ИДЕНТИФИКАЦИЯ С ГЕРОЕМ ИЛИ ГЕРОИНЕЙ СКАЗКИ

 

Обычно пациент идентифицирует себя с главным геро­ем или героиней сказки. В структуре комплекса его Я (Ichkomplex) также воспроизводятся соответствующие это­му герою формы переживаний и отношений. Однако в от­дельных случаях этого не происходит, а оказывается воз­можной идентификация с каким-нибудь другим персона­жем сказки или даже с ее символом.

Например, у одного моего пациента любимой сказкой был «Железный Ганс», в которой заколдованный король вел в лесу жизнь дикаря, дожидаясь своего освобождения от заклятья. И это освобождение, наконец, пришло, благода­ря подвигам юного королевича, попавшего в его руки и с помощью Железного Ганса одолевшего всех врагов. Собст­венно, королевич и является подлинным активно дейст­вующим главным героем этой сказки. Для моего же паци­ента было характерно то, что он сравнительно пассивно ожидал своего освобождения от другого человека и только время от времени — как Железный Ганс — позволял ярости вылиться наружу. Другая пациентка, любимой сказкой ко­торой была сказка Сент-Экзюпери «Маленький принц», идентифицировала себя с Розой, которая росла у Малень­кого Принца на его крошечной планете, и не поддержива­ла никакой связи с внешним миром. Ее характеризовало предпочтение, которое она отдавала своим прекрасным красочным фантазиям по сравнению с суровой реальностью нашей земли. Но эти два примера я упоминаю здесь лишь вскользь и останавливаться на них не буду. В этой главе мне больше хочется показать, каким образом одна и та же сказка может функционировать в качестве предпочитаемой и у мужчины, и у женщины. Он идентифицирует себя с главным героем, а она с главной героиней. Конечно, они

приходят к очень разным фантазиям, различаются и их ис­тории болезни. В дальнейшем я собираюсь их сопоставить.

Речь здесь пойдет о сказке братьев Гримм «Король Дроз-добород». Урсула Баумгардт недавно опубликовала превос­ходное психологическое толкование этой сказки, к которо­му я написал предисловие'. Правда, она коснулась в нем только женской психики и сегодняшней эмансипации жен­щины, следуя при этом развитым Бломейер (Blomeyer)², Джеймсом Хиллманом³ и Вереной Каст⁴ концепциям, со­гласно которым психическое как мужчины, так и женщи­ны содержит и анимус, и аниму. Эти архетипы соответст­вуют бессознательным мужскому и женскому образам, об­ладающими сильной притягательностью, как это особенно подчеркнуто у Каст. Прочие персонажи того же пола, со­гласно установившемуся мнению, олицетворяют теневые аспекты. У меня, однако, есть некоторые сомнения для то­го, чтобы присоединиться к этому мнению⁵. С одной сто­роны, я опасаюсь, что таким образом могли бы быть ниве­лированы, именно в смысле модного сегодня гермафроди­тизма, кое-какие известные различия между полами, а с другой стороны, до сих пор моя практическая работа вполне согласовывалась с классической концепцией. Поэтому я оп­ределяю позитивно переживаемых персонажей одного по­ла скорее как «альтер эго», которое также является частью области тени. Таким образом, в представленных далее слу­чаях вновь находит подтверждение классическая концепция анимы и анимуса: для моих пациентов принцесса из сказ­ки является анимой, а для пациенток, соответственно. Ко­роль Дроздобород — анимусом.

Как и в большинстве сказок, в «Короле Дроздобороде» имеется два главных персонажа, мужской и женский, то есть Король Дроздобород и строптивая принцесса, так что мужское и женское Я может без труда идентифицировать­ся с тем или иным главным действующим лицом. Конеч­но, существуют сказки, например, «госпожа Метелица», где единственный персонаж мужского рода это петух, или «Красная шапочка», где на первом плане персонажи жен­ского рода, девочка, ее мать и бабушка. Насколько я мог наблюдать в своей практике, пациенты мужчины очень

редко выбирали такую сказку в качестве любимой, и речь в обоих случаях шла об очень тяжелых расстройствах. Хо­тя количество моих пациентов недостаточно велико для далеко идущих заключений, однако М.-Л. фон Франц так­же указывает на то, что эмпирическое правило, согласно которому рассказы, где главный герой мужчина, связаны с мужской психологией, а те, где главная героиня женщи­на—с женской психологией, имеет немного исключений⁶. Кроме того, оба главных персонажа сказки могут представ­лять как аниму, так и анимус и не относиться ни к Я па­циента, ни к Я пациентки, но к их бессознательной об­ласти. Наконец, в некоторых сказках носителями судьбы является пара, состоящая из брата и сестры, как в сказках «Гензель и Гретель» или «Братец и сестрица». Это особый случай, который я здесь выношу за скобки. Для моего со­поставления я выбрал сказку, которая может быть легко понята как с точки зрения мужской, так и с точки зрения женской психики. Для того, чтобы передать содержание сказки, я воспользуюсь пересказом X. фон Байт:

