Российская культурно-историческая школа как основание культурной психологии

“Представление о культурно-исторической психологии объединяет ученых многих национальных традиций, но обычно связывается с российскими учеными Алексеем Леонтьевым, Александром Лурией и Львом Выготским,”[1][1] - этого мнения придерживается большинство представителей культурной психологии. Поэтому мы рассмотрим российскую культурно-историческую школу более внимательно и в качестве основной теоретической базы культурной психологии. “В отличии от многих современных ученых, русские не предлагали ни новую дисциплину — культурную психологию, ни поддисциплину, посвященную культурным исследованиям. Вместо этого, если бы их подход возобладал, вся психология рассматривала бы культуру наряду с биологией и социальными взаимодейтвиями как центральный фактор. Выступая за полную реорганизацию дисциплины, Л. Выготский и его коллеги прослеживали сложившуюся несовместимость различных психологических школ вплоть до разделения между естественными и гуманитарными науками, которое раскололо психологию при самом ее зарождении. Они полагали, что культурно-исторический подход в принципе мог бы привести к разрешению проблемы “двух психологий”. Центральный тезис русской культурно-исторической школы состоит в том, что структура и развитие психических процессов человека порождаются культурно опосредованной исторически развивающейся практической деятельностью. Каждое понятие в этой формулировке тесно связано с остальными и в некотором смысле предполагает их. Исходная посылка культурно-психологической школы состоит в том, что психические процессы человека возникают одновременно с новыми формами поведения, в которых люди изменяют материальные объекты, используя их как средство регулирования своих взаимодействий с миром и между собой.”.[2][2]

Посмотрим на Выготского глазами, которыми смотрят на него американские культурные психологи. В отдельном разделе мы рассмотрим воззрения Выготского и его школы отдельно в контексте их значения для этнопсихологии. Но сейчас, поскольку мы рассматриваетм американскую культурную психологию, для нас важна их трактовка Выготского, их интерпретация учения Выготского и его последователей. Ведь “сегодня исследование, характеризуемое как Выготскианское и неовыготскианское, можно найти в дюжинах монографий и в сотнях, если не тысячах, журнальных статей,”[3][3] преимущественно англо-язычных.

В работах Выготского культурные психологи выделяют три сквозные темы: 1 – взгляд на психику с точки зрения ее развития; 2 – представление о высшей ментальной деятельности индивида как производной социальной жизни; 3 – представление о действиях (социальных и индивидуальных) как опосредованных инструментами и знаками феноменах. Все эти темы тесно переплетены в трудах ученого. Анализ развития в подходе Выготского опирается на предположение о том, что понять многие аспекты ментальной деятельности возможно только понимая их происхождение и те переходы, которым они подвергаются. Выготский помещал анализ развития в самое основание изучения сознания. С его точки зрения, попытки понять природу ментальных процессов, анализируя только статичные продукты развития, некорректны. Различные аспекты этих процессов – результат генетической трансформации, поэтому подобные попытки могут привести в заблуждение, т.к. приводят к “фенотипическому” взгляду на феномен, который может быть адекватно понят лишь через “генотипический” анализ.[4][4] Выготский фокусировал свои эмпирические исследования на развитии индивида (онтогенезе), в особенности, в детские годы. Но также он занимался и другими генетическими областями: филогенезом, социокультуральной историей и “микрогенезом”.

