10.
23 ноября.
Кейси уехала. Как мне казалось, это случилось так давно, что я уже и не вспомню тот день. Но, как всегда, я был не прав. Прошло 20 дней. Бессмысленных 20 дней. Я уже стал думать, что ничего этого со мной не случалось, а Кейси – лишь плод моей больной фантазии. О ней знали лишь страницы моего дневника и такие ненадежные воспоминания, которые умрут вместе со мной. Почему счастье так мимолетно? Почему мы не можем ощутить его? Почему его нельзя потрогать и насладиться в полной мере? Может, потому, что его просто-напросто не существовало? Люди никогда не ценили отдельных моментов, которые в сумме и составляли то самое счастье. Они считали это «белой полосой». А я скажу, что это не так. Белая полоса может идти через 1, 2, 3, 10, 50, 100 таких же черных. Она будет тогда, когда что-то светлое из каждой черной полосы сможет образовать белую. Когда человек сам захочет этого. Жизнь отбирает у людей счастье, потому что они не знают его цену. Я знал. Но это никак не помогло мне. Жизнь в кои-то веки решила поступить со всеми одинаково и отобрала счастье у всех. И мне было больнее всех. Ведь кому-то, чтобы стать счастливым, стоит лишь выиграть в лотерею или, к примеру, проснуться однажды знаменитым. Для кого-то просто проснуться – уже счастье. И вот именно такие люди умеют ценить то, что имеют.
А со мной поступили слишком жестоко. Шестнадцать лет поисков дали мне лишь три месяца счастья. Это словно глоток воды в пустыне. Потом пить только сильнее захочется.
Люди привыкли думать, что жизнь ко всем справедлива, что все мы равны. На самом деле это было в корне не так. В итоге вся твоя жизнь проходит в зале ожидания. А чего ты ждешь? Может, помилования от жизни? даже не надейся. Твое существование – не что иное, как схватка. Ты прекрасно понимаешь и осознаешь то, что у этой битвы лишь один исход. Но продолжаешь бороться. Просто потому, что делать больше нечего. Как только ты падаешь, тебя ставят на ноги, чтобы ты снова упал. Это сражение – развлечение для тех, кто за ним наблюдает. Тебе не дали шанс на возможность выжить, тебя медленно убивают, губя и ломая, словно тряпичную куклу. Ты совершенно безволен, родившись в цепях жизни. В них ты и умираешь, не успев освободиться. Только вот, кто-то сдается раньше, и ему это позволяют, а кто-то продолжает сражаться, слепо веря в то, что нет ничего невозможного. Это ирония. Ты – лишь один из многих. Не первый, не последний. До тебя были миллионы тысяч таких же, после тебя будет еще столько же.
А я стал снова ненавидеть утро. Очередное начало очередного дня. Одного из многих. Теперь время тянется слишком медленно, придавливая меня, оно душит, стискивая мою шею в своих длинных пальцах. А мне совершенно нечем с ним биться. Я жутко скучаю по Кейси. Меня одновременно и лечат, раз, за разом ставя на ноги, эти воспоминания в то же время и губят, напоминая о том, чему уже не быть. Мы созваниваемся каждый день, но разве голос на том конце провода сможет заменить настоящее общение? Теперь, когда Кейси делится своими впечатлениями о прошедшем дне, я слышу в ее голосе только грустные нотки. Мы оба скучали. Мы не отпускали прошлое, цепляясь за него с новой и новой, неизвестно откуда взявшейся, силой. Тоска съедает меня изнутри. Я стал еще больше курить, стараясь впитать в себя как можно больше дыма, как губка. Я выкуривал по две пачки в день, по максимуму заполняя свои легкие таким нужным никотином. Рядом никого не было, был только сигаретный дым. Который заполнял меня внутри, складывался в причудливые узоры и который рано или поздно так подло предаст меня, уничтожив мои легкие. И я верил, вернее, хотел верить в то, что от этого становится лучше. Но лучше не становилось. Я скучал.
11.
30 ноября.
Знаешь, ты, должно быть, сейчас жутко удивишься тому, о чем я расскажу.
