ному на свой ноэматический коррелят, ни к постоянной субстанции. Существовать — быть пробужденным из небытия незатронутости неким чувственным «там». Мгновенно сгущается аффективная туча и на мгновение переливается своими оттенками.
Ощущение взламывает инертное несуществование. Оно его тревожит, можно было бы сказать: оно его осуществляет. То, что называют жизнью, происходит из насилия, которому подвергается извне летаргия. Анима только принуждаемой и существует. Айстетон вырывает неодушевленное из того лимба, где оно несуществует, он пронзает его пустоту своей молнией, он порождает оттуда душу. Звук, запах, цвет извлекают из нейтрального континуума, из вакуума, биение чувства.
Душа начинает существовать в подчинении у чувственного, подвергшаяся насилию, униженная. Условием эстетического служит рабское следование айстетону, иначе это анестезия, бесчувствие. Либо пробужденная удивлением перед другим, либо уничтоженная. Качество чувства, его сущность, довольство, неудовольствие, или же они оба вместе, могут заставить забыть это условие, они его не упраздняют. Даже в своих самых живых порывах душа остается движимой, возбуждаемой извне, лишенной самостоятельности. Ненадежной, неподготовленной, как и пробуждающее ее чувственное событие. Даже тогда, когда оно задевает ее за живое, вживе ввергает в страдания и/или удовольствия, при всей своей увлеченности она остается зажатой между ужасом угрожающей ей смерти и отвращением перед своим рабским существованием. А если бы айстетона не стало? Что же! Пусть