Королевская дочь прославилась на весь свет своей красотой, но была высокомерна сверх всякой меры. Ни­кого из женихов не считала она достойным своей руки. Кто ни сватался к ней, все получали отказ, да еще на­смешливое прозвище в придачу. Хуже всех пришлось молодому королю, у которого, по ее мнению, подборо­док был крив и слишком выдавался вперед: «Смотрите! У него подбородок, словно клюв у дрозда! Король Дроз­добород! Король Дроздобород!».

Видя, что дочка вовсе и не думает выбирать себе же­ниха, а только зря потешается над людьми, старый ко­роль разгневался и поклялся, что выдаст ее замуж за первого попавшегося нищего, который постучит у во­рот. Пару дней спустя под окнами дворца затянул свою песенку бродячий музыкант По приказу короля грязный оборванный нищий пропел перед ним все, что знал и помнил, и в награду получил в жены принцессу. После венчания молодые супруги должны были покинуть дво­рец. Впервые королевская дочь пешком вышла из от­цовского дворца.

Долго брели они по равнинам и холмам и наконец пришли в большой густой лес. Принцесса залюбовалась тенистыми деревьями и спросила:

— Чей это лес закрыл небесный свод?

— Владеет им король Дроздобород. А если б ты была его женой — То был бы твой.

— Ах, кабы мне дана была свобода, Я стала бы женой Дроздоборода!

Потом они вышли к лугу:

— Чей это луг над гладью синих вод?

— Владеет им король Дроздобород А если б ты была его женой, То был бы твой.

—Ах, будь мне возвращена моя свобода, Я стала бы женой Дроздоборода!

К вечеру они подошли к стенам большого города, над золотыми воротами которого возвышалась круглая башня.

— Чей это город с башней у ворот?

— Владеет им король Дроздобород. А если б ты была его женой — То был бы твой!

Тут королевна заплакала:

— Вернись ко мне опять моя свобода — Я стала бы женой Дроздоборода!

Наконец, пройдя через весь город, они остановились на окраине у маленького, вросшего в землю домика.

— Чей это домик, старый и кривой?

— Он мой и твой! — ответил музыкант и отворил дверь. — Здесь мы с тобою будем жить. Входи.

— А где же слуги? — спросила она.

— Какие слуги! Что понадобится, сделаешь сама. Разведи огонь, поставь воду да приготовь мне что-ни­будь поесть. Я изрядно устал.

Но королевна ничего не умела делать и музыканту самому пришлось приложить ко всему руки, чтобы де­ло пошло на лад.

На другой день музыкант ни свет ни заря подни­мает королевну и велит заниматься хозяйством. Так

проходит два дня, мало-помалу все припасы подходят к концу, и муж предлагает ей сплести корзины для про­дажи. У нее ничего не получается, только исколоты ру­ки, и муж полагает, что она сможет хотя бы прясть. Но нитки так врезаются ей в пальцы, что кровь капает из них, как и слезы из глаз. Тогда он решил отправить жену на рынок торговать глиняными горшками Она боится, что ее узнают подданные ее отца, но должна подчиниться. Сначала ее красота привлекает покупа­телей, и торговля идет бойко. Но через несколько дней на рынке появляется пьяный гусар на коне и опроки­дывает все горшки. Она плачет в страхе перед мужем, и тот говорит, что раз она не способна ни к какой ра­боте, то он отправит ее в королевский дворец судо­мойкой. И вот, в то время как королевна-судомойка чистит горшки и выгребает из очага золу, во дворце готовятся к свадьбе молодого короля. Королевна, за­кончив работу, прячется за дверью, чтобы украдкой по­смотреть на торжество. «Я считала когда-то, что я луч­ше всех на свете, что я первая из первых, — думает она. — И вот теперь я — последняя из последних». В это время из залы вышел сам король — весь в шелку и бархате, с золотой цепью на шее.

Увидев молодую красивую девушку, он схватил ее за руку и потащил танцевать. Но она отбивалась от не­го, отворачивая голову и пряча глаза. Она так боялась, что он узнает ее! Ведь это был король Дроздобород — тот самый король Дроздобород, которого еще совсем недавно она высмеяла неизвестно за что и прогнала с позором.