Сегодня у нас была лабораторная по химии. Так получилось, что мне пришлось работать с Айеро. Мы неизвестно как вообще могли находиться в одном помещении по половине дня ежедневно. Не сказать, что мы люто желали друг другу смерти, нет. Скорее, были нейтральны. Я уже было хотел написать всю лабораторную самостоятельно, не разговаривая и не обмениваясь мыслями и соображениями. Но только вот Фрэнк первый заговорил со мной. Я не понимал, зачем ему знать, как у меня дела. Я неохотно отвечал на его вопросы односложными словосочетаниями, стараясь показать, что не горю желанием общаться. А потом, ни с того, ни с сего, он извинился. Я был шокирован и потрясен его словами. Сначала мне показалось, что это все – просто очередная глупая шутка Фрэнка. Уж от кого, от кого, а от него извинений ждать не приходится. Я искал в его словах сарказм, подвох, подтекст, но ничего этого не было. Он был искренен. Но знаешь, что меня удивило больше всего? Я его простил. Вот так вот просто. Я не мог смотреть ему в глаза и лгать, что не смогу простить ему всего того, что он сделал. Его орехового цвета глаза были полны сожаления. Я не мог поверить, что ему знакомо подобное чувство, но, как оказалось, он изменился. Мало того, он еще и заставил меня поверить в то, что он переосмыслил все, что сделал и теперь жалеет. И я поверил.
Я и сам не до конца осознал все это. Мне нужно было долго размышлять на эту тему, раскладывая все по полочкам. Во-первых, Фрэнк на самом деле изменился. Это было очевидно. Он как-то даже слишком внезапно перестал общаться со своими друзьями. Во-вторых, он перестал резко реагировать на мои редкие взгляды на него. Перестал унижать всех и вся, обзывать и жестоко разыгрывать. Возможно, это то самое влияние компании. С кем поведешься, как говорится. Но я слабо верил в сам факт, что причина всех изменения во Фрэнке только в этом. Возможно, случилось что-то по-настоящему важное. Что-то, что кардинально изменило его и заставило поменять людей представление о нем.
Когда я выходил из класса, я все еще ждал, пока Фрэнк догонит меня и заставит признать свою наивность и излишнюю веру в людей своим громким смехом. Но этого не произошло. Не произошло и на следующий день, и через два дня. Фрэнк пытался подружиться со мной. Я не думал, что такое вообще произойдет. Но мне будет неприятно, если вдруг все окажется шуткой, и придется признать, что Фрэнк – отличный актер. Потому что я верю ему.
12.
16 декабря.
Фрэнк перестал вести себя, как придурок. Я до сих пор не понял, что послужило причиной его перемен, но эти его изменения не могли не радовать. И знаешь что? Мы начали общаться. Как друзья. Я боялся признаться себе в том, что нашел замену Кейси. И не просто замену, я чувствовал, что заменил ее человеком, которого она не сможет простить. Я чувствовал себя предателем.
Я в тот же вечер позвонил Кейси и рассказал обо всем. О том разговоре с Фрэнком, пытался почти дословно воспроизвести наш диалог, его извинения. Не забыл рассказать и о том, что он, кажется, изменился. Завершил я рассказ тем, что простил его, а потом поделился собственными мыслями по этому поводу. И это была бы не та Кейси, что я знал, если бы она не поняла меня. Она уверила меня в том, что все хорошо, что она верит мне и в то, что я рассказал ей. Кейси поддержала меня. Мне заметно полегчало. Я чувствовал, что она улыбалась, когда говорила все это. И как же я был счастлив. Правда. Мне ничего, казалось, больше и не надо.
В тот же вечер мне позвонил Фрэнк. Он пригласил меня в парк погулять, я согласился.
Мы сидели на лавочке в пустом парке. Я снова закурил, давая тем самым Фрэнку обдумать все, что он хотел сказать мне. А сказать, видимо, было что. На его лице была растерянность и замешательство. Затем он заговорил. Стал рассказывать мне что-то, ему самому был неинтересен разговор, он просто еще не собрался. А я терпеливо ждал, не сильно загружая себя получаемой информацией. Признаться честно, информация о том, сколько собак у Фрэнка мне нужной не показалась. Но я все еще не торопил его. Затем он внезапно замолчал на полуслове и посмотрел на меня.
-Я рад, что смог познакомиться с тобой поближе. И я уже как-то привык к тебе…
Да, нелегко же ему дались эти два предложения. Но это было больше, чем внезапно. Я ведь все еще помню того Фрэнка Айеро, который был сорвиголовой. В каком бы уголке нашей школы не происходило что-то, о чем потом можно посплетничать, он всегда появлялся там, в числе первых. Еще я помню того Фрэнка, который плохо поступил с моей подругой. Хотя, тут я, пожалуй, должен сказать ему спасибо. Если бы не тот случай, я бы не познакомился с Кейси.