Выготский считал, что каждая из этих областей имеет свой ряд объяснительных принципов, и старался выяснить, как взаимосвязаны генетические силы этих областей. Основным психологическим феноменом для него в этой области был срецефический для человека способ разрешения проблем. В частности, Выготского интересовал тот факт, что обезьяны остаются “рабами ситуации”; их действия, позволяющие им решать проблему, всегда подчинены конкретному контексту. Человек же способен преодолевать рамки конкретной ситуации. Акцент на инструментах – категории опосредующих средств – отражал основное отличие элементарной ментальной деятельности от ментальной деятельности более высокого порядка. Для Выготского это был принципиальный момент, игравший существенную роль в его теоретических построениях. Ментальная деятельность более высокого порядка опосредована инструментами, знаковыми системами (естественным языком), и в этом ее определяющая характеристика. Введя различие элементарной ментальной деятельности и деятельности более высокого порядка в плане филогенеза, Выготский ввел следующее различие уже в рамках высшей ментальной деятельности, присущей исключительно человеку, в плане генетических переходов в социокультуральной истории - он выделил “рудиментарную” и “продвинутую” ментальную активность и изучал их в плане абстрагирования и “деконтекстуализации” семиотических средств, которые опосредуют коммуникацию и мышление.[5][5] Основной отличительный признак онтогенеза, в сравнении с филогенезом и социокультуральной историей, Выготский видел в том, что многообразные факторы развития действуют в онтогенезе одновременно. “Естественные”, “культуральные”, “социальные” факторы, как писал Выготский, взаимодействуют и придают динамику изменению.[6][6] Однако Выготский не дал детальных определений двух планов развития ребенка – естественного и культурного, особенно туманен его естественный план. Динамика обоих планов развития в онтогенезе остается и по сей день недостающим звеном психологии развития. В ряду других функций эта динамика привела Выготского к мысли о различии между процессами, функционирующими в онтогенезе и в других областях, связанных с развитием. Так, например, Выготский отвергал мысль о том, что в онтогенезе воспроизводится социокультуральная история, поскольку, считал он, в последней социальные факторы действуют относительно изолированно.

Чтобы понять индивида, необходимо понять тот социальный контекст, в котором индивид существует. Выготский утверждал, что психологическая природа человека есть агрегация интернализованных социальных отношений. Выготский видел свою задачу в точном определении тех социальных и психологических процессов, которые формируют психологическую природу человека. По мнению Выготского, интерпсихологическое функционирование является ключом к пониманию ментальной деятельности индивида. Основной генетический закон культурного развития имеет несколько положений, которые не только не получили общего признания, но даже пока что не осознаны современной психологией. Первое положение много шире, чем идея о том, что ментальная деятельность индивида производна от его социальной жизни. Оно констатирует, в версии Выготского, что природа ментальных (внутренних) процессов остается квазисоциальной. Даже в приватной сфере человек остается функцией социальных взаимодействий. При этом Выготский не считал, что высшая ментальная деятельность индивида есть прямое и простое отражение социальных процессов. Он утверждал тесную связь, упроченную генетическими переходами, между процессами интер- и интрапсихологическими, которая, в свою очередь, означает, что различные формы интерпсихологической деятельности дают начало соответствующим различиям форм интрапсихологической активности.

Второе положение затрагивает дефиницию высших ментальных функций, таких как мышление, внимание, логическая память, например. Предложенная дефиниция в корне отличается от бытующих в психологии определений. А именно: понятие ментальной функции становится приложимым как к индивидуальным, так и к социальным формам активности. Отзвуком данного положения являются предпринимаемые в последнее время исследования “социальной памяти”. Тезис Выготского о социальном происхождении высшей ментальной деятельности индивида проясняется особенно четко в связи с “зоной ближайшего развития” – понятием, привлекшим пристальное внимание западных ученых (Браун, Френч, Коул, Рогофф, Верч). Различение Выготским актуального и потенциального уровней развития отражает взгляды ученого на интра- и интерпсихологические планы ментальной деятельности, конституированные общим генетическим законом культурального развития.[7][7]