Но король Дроздобород вывел королевну-судомой­ку на самую середину зала и пустился с ней в пляс. А потом он сказал ей:

— Не бойся! Разве ты не узнаешь меня? Ведь я тот самый бедный музыкант, который был с тобой в до­мике на окраине города. И я тот самый гусар, кото­рый растоптал твои горшки на базаре. И тот осмеян­ный жених, которого ты обидела ни за что ни про что. Из любви к тебе я сменил мантию на нищенские лох­мотья и провел тебя дорогой унижений, чтобы ты по­няла, как горько человеку быть обиженным и осмеян-

ным, чтобы сердце твое смягчилось и стало так же пре­красно, как и лицо.

Королевна горько заплакала:

— Ах, я так виновата, что недостойна быть твоей же­ной, — прошептала она.

Но король не дал ей долго печалиться и велел при­дворным дамам нарядить молодую королевну в платье, расшитое алмазами и жемчугами, и они отпразднова­ли свадьбу, а среди гостей был и старый король — ее отец. Все поздравляли молодых и желали им счастья и согласия⁷.

Если мы подойдем к сказке прежде всего с точки зре­ния женской психологии, то, как на это указывает и X. фон Байт, основным ее мотивом является освобождение дочери от сильной и интенсивной связи с отцом. Анимус женщи­ны в детстве выступает против нее сначала в образе отца или занимающего его место мужчины, позже замещается братом, супругом, другом и, наконец, его можно отыскать в «объективных свидетельствах духа, в церкви, государстве и обществе и их учреждениях, а также в научном и художе­ственном творчестве»⁸. Доминирование и устойчивость пат­риархального отцовского анимуса, чья могущественная фи­гура господстьует в психике женщины, вызывает в ее Я сверхкритичное отношение к любому другому мужчине и ничем не оправданное отклонение его в качестве жениха. Бессознательно принцесса из нашей сказки так сильно при­вязана к отцу, что любой другой мужчина кажется ей не­подходящим и вообще не имеет шанса. С другой стороны, именно он, этот отцовский анимус, внезапно приказывает девушке выйти замуж за первого встречного, то есть при­знать и почтить самое ничтожное. Вариации этого мотива обнаруживаются в датской сказке «Петер Ротхут»⁹ (Петер Красная Шапка) или в шведской «Цоттельпельц»¹⁰ (Клок шерсти). В отличие от других сказок, например, «Безрукая девушка», в «Короле Дроздобороде» образ отца не являет­ся однозначно злым или корыстным. Дочь не приносится им в жертву удовлетворению собственных влечений, но встречает подлинное добросердечие и терпение. То есть, ес­ли мы исходим из женской психологии, то обнаруживаем

у девушки возможность свободно выбирать среди целого ряда женихов. Только неспособность ее Я совершить этот выбор, то есть сделать очередной шаг в своем развитии, дает отцовскому гневу вырваться наружу, принуждая высокомер­ную нарциссическую надменность Я вступить в союз со своей противоположностью, то есть приказывает гордой принцессе сочетаться браком с нищим.

Прежде, чем перейти к дальнейшей интерпретации сказ­ки, я хотел бы сравнить положение дел в начале сказки с ситуацией двух моих пациентов. Что касается пациентки, то речь идет об экстравертном сенсорном и чувственном ти­пе, а у пациента — об интровертном, с преобладанием соз­нательных функций мышления и интуиции".

Тридцатипятилетняя пациентка страдала фобией, начав­шейся со страха перед болезнью ее попугая (Papageien-krankheit), а также с навязчивых представлений и навязчи­вых страхов, связанных с мужем и ребенком. Кроме того, ее периодически мучило депрессивное состояние, за кото­рым нетрудно было различить подавленные ярость и упрям­ство. Эти состояния заставляли тяжело страдать всю семью, что, соответственно, вызывало чувство вины у нее самой. Кроме того, в это периоды она прибегала к алкоголю. В ос­тальное время она была превосходной женой, которая под­чиняла патриархальному принципу свои личные и профес­сиональные интересы, с другой же стороны, она полностью доминировала в супружестве и относилась к типу людей, о которых говорят, что с ними не захочешь и вишни есть. Од­нако за этим внешне агрессивным поведением чувствова­лась глубокая сердечность и теплота.