Я уже почти не вслушивался в слова Фрэнка. Он быстро тараторил что-то о том, что был последним идиотом, что ему жаль. Хотя, я все еще пытался найти в его словах подвох. Не знаю, может, это уже нечто нездоровое, что я вижу во всем подтекст, но уж слишком сильные перемены наблюдались во Фрэнке. И, о, как же сильно я хотел верить ему, верить во все, что он говорил. Я готов был простить и не вспоминать всего того, что уже прошло. Я понимал: со мной творится неладное. Я же не подпускаю к себе посторонних вот так просто. Но я не мог не доверять Фрэнку. Мне казалось, что именно в тот момент я увидел его настоящего. Без притворства, лжи, масок, которые он менял ежесекундно, лепя из себя подонка.
Впервые в жизни я хотел оказаться неправым.
13.
2 января.
С тех самых пор мы с Фрэнком стали друзьями. И, надо сказать, довольно близкими. Я быстро привык к Фрэнку и даже чувствовал некую зависимость от него самого. В те немногочисленные дни, когда Фрэнк не появлялся в школе, мне становилось пусто и одиноко. Я боялся снова привязываться к кому-то с такой силой, ведь я помню печальный опыт с Кейси. И мне будет вдвойне больно, если вдруг и с Фрэнком что-то случится. Но это, пожалуй, моя особенность. Мне не нравилось то, что я был от кого-то зависим. Это как новая доза наркоты, сколько бы ты не принял, тебе будет хотеться еще и еще, больше и больше. Но Фрэнка я могу сравнить с кислородом. Я не могу перестать дышать, он мне необходим.
Я вовсе не думаю о Фрэнке как о заменителе Кейси. Я общаюсь с ним не ради разбавления одиночества, ведь я привык быть один. Здесь нечто другое. И я даже не могу сказать, как именно называется то, что Фрэнк заставляет меня испытывать каждый раз, когда он не рядом.
Некоторые своеобразные причуды Фрэнка меня умиляли. Если у совершенно одинаковых конфет обертки были разного цвета, ему непременно нужно попробовать все. «Ну, Джи, они же не просто так в разноцветные фантики завернуты!». Так еще и чередовал их. «Разнообразие вкусов». Или, например, он всегда устраивал мини-истерику, когда ему не доставался шарик в парке аттракционов. «Ну почему им дали, а мне нет?!». Потому что этим детям, Фрэнки, меньше 7 лет. Хотя, по душевному состоянию ты от них не далеко ушел. Мимо свободной качели в парке не пройдет никогда. Я иногда чувствовал себя строгим родителем, которого совершенно выматывает его ребенок-непоседа. Но на самом деле меня не тяготили эти его замашки. Они были милыми и полностью дополняли его внешность. Был один случай, когда он прилепился к витрине магазина с игрушками. Чтобы увести его, наконец, домой, мне пришлось купить ему медведя Тедди. Но особенно меня умиляло то, что он всегда рвался сходить на ужастики, а сам все время цеплялся за меня и кидался обниматься на особо страшных моментах. Я лишь хихикал в ответ на это и позволял ему подобную близость, прижимая его ближе к себе. После таких сеансов я провожал его до дома, ведь на каждом углу его поджидал маньяк с бензопилой. Фрэнк заставлял меня улыбаться. И если сравнить того Фрэнка, что я знаю сейчас и того, что был пару месяцев назад, я бы сказал, что они – плюс и минус. А может, он на самом деле такой, каким предстал передо мной. Возможно, та маска, которую он постоянно носил – защитный механизм. Могу предположить, что однажды Фрэнку сделали больно, предав его или сильно обидев. Но раз этот защитный механизм рядом со мной не срабатывал, значит, Фрэнк проникся ко мне доверием.
Новый год я встретил с Фрэнком и его двумя друзьями. Как оказалось, парни были неплохими. Мы нашли много общего, повеселились. Естественно, были и душевные разговоры, когда дошли до «кондиции». Но ничего противозаконного мы не сотворили. Я заснул самый первый около 6 утра. Парадное место на диване досталось мне. Проснулся я в жутко неудобной позе, а все потому, что на моем животе примостился Фрэнк. Я даже не знал, как реагировать на все это и как так вообще вышло, но внутри что-то радостно екнуло. И это было не новогоднее настроение, нет.
14.
14 января.
Я много думал, анализировал и вспоминал. Я пытался разобраться в себе, разложить все мысли и чувства по полочкам. Понять, по каким же принципам теперь живет мой внутренний мир, казалось, отдельно от меня. Но все было тщетно. Где-то на задворках подсознания я понимал, что именно чувствую к Фрэнку. Я знал, что такого рода чувства, адресованные другу, неправильные и нездоровые. Но как же объяснить самому себе? Я уже перестал понимать что-либо.