Третья сквозная тема социокультурального подхода (сформулированного Выготским) звучит так: высшая ментальная активность и деятельность человека в целом опосредованы “техническими инструментами” и знаками (“психологическими инструментами”). Главный вклад Выготского – перенос акцента с технических на психологические инструменты, очерчивание роли знаковых систем (естественного языка) в психической деятельности. Отправным моментом для понимания идей Выготского относительно знаковых систем, таких как язык, диаграммы, арифметика, является тезис о связи семиотических и других форм деятельности. В этом тезисе своеобразие подхода Выготского. Современный анализ языка часто концентрируется на структуре знаковой системы, независимой от той посреднической роли, которую язык играет. Выготский склонен рассматривать знаки сквозь призму их посреднических свойств, а не в плане семантического анализа знаков, абстрагированного от контекста использования. С позиции Выготского, бессмысленно говорить о том, что индивид “имеет” знак или умеет обращаться с ним без анализа того, как субъект действительно использует (или не использует) знак в качестве посредника своих действий или действий других. Таким образом, подход Выготского может быть рассмотрен как частный случай “теории использования” значения.[8][8] Хотя подход Выготского пересекается с подходами “прагматики” или “дискурсного анализа”, его акцент на посреднической функции семиотических процессов означает, что указанные пересечения ограниченны.

Выготский высказал ряд предположений относительно природы отдельных высших ментальных функций. Он считал, что мышление, добровольное внимание и логическая память формируют систему “интерфункциональных отношений”. О последних он писал в своей, вероятно, самой главной монографии “Мышление и речь”. Целый том он посвятил, фактически, анализу того, как мышление и речь переплетаются в жизни человека – убедительный пример интерфункциональных отношений, характеризующих человеческое сознание. Изучая связи речи и мышления, Выготский делал упор на то, как соотносятся различные формы речи и мышления. При этом он указывал, что вербальные опосредующие средства используются так широко и так часто, как только возможно. Взгляды Выготского на эффективность и естественность вербальных форм опосредования широко разделяются учеными на Западе. Некоторые уточнения были сделаны теми исследователями, которые практически изучали коммуникативную и ментальную деятельность в других социокультурных условиях. Б. Рогофф и ее коллеги отметили, например, что социализационная практика в некоторых незападных культурах значительно меньше опирается на вербальную коммуникацию, чем это обычно бывает в западных странах.[9][9] В анализе феномена опосредования Выготский опирался на свою теорию развития. Вначале он изучал конкретную форму действия, например, принятие решения по проблеме, а затем вводил новые опосредующие средства и следил за возникающими изменениями. Такой метод был назван “дуальной стимуляцией”. Выготский полагал, что введение знаков в действие фундаментально трансформирует действие. Он писал: включенные психологические инструменты полностью изменяют основание и структуру ментальных функций.

Проблема опосредующих средств имеет еще один важный ракурс: агенты действий рассматриваются как индивиды, действующие в союзе с опосредующими средствами. Когда центральная роль отводится опосредующим средствам, существенно точно определить их важнейшие атрибуты. В случае с тросточкой слепого необходимо понять, почему она имеет вполне определенные длину, цвет, толщину? В случае языка, почему он имеет вполне определенные структурные характеристики? Первое впечатление – что такие характеристики являются ответом на требования индивидуальной психологической деятельности. Однако, будучи индивидуальными по сути, психологические факторы накладывают некоторые ограничения на опосредующие средства, и в этих ограничениях сторонники социокультурального подхода усматривают культуральные, исторические, институциональные составляющие.

С точки зрения Выготского, ключом к пониманию форм семиотического опосредования в интрапсихологическом плане является анализ их интерментального происхождения. Выготский писал, что знак изначально социален, он – средство воздействия на других, и только позже он становится средством воздействия на самого себя. Касаясь конкретно знаковой системы языка, он отмечал: первичная функция языка – функция коммуникативная, социального контакта.[10][10] Выготский выделял “эгоцентрическую” и “внутреннюю” речь. Поскольку эти виды речи производны от коммуникации и социальных контактов, они отражают определенные характеристики их интерментальных предшественников, таких как диалогические структуры. В этой связи Выготский писал о том, что эгоцентрическая речь произрастает из своих социальных корней и переносит социальные, коллаборативные формы поведения в сферу индивидуальной психологической деятельности. Если у Выготского опосредующие средства несут на себе отпечаток динамики интерментальной деятельности, то более общим тезисом будет положение о том, что опосредующие средства – это производные широкого круга социальных факторов. В последние, конечно, входит и интерментальная деятельность.[11][11]