Ее отец был фабричным рабочим и воспринимался ею как человек добрый, спокойный и любящий. Он никогда не мог, как впоследствии и муж, ни в чем ей отказать. Он явно принадлежал к интровертному типу и, когда бывал до­ма, обычно уединялся в своей комнате. Кроме того, во вре­мя войны он много лет жил вне семьи. Несмотря на это, между ним и дочерью существовала сильная эмоциональ­ная связь, так как он, в отличие от матери, был сердечным и добродушным человеком. Свою мать пациентка воспри­нимала как бесчувственную и даже бессердечную. У нее слу-

чались припадки буйного помешательства, во время кото­рых она совершала суицидные попытки и внушала детям страх перед опасным внешним миром, в котором могло произойти только худшее. Она также доминировала в семье и задавала тон отношениям, в то время как отец представ­лял скорее фактор стабилизации.

Супруг пациентки, происходивший из академической среды, был так же добродушен, как ее отец, но сущест­венно активнее и успешнее в своей профессиональной деятельности. Так как моя пациентка была очень при­влекательной девушкой и, кроме того, ее специальность предоставляла ей много возможностей для знакомства с мужчинами, у нее не было недостатка в женихах. Со сво­им будущим супругом она была знакома задолго до заму­жества, но никогда не принимала его в расчет. Только по­сле сильных разочарований в отношениях с другими муж­чинами она, сочтя, что с ним легко будет поладить, вышла за него замуж.

Обратившись к этой ситуации, мы видим здесь интровертного, добросердечного и чувствительного, но уклоняю­щегося отца и жесткую холодную мать, отношения и иден­тификация с которой были для пациентки невозможны. Исходя из этого, она попадает в зависимость от инцестуозной связи с образом отца и одновременно отвергает свою женскую сущность. В этой ситуации мы обнаруживаем от­четливые параллели со сказкой:

— Существует тесная связь между отцом и дочерью.

— Взаимосвязь добросердечности и внезапной агрессив­ности.

— Отказ от свободного выбора подходящего партнера и, вместо этого, брак, грубо говоря, с первым встречным, ока­завшимся под рукой.

— Беспрекословно и не думая о том, что может быть иначе, женщина подчиняется патриархальному принципу, отказываясь от своей профессии и своих интересов, чтобы в качестве «всего лишь домашней хозяйки» быть служан­кой своего мужа.

— Вместо того, чтобы установить подлинные взаимоот­ношения с партнером, она оказывается под властью стра-

хов и дурного настроения, терроризируя всю семью. Как яс­но говорится в сказке, капризами ничего не добиться.

Согласно Эриху Нойманну¹², обычно наблюдают пять ступеней развития женского начала: от матриархальной фа­зы через патриархальную к фазе созревания. Я излагаю здесь описание этих фаз Вильямом Алексом¹³.

1. Фаза матриархального самоутверждения и иденти­фикации. Здесь начинает формироваться женское Я. Муж­ское рассматривается как необходимое и полезное, но под­чиненное.

2. Вторжение патриархального первоначала: мужчина врывается как насильник в материнско-дочернее единство, подобно мифическому Гадесу, который похищает Кору у ее матери Деметры. Женское Я, хотя продолжает свой рост, но попадает под власть превосходящей автономной власти нуминозного мужского начала

3. Спасение женского Я мужским героем, который пре­одолевает патриархальное первоначало. Герой переживает­ся как превосходящий, появляясь снаружи или внутри, или в обеих областях одновременно

4. Ступень встречи и/или конфронтации с мужским, на которой возможен союз.

5. Фаза индивидуации в женской психологии, на кото­рой патриархальное доминирование преодолено.

Я полагаю, что сказка и внутренняя ситуация пациент­ки соответствуют переходу из второй фазы в третью. В поль­зу этого вывода говорит и сновидение в начале анализа:

пациентка находится вместе с другой женщиной, которая несет в руках отрезанную косу. Эту косу, по ее словам, мо­лодой коллега бросил у дороги и из-за этого произошло не­счастье. «Это была моя коса, — сказала пациентка, — и я спрятала ее». Затем выступает судья, который, несмотря на протесты обеих женщин, сначала приговаривает молодого человека к смерти, потом к пожизненному заключению. Смягчение участи, однако, наступило лишь тогда, когда женщины крикнули: «Подумай о своей матери!».

В этом сновидении мы прежде всего находим слабое уд­военное Я обеих женщин, которые, впрочем, располагают косой, безусловно носящей фаллический характер. Столь

же слабый, явно зависимый анимус юноши причиняет этой косой несчастье, то есть приводит к выносимому строгим патриархальным судьей, обладающим чертами великого ин­квизитора¹⁴, суровому приговору, которому обе женщины и юноша должны подчиниться. Они могут смягчить приговор только обращением к матери. Таким образом, при взгляде на это сновидение ясно, что пациентка находится во вла­сти патриархального Великого Отца, по сравнению с кото­рым герой не имеет ни одного шанса.