Ладно, допустим, с чувствами определились. Но как быть дальше? Что мне делать? Может, стоит рассказать Фрэнку? Но я даже 50% гарантии на то, что он воспримет это нормально, не могу дать. Я еще и сам не понял, как воспринимать то, что я влюблен в друга. Но в тайне хранить тоже не выйдет – рано или поздно, он все равно узнает. Лучше, конечно, поздно и, желательно, без последствий, но…я не знаю, что мне делать.
Я впал в отчаяние. У меня не было тех, с кем я бы мог обсудить этот вопрос, посоветоваться, решить, как правильно. Я бы смог доверить это только Кейси. И как я сразу не додумался? Я выкурил сигарету, чтобы чуть-чуть унять взбушевавшиеся нервы, после чего дрожащими пальцами набрал такой знакомый номер. Мне ответили сразу после первого гудка. На том конце послышался веселый голос:
-Привет, Джи.
-Привет. Кейси? Я могу с тобой посоветоваться?..
Я выговорил все, что было у меня в голове, быстро тараторя и не вникая в смысл сказанных мною же слов. Я не знал, как лучше преподать Кейси эту новость. Со стороны я выглядел глупо. Шестнадцатилетний парень, по уши втрескавшийся в своего лучшего друга просит совет у четырнадцатилетней девочки. Хотя, сейчас мне было абсолютно все равно. От незнания и отчаяния я был готов лезть на стену.
Кейси меня всегда поражала. Первым, что она мне сказала, было «главное – не паникуй, Джи». О, если бы она знала, как это трудно. Я буквально задыхался от новизны этих чувств, ведь раньше никому не удавалось превратить тихую гавань внутри меня в разбушевавшийся океан. И каждая волна – новое чувство. Более сильное, накрывающее с головой, но, как две капли воды, похожее не предыдущее. А я – деревянный плот, плывущий в никуда, пытающийся найти конец океана. Но я не в силах разглядеть даже горизонта из-за огромных размеров волн.
После разговора с Кейси я должен был успокоиться, еще раз объективно оценить ситуацию. Но у меня ни черта не получилось. Я вышел на балкон. Вид ночного города немного успокоил меня. Но не дрожь в руках и коленках. Я чувствовал себя совершенно беспомощным, не мог понять, что делать. Кейси разжевала специально для меня всю ситуацию, буквально назвала по пунктам все, что от меня сейчас требовалось. От меня требовались лишь действия. Решительные действия. Но я не мог. Просто не мог. Морально осознать все, что произошло, понять, что же мне делать. Легкий прохладный ветерок обдувал меня, освежая ум. Но как только пыльный сгусток моих мыслей на миг развеивался ветерком, на смену этим мыслям приходили новые. И так по кругу. Как же все-таки это трудно. Признаться в чем-то. Особенно в чувствах. Особенно другу. Любовь – это светлое чувство, оно должно радовать, греть изнутри и приносить счастье. Но почему же мне так больно?
Наверное, причина была во мне самом. Я, я сам не мог признать это. Я не принял себя, эти свои чувства. Найдя заветный номер в списке контактов, я долго смотрел на знакомые комбинации цифр. Голова прояснилась. Даже слишком. Теперь мой разум был пуст. Мой мозг напрочь отказывался воспринимать реальность. Я несколько раз – от нервов – нажал на отмену, после чего кинул телефон на кровать. Я боялся. Боялся того, что все-таки решусь и позвоню Фрэнку. Боялся, что признаюсь ему, а он не примет меня. Тогда уже никаких разговоров о дружбе и быть не может. Это бы даже ударило по моему самолюбию, будь оно у меня. Но и если я признаюсь, и Фрэнк поймет меня, – вариант о взаимности я в расчет не брал – то мы все равно вряд ли сможем остаться друзьями. Навсегда зависнем на уровне чуть выше дружбы. А вот дальше ничего не было. Просто потому, что мы с Фрэнком, ни при каких обстоятельствах, не смогли бы быть парой. Ни в какой альтернативной реальности или параллельной вселенной. Такого в принципе не могло быть.
Я выкурил еще одну сигарету, стараясь замотать все распутавшиеся нитки мыслей в единый клубок.
Нет, еще рано. Слишком рано. Стоит пока повременить с душевным излиянием.
15.
5 января.