Выготский и его коллеги обнаружили много отличительных особенностей внутри “сфер развития” социокультурной истории и онтогенеза между “высшими” и “низшими” формами ментального функционирования.[12][12] Например, в отношении к социокультурной истории, Выготский считал, что “культурные” народы отличаются от “примитивных” народов формами языка и мышления, которые они используют. Примитивный человек отличается от культурного не потому, что его язык оказывается более бедным в средствах выражения, более грубым и менее развитым, чем язык культурного человека. Наоборот, в отношении языка примитивного человека мы поражаемся огромным богатством словаря. Вся трудность понимания и изучения этих языков во-первых и прежде всего происходит от их превосходства над языками культурных народов по причине той степени богатства, изобилия и роскоши различных терминологий, которые совершенно отсутствуют в наших языках. Однако Выготский смотрит на такие особенности, как “огромное богатство словаря”, как на препятствие развитию “психологического инструментария” или “медитативных средств” для более высокого ментального функционирования. Примитивный человек не имеет концептов; абстрактные, общие понятия являются чуждыми для него. Он употребляет слово отличным от нас образом. Главный прогресс в развитии мышления заключается в переходе от первого модуса употребления слова как имени собственного ко второму модусу, когда слово является знаком комплекса и, наконец, к третьему модусу, когда слово является инструментом или средством для развития понятия. Таким образом, оказывается, что культурное развитие мышление имеет тесную связь с историей развития человеческого языка.[13][13] Делая такое утверждение о мышлении и языке, Выготский делает решительные предположения о наличии универсальной рациональности и прогресса. Таким образом, то, что мы назвали бы сегодня кросс-культурными отличиями, для Выготского и его коллег являлись “кросс-историческими” различиями.

С одной стороны может показаться, что понимание истории Выготским довольно сильно соответствует идее об универсальном человеческом прогрессе эпохи Просвещения, взгляд, который объясняет различия в терминах уровней единственой линии развития или эволюции. С другой стороны, однако, в работах Выготского существует множество мест, свидетельствующих, что он выдвигает более широкую систему идей, чем может показаться на поверхностный взгляд. Например, он не постулирует единственного глобального комплекса стадий для категоризации социальных формаций. Вместо этого Выготский признает сложность отношений между историей как изменением и историей как универсальным человеческим прогрессом. Это следует из его оценки особенного аспекта истории, являющегося наиболее для него интересным, “символически-коммуникативных сфер деятельности, в которых человеки коллективно продуцируют новые средства для регулирования своего поведения.” [14][14] Выготский признает исторические процессы отличными от тех, которые подпадают под рубрику универсального человеческого прогресса, уводит его прочь от простых сравнений между историческим развитием и онтогенезом.

Линия рассуждения Выготского основана на анализе того, как различные влияния вступают в контакт и трансформируют действие. В “инструментальном акте” ни индивид, ни медитативные средства не функционируют изолированно друг от друга. Анализ такого действия должен основываться связи между медитативными средствами и индивидом, их использующем. Тип действия, которое рассматривал Выготский, может быть названо “медитативным действием”. Это есть действие, интерпретируемое как включающее непреодолимое напряжение между медитативными средствами и индивидами, использующими эти средства. Одним из следствий принятия такого подхода состоит в том, что само понятие агента переопределяется. Вместо предположения, что индивиды, действующие изолированно, являются агентами действий, адекватным определением агента является “индивид, оперирующий с медитативными средствами”.[15][15]

 

<<< Культурная психология >>>

Говоря о культурно-историческом подходе в методологии психологии, следует несколько слов высказать о его основателе - русском психологе Льве Семеновиче Выготском (1896-1934). В работе "История развития высших психических функций" [5] Л.С. Выготский разработал культурно-историческую теорию развития психики в процессе освоения индивидом ценностей человеческой цивилизации. Психические функции, данные природой («натуральные"), преобразуются в функции высшего уровня развития («культурные"), например, механическая память становится логической, импульсивное действо - произвольным, ассоциативные представления - целенаправленным мышлением, творческим воображением. Этот процесс - следствие процесса интериоризации, т.е. формирования внутренней структуры психики человека посредством усвоения структур внешней социальной деятельности. Это становление подлинно человеческой формы психики благодаря освоению индивидом человеческих ценностей.