Теперь мне хотелось бы провести сравнение с исход­ной ситуацией моего пациента. Ему было около тридцати пяти лет, по профессии он был средним служащим и об­ратился к анализу в связи с синдромом навязчивых со­стояний, вследствие которого возникали трудности в ра­боте, в контактах с людьми и конфликты в супружеских отношениях. Он происходил из семьи ремесленника, и его детство было подобно детству рассматриваемой выше па­циентки. Доминирующая мать, которая в значительной степени контролировала маленькую мастерскую, противо­поставлялась слабому отцу, уступавшему во всех конфлик­тах. Однако, атмосфера родительского дома была несколь­ко иной, чем в предыдущем случае. В то время как па­циентка воспринимала мать как холодную, властную и бессердечную, а отца как чувствительного, теплого и лас­кового, в переживаниях пациента не было связи ни с од­ним из родителей, что усугублялось тем, что часть своего детства он провел в интернате. Он ощущал себя сиротой, растущим в изоляции от семьи.

Интересно, однако, что выбор партнера происходил в точном соответствии с предыдущим случаем. Пациент так­же был знаком со своей будущей супругой со времени обу­чения профессии, сначала ухаживал и добивался ее, но без­успешно. Напротив, она влюбилась в другого человека, на­много старше себя, и несколько лет поддерживала с ним связь, закончившуюся тяжелым разочарованием. Мой па­циент все время терпеливо ожидал ее и, оказавшись в си­туации разочарования, она, если можно так выразиться, приняла его как первого встречного, как бедного улично­го музыканта, стоящего у ее дверей. Его первое сновиде-

ние в процессе анализа содержало два основных мотива, которые очень напоминали сказку «Король Дроздобород», один из них состоял в том, что он, подобно музыканту, блуждал по лесу. К другому мотиву я еще вернусь. Ситуа­ция его супружества выглядела иначе, нежели у описан­ной перед этим пациентки. Хотя супруга моего пациента также страдала синдромом навязчивых состояний, сопро­вождавшимся симптомами истерии и фобий, однако по­мимо этого у нее имел место обычный в последнее деся­тилетие агрессивный комплекс эмансипации. Она пыта­лась строить супружеские отношения по принципу: «Ты делаешь для меня все, а я не делаю ничего, кроме разго­воров о своей эмансипации», а также навязывая описан­ную Э. Берном¹⁵ садомазохистскую игру «Ты и дети ме­шаете мне во всем, что я могла бы делать». Как известно, за этим стоит недостаточное или вовсе отсутствующее раз­витие собственного анимуса, что выражается в деструктив­ной критике, нытье и механическом усвоении законных коллективных клише при одновременной неспособности к конструктивному созиданию собственной жизни и к ос­мысленной активности.

Мой пациент сначала реагировал на эту ситуацию пол­ным подчинением, но в конце концов впал в полное от­чаяние, потому что в подобных случаях терпение никогда не приводит к сколько-нибудь сносной гармонии. Нако­нец он восстал. Дело кончилось драматическим конфлик­том, так как его супружество действительно было подобно неудачному варианту «Укрощения строптивой». Эта коме­дия Шекспира в драматической форме представляет тот же сказочный мотив. В конце концов мой пациент вы­рвался из ставшей невыносимой ситуации и надолго рас­стался со своей женой.

Я хотел бы здесь еще раз повторить, что переработка проблематики такого рода любимой сказки может пред­ставлять большую терапевтическую ценность. При этом осознание факта мифологической подоплеки пережитых перипетий и отделение Я-комплекса от персонажа иден­тификации важны не менее, чем понимание всех персо­нажей, особенно противника или партнера, в качестве пер-

сонификаций собственного бессознательного комплекса. Согласно моему опыту, такое осмысление взаимосвязи ме­жду собственной проблематикой и событиями сказки об­ладает большей убедительностью, чем все прочие толко­вания, которые можно получить при анализе¹⁶.

