Атлантический океан. 7-е января 1899 г.

 

Упасть при такой качке далеко не безопасно.

Между тем людям необходимо выходить по нужде на верхнюю палубу.

Даже молодым не легко взбираться по двум трапам со скользкими ступенями, то наклоняющимся почти плашмя, то вдруг стремительно поднимающимся до вертикального положения, когда нужно хвататься обеими руками, чтобы не упасть навзничь.

Подниматься трудно, но спускаться еще опаснее.

У каждого трапа стоять часовые, на обязанности которых провожать слабых и стариков наверх и, главное, следить за спускающимися.

Несмотря на это, все же было несколько несчастных случаев.

Два старика скатились как-то, прежде чем зазевавшиеся часовые успели их подхватить, и сломали себе по ребру. Мальчишка, не дождавшийся разносчиков с кипятком, отправился сам на кухню и, возвращаясь с кипятком, упал и обварил себе голову и шею. Другой свалился с трапа и разбил себе лицо в кровь. Один взрослый мужчина при падении рассек себе на подбородке кожу до кости.

А вчера ночью, девочка лет тринадцати, идя с верхней палубы, в темноте заблудилась и, отыскивая вход в свой трюм, попала по ошибке на переднюю часть парохода. В это время на бак обрушилась огромная волна, которая, сбив с ног девочку, потащила ее по пароходу и, кидая ее об углы лебедок и другие выдающаяся части парохода, забила ее куда-то в угол, откуда она, вся в крови, добралась до первого трюма, а оттуда ее перенесли в госпиталь.

Случилось как-то, что, накрывая трюм, под просветом которого всегда лежали женщины и дети, один из матросов уронил туда тяжелый, трехпудовый люк. Послышался удар, потом крик, и когда бросились к трюму, то увидели, что рядом с упавшим люком лежит, раскинув руки, девочка. К счастью, она оказалась только сильно испуганной и оглушенной. По счастливой случайности люк слетел в толпу острым углом так удачно, что лишь сорвал клок волос у девочки и чуть задел за кожу, а потом упал плашмя, причинив окружающим лишь легкие ушибы.

Матрос, уронивший люк, достаточно наказанный страхом, все же был отправлен в наказание в машинную топку, где и проработал целую смену.

Конечно, во всех этих случаях виновата команда, но если принять во внимание ту массу работы, которую им приходится исполнять, не зная отдыху ни днем, ни ночью, при леденящем ветре, постоянно шлепая по колено в студеной воде, в промокших насквозь одеждах (потому что из-за борта обдает почти без перерыва), то не придется быть особенно строгим.

Работая над одним передним трюмом, подчас все с ноги сбиваются.

Просвет этого трюма и все его вентиляторы находятся в передней части парохода, а сам трюм совершенно изолирован от остальных помещений. Волна, врываясь через борт на бак, несется оттуда с тучами брызг в просвет и вентиляторы этого трюма. Приходится поэтому наглухо закрывать его, а вентиляторы поворачивать в подветренную сторону.

Тогда другая беда. Через несколько часов внизу становится так душно, что лампы тухнуть, воздух пропитывается тяжелыми испарениями, которые крупными каплями скатываются по стенам. Дышать становится невозможно, и волей-неволей приходится снимать два-три люка и поворачивать вентиляторы на ветер. Но первая же волна опять наливает в трюм массу воды, еще удар, другой — и в трюме воды по колено. Она переливается с шумом от борта к борту, заливая иногда нижние нары, так как выходные отверстия здесь очень малы и вода не успевает выбегать наружу.

Трюм опять покрывается, а команда черпает воду ведрами и выливает ее на верхнюю палубу.

День и ночь нужно пристально следить за этим трюмом, чтобы избежать несчастья.

А, кроме того, через каждые два-три дня нужно мыть нижние палубы, а иногда и часть верхней. Мыли большею частью ночью, так как днем не хватало времени.

Теперь, когда люди не выходят наверх, это особенно необходимо. После мойки палуба посыпается карболовым порошком.

На чистоту палубы обращается особенное внимание, так как было замечено, что через два-три дня после мойки она покрывалась черным жирным налетом из органических остатков, издающих отвратительное зловоние.

Появись какая-нибудь инфекционная болезнь, с ней не было бы сладу при этой скученности лежащих в унынии людей.

В конце концов команда настолько выбилась из сил, что вчера ночью на свисток, вызывавший всех наверх, появилось всего несколько человек. На вопрос: где остальные? они ответили:

— Не знаем.

Очевидно было, что они решили бросить работу, в надежде, что тогда будут выбраны другие сто человек, которые их заменят. Команда уже несколько раз просила меня об этом. Но где же теперь при этих условиях снова учить неопытных людей, когда даже с привыкшими к этому делу едва удавалось справляться.

Пришедшим на зов было сказано, чтобы вся команда через полчаса собралась по обыкновенно на шканцах[14] для работ. Если же это не будет исполнено, то пусть тогда уж пеняют на себя за последствия.

Во мраке ночи, по кидающейся во все стороны палубе, среди брызг, при шуме ветра, засновали темные фигуры, шушукаясь и переговариваясь друг с другом. Люди все прибывали и, сбившись в кучу под защитой спардека, тихо совещались.

— Что теперь делать-то? А? — слышен чей-то озабоченный голос.

— Хто е знает.

— Говорил я тебе, ничего не выйдет.

— Да и верно: кто, окромя нас, теперь может работать? Некому.

— Опять же, — резонирует кто-то, — брат, ты погляди хоть и на нас. Все сапоги даже от воды разлезлись, не то что... Никогда не высыхаем...

— Хоть бы сапоги нам общество выдало, как придем в Америке...

— Очень просто.

После короткого объяснения ребята принялись за работу, поставив условием ходатайствовать перед обществом о выдаче всем им новых сапог, как только приедем в Америку.

Но бедняги так и остались в старых сапогах. По приезде в Америку за хлопотами, неурядицей забыли и об их тяжелой службе и о сапогах.

Не до того было.