Суть культурно-исторической концепции можно выказать следующим образом: поведение современного культурного человека является не только результатом развития с детства, но и продуктом исторического развития. В процессе исторического развития изменялись и развивались не только внешние отношения людей, отношения между человеком и природой, изменялся и развивался сам человек, менялась его собственная природа. При этом фундаментальной, генетически исходной основой изменения и развития человека явилась его трудовая дело, осуществляемая с помощью орудий. Л.С. Выготский четко дифференцирует процессы употребления орудий у человека и у обезьян. Он соглашается с размышлениями А.Р. Леруа о недопустимости сравнения технической деятельности первых людей ("примитивов") с ловкостью бильярдного игрока, напоминающей во многом действия обезьяны и других животных. Ловкость в большой мере принадлежит к области инстинкта и передается биогенетическим путем. Техническая же дело "примитивов" носила надинстинктивный, надбиологический характер, что исключало вероятность их биологического исследования. Изготовление лука или топора не сводится к инстинктивной операции: надо предпочесть материал, узнать его свойства, высушить, размягчить, разрезать и т.д. Во всем этом ловкость может придать точность движения, но не может ни осмыслить, ни комбинировать.

Тем самым Выготский с полным основанием мог высказать, что культурно-историческая теория видит основные факторы психологического развития примитива в развитии техники. Близка к этой идее позиция А.Н. Леонтьева. Отталкиваясь от своего историко-генетического подхода к изучению психики, он рассматривает ее как продукт и дериват материальной жизни, внешней материальной деятельности, которая преобразуется в ходе общественного исторического развития во внутреннюю дело, в дело сознания. В какой мере человек создавал технику, в такой же мере она создавала его: общественный человек и техника обусловили существование товарищ друга. Техника, техническая дело обусловили существование культуры. Согласно Л.С. Выготскому, человек в процессе своего исторического развития возвысился до создания новых движущих сил своего поведения. Только в процессе общественной жизни человека возникли, сложились и развились его новые потребности, а сами природные потребности человека в процессе его исторического развития претерпели глубокие изменения. Каждая форма культурного развития, культурного поведения, считал он, в известном смысле уже продукт исторического развития человечества. Превращение природного материала в историческую форму есть вечно процесс сложного изменения самого типа развития, а отнюдь не простого органического созревания.

В рамках детской психологии Л.С. Выготским был сформулирован закон развития высших психических функций, которые возникают первоначально как форма коллективного поведения, форма сотрудничества с другими людьми, и лишь позже они становятся внутренними индивидуальными функциями самого ребенка. Высшие психические функции формируются прижизненно, образуются в результате овладения специальными орудиями, средствами, выработанными в ходе исторического развития общества. Развитие высших психических функций связано с обучением в широком смысле слова, оно не может происходить иначе как в форме усвоения заданных образцов, поэтому это развитие проходит ряд стадий. Специфика детского развития состоит в том, что оно подчиняется не действию биологических законов, как у животных, а действию общественно-исторических законов. Биологический тип развития происходит в процессе приспособления к природе путем наследования свойств вида и путем индивидуального опыта. У человека нет врожденных форм поведения в среде. Его развитие происходит путем присвоения исторически выработанных форм и способов деятельности. Одним из первых понял и принял концепцию Л.С. Выготского его ученик и последователь А.Р. Лурия (1902-1977), в трудах которого формируются те основания культурно-исторического подхода, в которых культура осознается и изучается как ведущая линия духовного развития человека, как образующая личности. Проблема взаимосвязи личности и культуры являлась одной из ведущих в его творчестве, принимая разные модификации в течение его богатой исследованиями и научными открытиями жизни. Уже в его ранних работах генетический подход сочетался с историческим, причем именно с культурно-историческим подходом к изучению языка и мышления.