Учитывая эти два случая, обратимся вновь к сказке, что­бы понять находящуюся в ней проблематику развития и со­зревания. Я вновь исхожу в первую очередь из женского Я (принцесса) и рассматриваю все остальные персонажи сказ­ки как внутренние инстанции женской психики. Я уже ука­зывал, что привязанность к имаго-образу (Imago) отца, при­водит к такому Я, которое должно сверхкритично и высо­комерно отклонять все новое, юное и несущее перемены. Как упоминалось, авторитет родителей был для пациентки безусловным и у нее никогда не возникало даже мысли о противодействии. Эта одержимость анимусом отца вызыва­ет у женщины подспудную тяжелую агрессивность псевдо­мужского характера, которая, однако, служит цели разру­шить и прекратить неизбежную в этой ситуации изоляцию Я. Так как эта энергия Я недоступна сознанию, то по боль­шей части она возвращается в основной архетип отца и вы­зывает здесь образование грубой, брутальной, едва ли не са­дистской фигуры анимы, завладевающей Я и приводящей его в ситуацию бедности и нищеты. В сказке эта фигура вы­ражена бродячим музыкантом. Скрытая идентификация ме­жду королем-отцом и Дроздобородом обнаруживается в том факте, что именно в тот момент, когда отцу приходит в го­лову мысль отдать дочь в жены первому встречному нище­му, и появляется Дроздобород, словно он с помощью теле­патии узнал об этом плане короля. Параллель с ситуацией бедности и нищеты Я можно видеть в депрессивном состоя­нии пациентки, в котором она ни на что не пригодна и не нужна. Случавшиеся проявления агрессивности носили чисто деструктивный характер: будучи направлены против Я, они вызывали усиление чувства вины и собственной никчемности, пока наконец жизнь не представлялась ей полностью разбитой.

Вследствие недостаточного развития Я факт увода из прежней дочерней действительности переживается паци-

енткой как проклятие и бедствие. С другой же стороны, этот факт ставит ее перед лицом жестокой реальности и принуждает, как это происходит во время анализа, прояв­лять свои собственные достоинства и обнаруживать свои собственные желания и потребности, начиная одновремен­но добиваться их реализации. На этом пути необходимо пройти трудную стадию обнищания, то есть, выйдя из со­стояния тотальной зависимости от хаотичной агрессивно­сти анимуса, прийти к связи с этой, иной, частью лично­сти. Только таким образом может быть преодолена преж­няя действительность и достигнут новый уровень, который соответствует мужскому герою, преодолевающему превос­ходство патриархального образа отца (Vaterimago).

К сожалению, здесь невозможно описать и документи­ровать весь ход анализа. Следует только обратить внима­ние на то, что путь созревания структуры Я-комплекса мо­ей пациентки из ситуации обнищания также проходит че­рез образ бедной судомойки, которая при богатом дворе этого мира должна прилагать все усилия, чтобы наполнить свой горшочек. Хотя это связано преимущественно с из­менением внутреннего способа переживаний и отношений, так что можно сказать, что она собирает из богатых со­кровищ своего бессознательного необходимые для ее Я собственные возможности, однако в то же время они на­ходят конкретное воплощение и во внешнем мире. В про­цессе своего выздоровления пациентка постепенно начала с того, что наряду со своим домашними заботами стала выполнять сначала очень простую и непрестижную рабо­ту. Позднее, однако, она с помощью собственных усилий добилась того, что ей за это стали платить и наконец она смогла, благодаря творческому дарованию, создать поло­жение, когда стала уважаемой, известной и соответствен­но оплачиваемой. Вид деятельности и форма, в которой она ее осуществляла, приобрел, наконец, женский харак­тер и избавился от господствовавшей прежде псевдомуж­ской агрессивности.

Мне хотелось бы здесь еще немного остановиться на де­прессивном моменте, учитывая связь его со сказкой. В глу­бине, за стоящими преимущественно на первом плане син-

дромом навязчивых состояний и истеричностью, у пациент­ки расположен депрессивный комплекс с его оральной про­блематикой, которая в сказке ясно выражена символами нищеты, еды, горшков и т. п. Согласно модели аналитиче­ской психологии, при депрессии имеет место перенос энер­гии. Депрессивный психический комплекс, который нахо­дится в бессознательном, требует высокого потенциала пси­хической энергии, которую он заимствует у Я. При этом Я человека, страдающего депрессией, утрачивает энергетиче­ский заряд и становится пустым. Ядро этого комплекса, по­добно ядрам большинства комплексов, расположено в архетипической области, причем концентрация энергии в этом месте ведет к мобилизации компенсаторного образно­го материала и креативному образованию символов. В на­шем примере этому процессу соответствует появление анимуса Дроздоборода. Резюмируя, можно сказать, что ком­плекс нуждается в энергии Я, чтобы ввести в сознание содержание бессознательного.

