Атлантический океан. 9-е января 1899 г., 4 часа ночи.

 

Ветер стал стихать.

Во временам только достигает он прежней мощи, но в этих порывах уже ясно чувствуется бессилие.

Зыбь, следуя хорошему примеру, тоже стала улегаться, хотя все еще сильно дуется, важничает и изредка захлестывает на верхнюю палубу — „не зазнавайтесь", мол.

А сегодня уже несравненно тише. Небо приняло более мягкий цвет, верхушки валов закруглились, да и сами они сильно уменьшились и уже не колотятся с грохотом, как раньше, о борта парохода, а только перекатывают его довольно плавно, хотя и сильно, из стороны в сторону.

В воздухе потеплело.

Бледные, исхудалые люди с мутными глазами робко выползали, пошатываясь, на белую как стол верхнюю палубу.

Жмурясь от света, кажущегося после долгого полумрака трюмов необыкновенно ярким, они присматривались к окружающему.

Приставив щитком дрожащие руки к глазам, многие поглядывали вперед в тайной надежде увидеть берег, чтобы поскорее расстаться с этим постылым, пловучим домом. И, не видя там попрежнему ничего, кроме воды и неба, вздохнув, отворачивались в сторону.

Скоро обе верхние палубы покрылись лежащими на тулупах людьми.

Приникнув в изнеможении к подушкам, опьяненные свежим теплым воздухом, которого они так долго были лишены, люди отдыхали как после долгой, изнурительной болезни.

И, разорвав на миг серые, сырые тучи, точно тронувшись этой печальной толпой, снисходительно улыбнулось ласкающим лучом солнце.

И все лица радостно ответили ему благодарными улыбками.

— Солнышко, — прошептали, слабо шевелясь, не одни посиневшие губы. Блаженно жмурясь, люди подставляли ему свои бледные лица.

Но луч уже соскользнул с парохода и бежит бледным пятном по серой поверхности моря дальше.

Первыми оправились детишки и тотчас же подняли возню. А вскоре они затребовали горячей каши.

Палуба мало-по-малу оживилась и кое-где между лежащими группами уже сновали разносчики с ведрами дымящегося супа. Лучший знак, что дело шло на поправку.

К вечеру везде был слышен оживленный говор, где-то даже попробовали петь стишки. По пароходу заходили люди, отыскивая родных и знакомых, с которыми они так долго были разлучены бурей.

Выполз дедушка Боков с неизменным платочком в руках, отшучиваясь на приставания заигрывающей с ним молодежи. Завиднелась седая борода и олений треух Махортова и — о чудо! — сам Вася Попов, бледный, но такой же степенный и дородный стоял на палубе, отставив вперед одну ногу и заложив большой палец за борт казакина. Он разговаривал с длинным худым Черненковым.

Подошел к ним добродушный Мелеша (Емельян Коныгин), а вскоре присоединилась к этой группе исполинская фигура скромного Николая Зибарева.

Старички „гутарили", обсуждая прошедшие и будущие события.

Пользуясь тихой погодой, команда работала над уборкой парохода. Скоро берег, и нужно подчиститься и привести себя в порядок.

Все рубки, борта, шлюпки, вентиляторы — все это моется горячей водой с содой, а частью красится заново.

Медные части с ожесточением натираются до ослепительного блеска, стекла чистятся мелом, а палуба моется несколько раз песком и наконец горячей водой с содой.

 

Духоборы на спардеке.

 

Передняя часть „Lake Hurona";.

 

Идем как на парад.

Ночью мы попали в густой туман и принуждены были уменьшить ход.

Недавний шум сменила зловещая, напряженная тишина, Высоко в воздух светится мутным пятном желтый круг от сигнального фонаря.

Впереди не видно не только воды, но даже ближайшие предметы совершенно скрыты от глаз и лишь изредка слабо чернеют они бесформенными глыбами.

Через пароход беззвучно двигаются, сливаясь в высоте, длинные полосы — облака тумана.

Они, как призраки, бесшумно скользят мимо, то закрывая, то открывая между собой темные жуткие пространства. Наклоняясь друг к другу где-то в высоте, они, казалось, шепчутся там о чем-то между собой.

Откуда они идут? Куда уходят?

По временам кажется, что нет никакого парохода, ни моря, ни неба и нельзя понять, стоим ли мы неподвижно или мчимся куда-то меж этих холодных, таинственно беззвучных призраков.

Слышится только неровный, крадущийся шелест — это падает со снастей на палубу собравшаяся в капли сырость.

В чарующей, напряженной тишине со всех сторон слышатся робкие вздохи, таинственный шопот...

...И вдруг все это заколдованное царство дрогнуло, затрепетало от чудовищного, дикого рева. Это гудит наш пароход.

Очарование исчезло. Мы идем в тумане и через каждые пять минут пароход наш гудит, предупреждая столкновение с встречными судами.

— Го-о-о-го-о-о-о... — время от времени сипло орет медное горло, точно поперхнувшись вначале сырым соленым туманом.

Из-за серой, колеблющейся пелены доносится ноты на две ниже хриплый рев другого чудовища:

— Бгу-у-гу-у-у?..

— Го-го-о-о? — тревожно спрашиваем мы.

— У-гу-у... — раздается уже невдалеке от нас.

Слышится звук разбитого стекла, — это протелеграфировали с мостика в машину:

— Стоп!

Все чаще ревут две медные глотки, не видя друг друга и больше всего на свете боясь именно этой встречи.

Долго путаются, окликая друг друга пароходы, то уменьшая, то увеличивая ход. Встречный пароход гудит все глуше и глуше, и наконец уже издалека доносится его последнее сонное:

— У-гу...

И опять тишина, шопот бесшумных призраков и шелест капель.