Например, А.Р. Лурия считал, что искусство может помочь в формировании нового самосознания, так как, наслаждаясь культурным произведением, человек осознает себя как культурное существо. Так, вызываемые "социальные переживания" помогают социализации человека, регулируя процесс его вхождения в ту культуру, в тот социум, который его окружает. Поэтому творчество основывается на процессе присвоения (а на определенном этапе развития человеческой личности и создания) культурных ценностей и связывается со способностью человека придавать своим мыслям знаковую форму. Именно такое понимание роли культуры в становлении психики и было принято А.Р. Лурия и развивалось им в его последующих трудах. При этом и психоанализ рассматривался им как теория, которая поможет найти культурные корни человека, раскрыть роль культуры в его жизни и творчестве. Недаром ему вечно был ближе именно подход К.Г. Юнга, а не классический психоанализ З. Фрейда, так как он давал вероятность выявить этнические и культурные возможности содержания индивидуальных образов и представлений людей. Однако, с точки зрения А.Р. Лурия, эти представления не передаются по наследству, но транслируются от взрослых к детям в процессе общения. Материалы психоаналитических исследований неврозов привели уже в то пора А.Р. Лурия к мысли о том, что окружающая среда является не условием, но источником психического развития людей. Именно среда, культура формируют содержание и сознательных, и бессознательных слоев психики.

Сформировавшиеся в первые десятилетия научной деятельности идеи во многом остались неизменными, определив те основания культурно-исторического подхода А.Р. Лурия, в которых культура предстает как ведущая линия социализации человека, как фактор, который определяет взаимосвязь человека и общества, формируя сознание и самосознание, его личностную активность. Позже А.Р. Лурия построил свой подход на соединении психологии с медициной, сформировав новую концепцию в нейропсихологии. Этот подход ориентируется на поиск причин нарушений психического функционирования и способов их компенсации именно в истории культуры и социальных отношений. Концепция А.Р. Лурия базируется на теории культурно-исторического происхождения, структуры и развития высших психических функций, разработанной им сообща с Л.С. Выготским. С помощью этих теоретических представлений А.Р. Лурия провел основательный функциональный анализ различных систем мозга и детально описал лобный, теменной, височный и другие синдромы нарушений высших психических функций. В своих первых нейропсихологических работах сообща с Л.С. Выготским в 30-е гг. А.Р. Лурия заинтересовался заболеванием Паркинсона, вызываемой поражением подкорковых ядер мозга. А.Р. Лурия и Л.С. Выготский продемонстрировали преимущества применения опосредствования (создания внешних зрительных опор -- культурно-исторических орудий) для восстановления ходьбы у этих больных. Разрабатывая вопросы о психологических орудиях и механизмах опосредствования, Л.С. Выготский и А.Р. Лурия говорили о стимулах-средствах, первоначально "повернутых вовне", к партнеру, а далее "оборачивающихся на себя", т.е. становящихся средством менеджмента собственными психическими процессами. Далее происходит интериоризация -- вращивание стимула-средства вовнутрь, т.е. психическая функция начинает опосредствоваться изнутри и таким образом отпадает необходимость во внешнем (по отношению к данному человеку) стимуле-средстве. Идея интериоризации отражает диалектическую закономерность формирования человеческой психики, сущность развития не только отдельных психических функций, но и всей личности человека в целом. Применение луриевского культурно-исторического подхода и теории трех функциональных блоков мозга оказалось очень продуктивным для развития нейрогеронтопсихологии, анализирующей перестройки (как негативные, так и позитивные) психического функционирования в старческом возрасте, а также специфические особенности нормального и различных форм аномального старения.

