ЖАК РАНСЬЕР. реальности» и лежит в основе исправлений, которым Фрейд подвергает интригу у Йенсена, Гофмана или Ибсена
реальности» и лежит в основе исправлений, которым Фрейд подвергает интригу у Йенсена, Гофмана или Ибсена. Именно очная ставка с логикой эстетического бессознательного и побуждает его восстановить правильную этиологию случаев Ханольда и Натанаэля, правильный конец «Росмерсхольма», а также и правильную позу Моисея, позу спокойствия, разума, победившего священный пафос. Все происходит так, будто эти анализы были в равной степени и средствами сопротивления той нигилистической энтропии, которую Фрейд уловил и отверг в произведениях эстетического режима искусства и которой, однако, он воздаст должное, теоретически осмыслив влечение к смерти. Тогда можно понять парадоксальное соотношение между эстетическими анализами Фрейда и теми анализами, которые позднее станут на него ссылаться. Последние будут стремиться опровергнуть фрейдовский биогра-физм и его безразличие к художественной «форме». В особенностях безмолвно отвергающего фигуративный рассказ живописного мазка, в «запинках» литературного текста, отмечающих действие в языке какого-то «другого языка», будут искать они отдачу бессознательного, понятую как оттиск безымянной истины или потрясение от мощи Другого, в принципе превосходящей любое адекватное чувственное представление. В начале «Моисея» Фрейд
ЭСТЕТИЧЕСКОЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ 79 упоминает о потрясении, вызываемом великими произведениями, и о смятении, которое может охватить мысль перед загадкой этого потрясения. «Не утверждалось ли даже каким-либо специалистом по эстетике, что именно эта растерянность нашего разума и обусловливает наивысшую степень воздействия, на какую только способно произведение искусства? Мне, однако же, трудно поверить в подобное условие» 4. Движущая сила фрейдовских анализов, причина предпочтения, которое он отдает биографической интриге, именно в этом: он отказывается приписать мощь живописи, скульптуры или литературы этой растерянности. Чтобы снять тезис гипотетического специалиста по эстетике, он готов переделать любую историю и даже, если понадобится, переписать священный текст. Но сей гипотетический для него специалист по эстетике сегодня является весьма заметной фигурой в поле эстетической мысли и зачастую ссылается на Фрейда, чтобы обосновать тот тезис, который последний стремился опровергнуть, тезис, связывающий силу произведения с эффектом растерянности. Здесь в первую очередь приходят в голову поздние анализы Лиотара, разрабатывающие эстетику возвышенного, тремя столпами кото- 4 Essais de psychanalyse appliguee, p. 10 (ср. с. 218 рус. пер.].
|