Прошло уже много времени. Многое изменилось. Нет, я не признался Фрэнку. Я не хотел рушить хрупкую стену нашей дружбы подобным признанием, которую, в данном случае, можно сравнить с бомбой.
Но дело не в этом. Я даже и не знаю, как об этом рассказать, пусть даже и дневнику. Я уже давно начал замечать за собой некоторые симптомы, но не придавал им серьезного значения. И уж тем более, не писал о них сюда. Я начал очень сильно кашлять, временами даже задыхаясь. Через некоторое время у меня начали болеть легкие, затем я стал откашливать кровью. Я, как обычно, плевал на все, действуя по принципу «как появилось, так и пройдет». Да только вот не прошло. Все стало в разы хуже. Настолько хуже, что это начал замечать Фрэнк. Когда мой очередной рассказ прерывался приступами хриплого кашля. Фрэнк лишь подозрительно щурил глаза, всматриваясь в мое лицо. Я отнекивался от его предложений сходить ко врачу. Но отвертеться мне не удалось. Меня буквально потащили в больницу. Фрэнк, сидя в очереди, нервничал явно больше моего, нервно покусывая губу, изредка задевая колечко.
И вот я сижу в кабинете доктора, мужчина задумчиво смотрит на рентгеновский снимок с прикрепленным на нем листочком. Потом смотрит на меня тяжелым взглядом, после чего негромко произносит:
-Рак легких.
Он дал мне минутку на переваривание этих двух, казалось бы, понятных слов. Я повторял их про себя вновь и вновь, словно пробуя на вкус. Мой мозг отказывался воспринимать какую-либо информацию. Чуть позже врач добавил его более тихо:
-Не больше месяца, парень.
И вот тогда я, словно погруженный в воду, вышел из кабинета. Как сказать обо всем Фрэнки? Я выдавил из себя вымученную улыбку. Что скажу родителям, когда приду домой? Как объясню все это Кейси, когда мы в очередной раз созвонимся? Пришло ли время для признаний?
-Джерард? Что тебе сказал врач?
Кажется, Фрэнки спросил это уже не в первый раз.
-У меня рак легких, Фрэнки,- вот так вот просто. Как будто я просто предложил Фрэнку выпить.
Он остолбенел. Просто остановился посреди аллеи парка, внимательно смотря на меня. Я устало взглянул на него. В уголках глаз Фрэнка скапливались слезы. А я не знал, что стало причиной этих слез. Возможно, он злился на меня. Это было вполне оправдано. Но Фрэнк не собирался изливать на меня гневную тираду. Он в два шага преодолел расстояние между нами и обнял меня. А мне в тот момент ничего и не нужно было. Я чувствовал тепло любимого человека. Пусть даже и у меня был месяц…всего месяц.
Это словно снег, попавший за шиворот. Мысль, которая вертелась в голове последние полчаса, словно волчок, наконец, нашла свой смысл среди хаотичности в моей голове. Меня словно скинули с небес на землю. Я остро почувствовал удар обо что-то твердое.
Что же я сделал с собой…
16.
13 февраля.
Я рассказал обо всем родителям и брату. Мама заливалась слезами, отец просто молчал, вперив взгляд куда-то вдаль. Майки просто обнял меня. На самый конец я оставил Кейси. Это было труднее всего. Я долго думал, стоит ли вообще рассказывать. Но в итоге решил, что будет нечестно, если однажды вечером она, не дождавшись моего звонка, позвонит сама. А в ответ услышит лишь негромкое «его больше нет» от родителей или Майки. Я набрался смелости и позвонил Кейси.
Закончив свой рассказ, я замолчал. Кейси молчала тоже. Этим объяснялась неспособность найти хоть какие-то слова. Вскоре я услышал всхлипы на том конце провода. Я ненавидел себя за то, что делаю больно близким. Им было больно, мне – гораздо больнее.
С тех пор мне словно выдали сумку с моим оставшимся временем, сказав лишь только «распорядись, как пожелаешь». Я совершенно не знал, что мне делать.
Мы сидели дома у Фрэнка. Было уже довольно поздно. Я словно заменял Фрэнку его плюшевого медведя. Парень обнимал меня, заставляя меня млеть в его объятиях. Я чувствовал, что еще пару минут, и Фрэнк разразится какой-нибудь душещипательной или слезоточивой речью. Но я никак не ожидал злости.
Фрэнк отстранился от меня. Я старательно избегал его взгляда, смотря куда-то в открытое окно. Устав искать мой взгляд, направленный в никуда, Фрэнк взял мое лицо в свои ладони. Бережно, но уверенно и твердо.