Культурно-исторический подход в нейропсихологии, разработанный А.Р. Лурия, оказался очень плодотворным и для исследования наиболее сложных для психологического анализа областей: сознания, личности, эмоциональной сферы и общения больных при редких видах патологии.

А.Р. Лурия считал, что при анализе общения надобно преодолеть лингвоцентризм, вылезти за пределы описания в анализ иной, невербальной смысловой организации мира, что является крайне важным для современного понимания проблемы общения и развития личности в целом. Используя идеи М.М. Бахтина о том, что быть -- значит общаться диалогически, можно показать последствия различных выпадений Другого для развития Я и попытаться ещё построить злободневный путь личности. По словам А.Г. Асмолова, "когда мы говорим о работах Александра Романовича, мы прежде всего должны помнить, что чем бы он ни занимался, его ключевой ориентацией была ориентация на развитие.... Его исходной установкой была установка на развитие, на поиск в истории культуры причин очень многих психических явлений и там же -- способов компенсации дефекта" [3, с. 6]. Идеи Л.С. Выготского, М.М. Бахтина и А.Н. Леонтьева уживаются в рамках современных нейропсихологических исследований и, по мнению Ж.М. Глозмана, "приобретают качества гештальта именно благодаря такой сети координат, как культурно-историческая теория нейропсихологического анализа развития и распада высших форм поведения человека А.Р. Лурия. В ней залог и гарантия дальнейшего интенсивного и экстенсивного развития отечественной нейропсихологии" [6, с. 66]. На базе культурно-исторического подхода строится психология развития. В.Т. Кудрявцев предлагает новые пути исследования идеи историзма в психологии [8]. Так, он предлагает новый способ системной интерпретации общественной жизни, выделяя две равноправные и равноценные общественные "подсистемы": мир детей и мир взрослых. Взаимодействуя и взаимопроникая товарищ в друга, они порождают вектор целостного движения культуры. Предшествующие психологи не рассматривали коллективную дело, ограничиваясь анализом индивидуальной. В.Т. Кудрявцев предпринимает следующий логически необходимый шаг, реализуя динамическую парадигму исследования применительно к совместной распределенной деятельности. Здесь взрослые и дети содействуют товарищ другу в порождении новых содержаний сознания, они наделяют товарищ друга сознанием. Соприкосновение двух "миров" фактически ведет к тому, что взрослые расширяют границы собственного сознания и самосознания, например, ощущая себя носителями особой миссии по отношению к детям (оградить, предотвратить, направить, раскрепостить и т.п.).

В рамках полемики двух российских теоретических школ - Рубинштейна и Леонтьева - высказывалась мысль нередуцируемости развития личности к усвоению извне заданных норм и ценностей. Психологи старшего поколения одинаково ограничено трактовали события истории по отношению к генезу культуры - как что-то ставшее и свершившееся. Сегодня существует новая трактовка процесса культур-генеза личности. Идея историзма представлена тут как реализация исторической необходимости развития психологической мысли, психологии развития.

В настоящий момент основные положения психологической теории деятельности и культурно-исторической концепции Выготского все больше ассимилируются в западной традиции. Например, М. Коул проделал огромную работу, попытавшись проанализировать факты, полученные как в социо- и этнокультурных исследованиях, так и в области экспериментальной психологии и психологии развития [7]. Он пытается "описать и обосновать один из путей создания психологии, не игнорирующей культуру в теории и практике" [7, с. 16], предлагая строить новую культурную психологию на основе культурно-исторической психологии Л.С. Выготского и его ближайших коллег - А.Р. Лурия и А.Н. Леонтьева. По мнению М. Коула, культурная психология должна опираться "на идеи российской школы культурно-исторической психологии, американский прагматизм начала XX в. и некий гибрид идей, заимствованных из ряда других дисциплин" [7, с. 50].