Согласно концепции Фрейда, в основе модели депрес­сии лежат субъект-объектные отношения. Между нарцис-сическим влечением пациента и объектом его любви суще­ствуют отношения любви-ненависти, и часть, относящаяся к ненависти, т. е. враждебное чувство, не может пережи­ваться в отношении к объекту. Она направляется, в ос­новном, против собственного Я пациента, причем тот спо­собен выражать лишь свою потребность в любви или в объекте желания. Рассматриваемый случай соответствует этой концепции только лишь относительно, так как вслед­ствие ослабления структуры был налицо свободно плаваю­щий потенциал агрессивной деструктивности как таковой. Депрессивная немота пациентки также имеет скорее ха­рактер драматично-истерический, нежели обычная пассив­ная немота при депрессии. Это также соответствовало анимусу Дроздоборода, в то время как у чисто депрессивного пациента скорее можно обнаружить сказку с немотой и молчанием, как, например, «Божье дитя» («Marienkind»). В противоположность депрессии, синдром навязчивых со­стояний характеризуется очень высокой жесткостью соз­нательных доминант, которые в нашей культуре, как пра-

вило, формируются патриархатом и влечениями Великого Отца. За этим лежит соответствующая садомазохистская агрессивность. Именно эти влечения обнаруживаются и в сказке. Конечно, на основании сказки нельзя диагности­ровать форму невроза; я хотел указать здесь только на ту меткость, которую демонстрирует бессознательное при по­иске любимой сказки, подходящей к основным структур­ным компонентам психического.

Мне представляется, что проблема невроза заключает­ся в том, что человек, вследствие идентификации или ин­фляции с архетипом сказочного персонажа, бессознатель­но предпринимает обреченную на неудачу попытку про­живания мифа. Таким образом описываемая пациентка остается вечной принцессой, которая вообще не способна к взаимоотношениям с мужчинами, потому что ни один из них для нее не достаточно хорош, или же она попадает во внутреннюю ситуацию обнищания с тотальным подчи­нением внешнему или внутреннему мужскому агрессивно­му элементу, и ощущение себя беспомощно зависимой от него постоянно унижает ее как женщину. При этом глубо­ко в сердце остается неопределенная тоска по освобожде­нию лучшим, прекраснейшим мужчиной, тоска по вели­кой любви, которая уже когда-то была, а теперь ее люби­мый утрачен, и его ценность она только теперь начинает понимать.

Ах, кабы мне была дана свобода, Я стала бы женой Дроздоборода.

Эта тоска направлена и на супруга, проявляясь в том, что он все время подвергается критике. Он никогда не вос­принимается таким, как он есть, со своими ошибками и слабостями, потому что ему, в сущности, вменяется в обя­занность разоблачить однажды себя в качестве короля, об­ладателя прекрасного замка, который спасет ее от внутрен­ней нищеты.

Вследствие идентификации Я-комплекса с частью сказ­ки, а именно, с ее главным действующим лицом, прочие персонификации погружаются в бессознательное и, вслед­ствие своей бессознательности, проецируются на окружаю-

щее. Это проецирование, а также констеллированная энергия вызванного к жизни архетипа, оказывающего воз­действие и на внешний мир, вели к тому, что пациенты с точностью почти смехотворной копировали судьбу соответ­ствующего героя или героини их любимой сказки, за ис­ключением, конечно, финального спасения. Собственно, здесь можно говорить о вступлении в брак не с живым че­ловеком, но в какой то смысле с нищим, чей облик, как предполагается, скрывает короля, и тогда возникает невы­носимая для обеих сторон ситуация невроза, представляю­щая супружество Дроздоборода.

Возможность решения проблемы лежит в признании действующих в динамике мифа персонажей частями сво­ей личности и в освобождении Я-комплекса от иденти­фикации с принцессой. Для пациентки было необходимо отказаться от ожидания найти в своем супруге короля Дроздоборода, который один поможет ей в обретении соб­ственной женственности и подобающей роли в этом ми­ре. Скорее она должна отыскать Дроздоборода в своей соб­ственной душе и искать решения проблем своей связи с отцом и своего анимуса во внутреннем мире, а не во внеш­нем. Только развив собственное мужество и некоторую порцию жесткости по отношению к собственному бесси­лию Я, своей пассивности и своей робости, ей удалось вы­стоять против трудностей и сложных жизненных ситуаций, не реагируя на них невротической симптоматикой.

