она кладет конец философской эстетике, ее полностью завершая.
Достаточно вкратце напомнить присущие этой последней трудности. Вместе с художественной критикой она занимает место в современной мысли как раз в тот момент, когда искусство начинает преподноситься как деятельность в себе, несводимая к полаганию культовых и политических целей, которые всегда и повсюду ее направляли. В начале восемнадцатого века открываются первые публичные выставки. Музыкальные, визуальные, литературные каноны, так или иначе установленные классической или христианской поэтикой, узаконивали произведения, призванные волновать придворное общество и круг приверженцев, причем и те, и другие этими канонами и формировались. Канонами же диктовались манеры, основанные на той или иной концепции идеальной красоты (а одновременно и на концепции блага).
Напротив, новая публика выставок и салонов в том, что касается вкуса, совершенно неведома. Она берется судить о произведениях, не научившись подчинять свое удовольствие правилам. И не очень-то задумывается об идеальностях. Итак, если имеются условия доставляемого искусством удовольствия, они не являются нормирующими вкус априорными правилами, они могут быть только закономерностями, извлекаемыми из множества свободно выдвинутых суждений. Эстетика рождается из этого устраняющего поэтику переворачивания и тотчас же сталкивается с апорией, на которую ее обрекает собственный статус философской дисциплины: аргументировать условия суждения вкуса, каковое не должно определяться понятийно.
