения и погружение душевной энер­гии вниз, в бессознательное, где все эмоции и мысли, ка­залось бы, бесплодно кружатся вокруг подобной проблемы, не обращая никакого внимания на окружающий мир. Только понимание этого состояния и наведение моста ме­жду обеими областями, сознанием и бессознательным (здесь сказка использует мотив зеркала и временного воз­вращения дочери), позволяет начать распутывание этого напряженного и опасного положения. Но простое восста­новление прежнего положения посредством осуществления связи с бессознательной областью и принятия обязательств по отношению к ней (в сказке это обещание возвращения девушки к змее) оказывается больше невозможным. Не мо­гут быть проигнорированы голоса (в сказке персонифи­цированные двумя сестрами), которые шепчут человеку:

«Оставь все предприятие. Оставь все, как было. Ты же имел прекрасные достижения. Тебе ведь ни к чему осуществ­лять трудный процесс созревания и изменения». Это не­гативная установка и непродуктивная боязливость. Только через обновление и на этот раз свободный сознательный поворот к своему внутреннему миру (которому соответст-

вует возвращение дочери к змее), а также исполненное любви принятие (в сказке это символизируется свадьбой), приводит к обнаружению ценности, находящейся внутри собственной природы (которой в сказке соответствует пре­вращение змеи в принца). Это ведет к расширению соз­нания и к росту личности (в сказке сюда относится осво­бождение страны и возвращение принца и девушки из ма­гической области волшебного мира). Человек теперь имеет в своем распоряжении оба царства, царство внешнего и царство внутреннего мира. Избавленный от змеиного об­личья сказочный п