После продолжавшегося около года анализа, незадолго до начала первого коренного перелома в понимании сво­ей проблематики, у пациентки был сон, который вновь заставил обратиться к одному из эпизодов сказки, а имен­но к эпизоду с разбитыми на рынке горшками, последне­му из серии неудач принцессы. К этому моменту паци­ентка надеялась, наконец, научиться водить машину, пре­одолев препятствовавший этому прежде страх. Незадолго до принятия решения ей приснился следующий сон:

Я сижу в нашем автомобиле и держу в руке бокал. Вдруг он с силой разбивается, и я охвачена страхом по­резаться. Тогда я очень громко кричу: «Папа, папа!».

Ей ясно: в том, что бокал разбился, ей некого винить, кроме себя. Она понимает, что пьяный гусар, который в сказке опрокидывает горшки, находится в ее собственной личности и не способен ни к чему, кроме разрушения, на­пример, может помешать обучению водить автомобиль.

Возвращаясь ко второму случаю, нам остается подоб­ным же образом взглянуть на события с точки зрения муж­ской психологии. Персонаж идентификации здесь Дроздобород, а не принцесса, персонифицирующая аниму муж­чины. Проблема здесь заключается не в освобождении Я-комплекса от тесной связи с родителями, но в развитии здоровой функции анимы. Это соответствует отсутствую­щей в генезисе этого пациента эмоциональной связи с ро­дителями и дальнейшей его изоляции от них. Дроздобо-род также относится к тем сказочным персонажам, будь то принц или король, которые появляются неизвестно от­куда. Нигде в сказке не говорится о его родителях или о его происхождении. В уже упоминавшемся первоначаль­ном сновидении пациента вторым мотивом выступает мо­лодая тетушка, повергающая его в ужас своей резкой кри­тикой, выступающая в качестве работающей не покладая рук прислуги. В то время как у женщины анимус отвечает принципу логоса, в широком понимании, в мужской пси­хологии анима воплощает эрос и тем самым тесно связа­на с функцией отношений (Beziehungsfunktion).

Стоит в этой связи обратить внимание на то, что фи­гура Дроздоборода, с мифологической точки зрения, мо­жет быть уподоблена германскому Вотану, который высту­пает как дочеловеческий архетипический гештальт, «стран­ник», то есть ни с кем не связанный. Имя Дроздобород (Drosselbart) можно заменить на «Крошкобород» (Brosel-bart) (потому что в бороде остались крошки от еды), или Остро- (Spitz-), то есть Торчащебород (Spreizbart), что от­сылает к Мефистофелю, или, наконец, Конскобородый (Pferdebart). Конскобородый это прозвище Одина или Вотана, к тому же наша сказка очень напоминает сватовство Одина к Ринде. Эта благородная девица много раз отка­зывала ему, пока, наконец, с помощью волшебства, он не добился того, что недотрога вступила с ним в брак.

Идентификация Я-комплекса с этим лишенным кор­ней странником означает, что эпический принцип эроса, а с ним и эмоциональная функция этого пациента оста­лись в бессознательном и находятся под доминированием коллективного патриархального принципа: следует любить свою собственную жену; следует отвергать своих школь­ных учителей; следует свободно и современно чувствовать себя в супружеских отношениях и т. д. Для пациента-муж­чины с доминирующей матерью типично то, что образ женщины является ему усиленным отцовским анимусом, так как в его генезисе мать практически представляла так­же и отцовский элемент. Соответственно, перед ним сто­ит задача высвободить свою аниму из этой области и встретиться лицом к лицу с нищетой своего собственного эмоционального мира, который никогда не был у него дос­таточно развит и не принимался им во внимание. При этом ему необходимо с определенным смирением признать соответствующие ошибки. Только на этом пути он сможет освободиться от своей изолированности и неукоренен­ности.

Его основная проблема состоит в том, что эту аниму, которая относится к внутренней области, он проецирует во внешний мир и смотрит на свою жену так, как будто она является принцессой из сказки. А так как у каждой проекции есть свой крючок, на котором она висит, то он, естественно, выбрал себе такую жену, в характере которой обнаруживается точное сходство с характером принцессы, что хорошо видно и в выборе ею самой супруга. Но едва ли возможно, чтобы параллель заходила так далеко, то есть, что его жена осуществляет именно тот план, кото­рый предлагается в сказке о Дроздобороде; можно почти с полной уверенностью утверждать, что она предпочтет другую сказку. Конечно, мне известно относительно не­много о любимых сказках партнеров моих пациентов, од­нако, судя по моим наблюдениям, они никогда не совпа­дают. Таким образом, супружество, естественно, должно терпеть крушение, коль скоро архетипические персонаж