С другой стороны, если реальность настоящего времени ирреализуется в обобщенном воображаемом, как философия могла бы стать его дочерью? Эстетизируясь? Но философская эстетика, научившись различать такие идеальности, как истинное, благое и прекрасное, обособила эту последнюю и посвятила ей четко очерченную мыслительную дисциплину, отличную от тех, которых требуют остальные. Современная культура погружает эти идеальности, топя их различия, в бульон эстетизации. По-видимому, философия не должна в свою очередь в него погружаться, а, напротив, должна употребить власть по разграничению сего упрощающего смешения, не забыв задаться вопросом, как эта власть сегодня употребляется.
Наконец, первейший мотив, по которому традиционному философу следовало бы отказаться от помощи эстетики, заключается в том, что он не может закрыть глаза на «несостоятельность», присущую этой последней по отношению к доказательному дискурсу. Только что мною упомянутая «четко очерченная мыслительная дисциплина», требуемая для испытания вкуса, с первых шагов философской эстетики оказала такое сопротивление засилию логоса, что поколебала его господство. Если философия должна обратиться в эстетику или, того хуже, стать эстетической, ей скорее всего придется отказаться от всех своих преимуществ рационального знания. Отнюдь не отражая в самой себе окружающую эстетизацию, философия должна будет усугубить — и как можно детальнее разработать — «катастрофические» последствия, проводником которых в ее лоне на протяжении уже двух веков служит философская эстетика. Тем самым