-Ты хоть понимаешь, что происходит?! Понимаешь, что тебе всего ничего не осталось? Ты гребаный придурок, понимаешь? Почему ты не мог обратиться к врачу раньше, когда симптомы начали только проявляться? Сейчас 21 век, лечится почти все, в том числе и рак на ранних стадиях. Так что же помешало тебе хотя бы поделиться соображениями об этом всем чуть раньше, когда еще можно было хоть что-то изменить?! Если тебе совершенно плевать на то, что за 16 лет ты уже вырыл себе могилу, то, знаешь ли, есть люди, которым не плевать! И что этим людям больно осознавать то, что придется жить без тебя!
Фрэнк больше не мог сдержать подкатывающие слезы. По его щекам в две соленые дорожки потекла жидкость, наполненная болью и страданиями. Его слова пробрали меня до самой глубины души. Я только сейчас понял, что на этом свете все-таки есть люди, которым, может быть, не все равно на меня. Я осторожно вытер слезы с щек Фрэнка. Я осознанно причинял себе боль, вглядываясь в ореховые омуты глаз друга, постоянно наталкиваясь на чувства, сокрытые там. Я не мог не признать, что поступил эгоистично.
-Ничего уже не изменить, Фрэнки. Мне не помочь.
Я был слишком хладнокровен в данной ситуации. Что самое пугающее – я не боялся. Не боялся смерти. Я, почему-то, был совершенно спокоен, принимая реальность со всеми ее неожиданностями. Фрэнк устал сердиться, вновь прижавшись ко мне.
Эх, знал бы ты, как недолго ты еще сможешь обнимать меня, Фрэнки.
17.
23 февраля.
С каждым днем все хуже. Я просто просыпаюсь среди ночи со слезами на глазах, горло безжалостно разорвано непрекращающимся кашлем. Смотря каждое утро в зеркало, я видел, как это нечто внутри тихо забирает мою жизнь. Я понимал, что каждый день может стать последним. Я чах на глазах. Рассматривая круги под глазами, я чувствовал холодные оковы на своем теле. Зараза не отпустит. Она поглотит меня. И в скором времени меня не станет.
Фрэнк сидел на полу в своей комнате, перебирая струны своей гитары. Я, свесившись с кровати, наблюдал за ним. Такой сосредоточенный, будто картинка в лунном свете. Внутри было гадко. От того, что я предчувствовал что-то, похоже – последние часы начали свой отчет. А Фрэнк не знал. Я довольно проворно встал с кровати и сел напротив друга. Он задумчиво перебирал струны, а затем начал играть другую мелодию.
Доиграв, он отложил гитару. Я посмотрел на Фрэнка, он тихо всхлипывал, утирая слезы.
-Джи…
Он забрался ко мне на колени как маленький ребенок, обнял за шею и уткнулся куда-то в область ключицы. А внутри меня все холодело. Я не верил в то, что все закончится вот так вот просто. Не верил в происходящее. Я только теперь понял, что значит жить так, будто каждый день последний. Это не покидающее тебя ощущение времени, когда секунды, минуты, часы скапливаются вместе с кровью и бегут по венам жидкой субстанцией. Ты ощущаешь абсолютно все, стрелка часов с противным звуком ставила жирные кресты на оставшихся мгновениях. Это страшно. По-настоящему страшно.
Время было уже позднее, Фрэнка заметно клонило в сон. Он лег на свою кровать:
-Джи, полежи со мной,- сонно попросил Фрэнки. Что ж, это, наверное, последнее, что я могу сделать для него. Я лег рядом, обняв его. Парень уткнулся в мою шею, плотно прижимаясь ко мне. В уголках моих глаз скопились слезы. Почему я не имею права на более продолжительное счастье? Почему моим родным должно быть больно? Почему им придется жить без меня?- Спой для меня.
Все, что захочешь, Фрэнки.
- If I could be with you tonight,
I would sing you to sleep,
Never let them take the light behind your eyes.
I'll fail and lose this fight,
Never fade in the dark
Just remember that you will always burn as bright.
Дыхание Фрэнка постепенно выровнялось. Я собрался уходить. Фрэнки вцепился в мою футболку, не отпуская от себя. Я осторожно высвободился из его объятий, накрыв его одеялом.
-Останься со мной…- тихий шепот.
Прости, Фрэнки.