М. Коул говорит о "необходимости основывать теоретические построения и эмпирические заключения на реальном предмете психологического анализа, соответствующем переживаемым событиям повседневной жизни" [7, с. 249]. В советской психологии проблема изучения психики в контексте деятельности официально объявлялась одним из основных принципов психологического исследования - "принцип единства сознания и деятельности". С.Л. Рубинштейн выдвинул тот самый принцип в 1934 г. [12]. Однако в советской психологии, как верно заметил М. Коул, никогда акцент не ставился на анализе повседневной деятельности, речь обычно шла о формально (институционно) организованных видах деятельности: игровой, учебной и трудовой.

Культурно-исторический подход все более актуален в самых различных отраслях психологического знания. В частности, к нему велик интерес в области семейной терапии, где много внимания уделяется кросскультурным сравнениям, а также изучению специфики психологической работы с семьями в конкретной культуре. Нередко культурно-исторические отсылки в рамках семейной терапии весьма поверхностны с точки зрения теории психологии и не учитывают всю психологическую глубину влияний культуры на развитие личности в семейном окружении. Но есть в западной семейной психологии и серьезные культурно-исторические наработки, использующие так называемые "нарративные" методы работы с семьями и проявляющие очень большой интерес к российской культурно-исторической психологии.

По мнению А.З. Шапиро, из-за непроработанности общебиологических основ, культурно-исторический контекст в теории Выготского оторван от конкретно-исторического, прежде всего - от семейного [14]. Культурно-историческая теория на самом деле не учитывает семейного измерения человеческой жизни, то обстоятельство, что развитие человека (в том числе его психики и личности), как правило, происходит в условиях биологической семьи. "Возможно именно тут надобно увидеть зону ближайшего развития культурно-исторической психологии, так как семья - одна из самых существенных и фундаментальных характеристик социального окружения, отражающая биосоциальную природу человека" [14, с. 125]. Для того чтобы культурно-историческая теория могла быть применима в качестве теоретико-психологической основы в психологической помощи семье и семейной терапии, надобно ее соотнесение с "субъектным" подходом, целостным взглядом на человека.

В XX в. на методологической базе культурно-исторической психологии получила свое развитие эмпирическая этносоциология. Она ломает границы между психологией, социологией, этнографией, историей и педагогикой, создавая общее проблемное пространство социогенеза образования, стержнем которого является стиль мышления Л.С. Выготского и М.М. Бахтина. Культурно-историческая психологическая этносоциология не только изучает, но и рождает новые реальности, выдвигая на первый план историко-эволюционный и герменевтический аспекты мира детства, становления социальной и этнической идентичности, порождения образа Я. Культурно-историческая психологическая этносоциология позволяет с уверенностью высказать, что культурно-историческая методология психологии переживает свое второе рождение как конкретной осязаемой целостной науки, помогающей образованию РФ ходить по пути социализации от культуры полезности к культуре достоинства.

Основываясь на культурно-исторической концепции, А.Н. Леонтьев выдвигает несколько тезисов о будущем психологии как науки. Первый тезис состоит в том, что психология тогда и только тогда станет ведущей наукой о человеке, когда она вторгнется в мир и начнет понимать происходящее в этом мире. Второй тезис содержится в том, что развитие психологии, рождение новой системы психологических знаний пойдет в перспективе не по отдельным областям, а по проблемам. Третий тезис утверждает, что именно с психологией личности, повенчанной с этикой и исторической психологией, А.И. Леонтьев связывает превращение психологии в ведущую науку о человеке. Четвертый тезис кратко раскрывает присущее деятельностному подходу понимание психологии личности как системной и аксиологической психологии. Пятый тезис леонтьевского завещания связан со школьной жизнью, ее организацией: работать школу, растящую личность, а не школу как фабрику по выделке голов.

Эти пять тезисов А.Н. Леонтьева могут быть восприняты в данный момент как программа создания психологии XXI века.