Я не спеша дошел до парка, поежившись от холода, присел на лавочку. Нащупав в заднем кармане пачку сигарет, я достал последнюю. Да, я держал в руках свою смерть. И исход ясен. Я проиграю эту битву. Ха, совсем как в песне. Я смотрел на звездное небо, которое вижу, вероятно, в последний раз. В глазах рябело, но я вглядывался в каждую мелькающую точку там, в сотнях тысяч световых лет от меня.
Я не успел наследить в своей жизни. Она не была наполнена событиями, я проживал жизнь обычного школьника. Но зато уже успел вырыть себе могилу и загнать себя туда. 16 лет. У меня не будет семьи, я не женюсь. Я не буду нарезать круги около родильного отделения. Не увижу, как сделают свой первый шаг мои дети. Я не расскажу им сказки и не провожу их в первый класс. У меня не будет внуков. И через 10 лет я не наткнусь случайно на эту тетрадь. Но самое главное – я больше не увижу счастливую улыбку мамы, не почувствую то, что я кому-то нужен, не смогу обнять брата, заглянуть в глаза Фрэнку. Он не узнает о том, что я скрывал, прятал, не показывая свои чувства. Неужели, он не замечал моих неоднозначных взглядов на него время от времени? А в прочем, это уже не важно. Я буду скучать по всему, что окружало меня. По этому парку, озеру, в глубину которого я любил вглядываться. По звездному небу, с миллионами звезд в нем. По виду, открывающемуся с моего балкона. По этому городу. Но это все ложь. Я не буду скучать. Просто потому, что мне будет уже все равно. Зато, наконец, узнаю, что ждет человека после смерти.
Я не успел насладиться жизнью, мне нечего вспомнить перед концом. Надеюсь, обо мне не вспомнят ничего плохого, я старался жить, как мог. Как умел. Получалось не очень – знаю.
Я достал свой телефон уже онемевшими пальцами. Все-таки, терять уже нечего. Я решил написать Фрэнку о том, что чувствовал к нему. 3 слов будет достаточно. Но все не так просто. Я заменил буквы их порядковыми номерами в алфавите. Получилось 8 комбинаций цифр, разделенных точками в нужных местах. Я нажал «отправить» и положил телефон в карман.
Я не успел прославиться, изменить этот мир к лучшему, как хотел этого, не успел до конца опробовать счастье. Многого не успел. И мне жаль. Простите.
Единственная просьба: remember me.
Часы жизни встали. У них больше нет цели.
POV Frank.
Джерард умер. Просто не проснулся одним утром. Это случилось в ту ночь, когда Джи допоздна засиделся у меня. В ночь с 23 на 24 февраля. Он знал. Чувствовал, что осталось совсем немного, но не сказал мне. На прощание я получил лишь смс с непонятными цифрами. А на следующий день моя жизнь оборвалась. Вместе с жизнью Джи. Я был мертв. Морально. Убит, уничтожен, порван, загрызен, взорван, сломан…
Я не пошел в школу, весь день провел дома, смотря в небо. Я зашел к Джи только через 2 дня, когда смог более-менее привести себя в норму. Хотя, о какой норме может идти речь? Я ведь потерял самого близкого друга. Самого родного. Вещи остались на тех же местах. Точно так, как и были. Только вот теперь в комнате стало холоднее. Будто раньше у нее была душа – сейчас нет. Миссис Уэй разрешила мне взять что-нибудь на память. Они, кстати, переезжают. В глаза мне бросилась черная папка. Я не стал проверять содержимое, просто взял с собой. Перед уходом я попрощался с семьей Джи. Боже, как же Майки был похож на брата. Я смотрел на него, а внутри скребли кошки. Я ведь больше никогда не увижу Джерарда.
Придя домой, я положил папку в дальний ящик – разбираться с листками внутри не было сил. Я закурил. Моего лучшего друга погубила та же болезнь, что грозила и мне, если не завяжу. А я не хотел. Вместе с дымом в мои легкие проникали воспоминания. Я вспоминал все, что пережил, начиная с сентября этого года.
Я совсем забылся. Около трех недель я не мог откопать самого себя в куче воспоминаний. Я снова хотел увидеть его. Как всегда, немного угрюмый, но такой родной и близкий. Хотел снова почувствовать, прижимаясь к нему, его запах. Он только его. Свежесть хвойного леса и что-то цитрусовое. Такой запах больше нигде не встретится. Этого запаха нельзя добиться мерзким смешением различных духов. Это личный запах Джи.
Я причинил самому себе достаточно боли, прокручивая все моменты снова и снова. Джерард – разбитое стекло, каждый осколок – воспоминание. Я чувствовал, почти физически ощущал, как эти осколки вонзаются в сердце, разум, сознание, больно раня. Но я хотел этих ран. Воспоминание – сила. Джи остался жить в этих воспоминаниях. Пока живы они, жив Джерард. Плевать, что они режут меня внутри, нанося все новые и новые порезы. Плевать, что больно. Если именно это нужно для того, чтобы воспоминания жили, я готов сознательно причинять себе эту боль. Плевать. Живи, Джи, слышишь? Живи. Прошу, живи.
Мое внимание вдруг привлекла та самая папка. Я набросился на нее, словно человек, пробывший в пустыне неделю, на воду. Я внимательно изучил ее, водил пальцами по обложке, представляя, как к ней притрагивался Джерард. Затем я открыл папку. Ее содержимым оказалась кипа рисунков. Я внимательно всматривался в образы на белых листах. Джи любил рисовать. Белый лист был для него не просто листом. Он был тем, с чего начинается что-то великолепное. На листе он мог изобразить то, для описания чего не находилось нужных слов. Ведь слова зачастую не достаточно эмоциональны. Рисунок получался именно таким, какой он хотел. Податливый карандаш в его руках плавно оставлял после себя грифельный след. Джерард ловко создавал свои мини-шедевры.
Я чувствовал все, что чувствовал он, когда выводил линии, штрихи и завитки. Передо мной предстал образ рисующего Джерарда. Лицо прекрасно в своей сосредоточенности и полной отдаче работе. Почти единое целое с карандашом. Он, казалось, знал, как именно нужно изобразить ту или иную эмоцию. Ненависть, прямая линия, – темнее других – уныние петляет между беж безысходности, огибает печаль и заканчивается, пересекая грусть, сплетенную с обыденностью. Глаза начали болеть от напряжения, голова раскалывалась. Осколки стекла вонзаются все глубже. От этих порезов будут шрамы, если рану вообще возможно залечить.
Я снова затягиваюсь. Снова и снова пытаюсь слиться в единое целое с дымкой, чтобы раствориться в воздухе и не чувствовать всего этого. Раз – и нет. Но почему же я не растворяюсь?
Я отодвинул в сторону все рисунки, которые лежали на полу по всей комнате. Я готов был, как маленький ребенок, забиться в угол и побыть в своем маленьком мирке. Тетрадь. В углу три буквы G.A.W. Ниже три числа 7 1 23. В них я узнаю инициалы друга. Неужели, это был его дневник. Прости, Джерард, я не готов. Да и читать его у меня желания не было. Это все же личное. Я хотел было уже положить тетрадь обратно, когда из дневника выпал листок, сложенный вдвое. Первое, что я заметил, когда развернул его – мои черты лица. Глаза, нос, рот, скулы. В углу знакомые закорючки. «Если бы ты только знал». На обратной стороне ничего, пусто. Что знал, Джи, что? Я начинаю быстро просматривать все рисунки, которые разложил на полу. Но ответа все нет. Я все еще не желаю читать дневник, хотя знаю – ответ определенно там. Джи наверняка оставил мне где-то подсказку. Я закрыл глаза руками. Вдруг я вспомнил про ту смс, что Джи прислал мне той ночью. Последней ночью. Там были какие-то цифры. 8 комбинаций. Я нащупал телефон в заднем кармане джинс и нашел ту самую смс. 9. 12 15 22 5. 25 15 21. Я стал лихорадочно соображать, что могли значить эти цифры. Дата рождения? Пароль? Шифр? Но какой? Джи, почему всегда так сложно?
Я потерял всякую надежду, когда мое внимание снова привлекли три буквы – инициалы Джи и три числа снизу. Я стал соотносить эти числа с порядковыми номерами этих букв в алфавите. Сошлось. Так вот, что значат цифры. Джи засекретил тут что-то. Я отыскал огрызок карандаша и маленький листок. Быстро начеркав алфавит, я пронумеровал все буквы. Сердце билось как бешенное. Наконец, фраза была готова. I love you – вот, что я собрал. А потом до меня начал доходить смысл слов. Джи любил меня, а я не знал. Он сказал мне только перед смертью. Будто чувствовал. Ох, Джи.
Я вышел на балкон и внимательно посмотрел в небо. Мне стало еще тяжелее, когда я понял, что не чувствую к нему того же. И при его жизни не чувствовал. Я, кажется, сознательно отталкивал его, относясь исключительно как к другу. А он боялся моей реакции. Как же я виноват. Прости меня, Джи, прости. Но знай: я никогда тебя не забуду.
Боже, слышишь, присмотри там за ним.
Now by the brook the
