ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

Положение патриотов на острове Нейви было критическим, и так больше продолжаться не могло. Развязка уже была вопросом дней, и, быть может, даже часов.

Действительно, хотя полковник Макнаб еще не решался переправиться через Ниагару, он делал все, чтобы осаждавшие не смогли удержать лагерь. Одна батарея, установленная на побережье Чиппевы, была уже готова к бою, и «синие колпаки» не смогли бы отвечать на ее огонь: у них не было ни одной пушки. Несколько сотен ружей — все, чем они могли сражаться на расстоянии, чтобы помешать высадке, — были бессильны против королевской артиллерии.

Американцы сочувствовали успехам франко-канадского восстания, но, как ни прискорбно, из политических соображений правительство Соединенных Штатов с началом борьбы пожелало придерживаться строжайшего нейтралитета. Оно одно могло дать пушки, которых так не хватало повстанцам; однако это вызвало бы недовольство Англии в такой момент, когда малейший инцидент мог дать повод к разрыву, что и произошло несколько месяцев спустя. Поэтому оборонительные средства на острове Нейви были крайне ограниченны.

Могло не хватить даже боеприпасов и продовольствия, хотя на остров доставлялся провиант — насколько это позволяли местные ресурсы — из Шлоссера, Буффало и Ниагара-Фолса. Через правый рукав реки беспрестанно сновали взад и вперед большие и малые суда. Макнаб разместил несколько орудий выше и ниже Чиппевы, чтобы брать их на прицел у острова как выше, так и ниже по течению.

Как уже известно читателю, одно из таких судов — небольшой пароходик «Каролина» — служило для скорого сообщения между лагерем и побережьем Шлоссера. Он предназначался в основном для переправы любопытных туристов, желавших посетить лагерь защитников острова Нейви.

В таких условиях предводителям горстки людей на острове была нужна поистине необычайная энергия, чтобы не опустить руки. К несчастью, число бойцов таяло с каждым днем — группы совсем отчаявшихся людей переправлялись в Шлоссер.

После тягостной сцены на берегу и отъезда Жана де Водрель больше не выходил из дому. Он едва держался на ногах. Клара не отходила от отца ни на минуту. Обоим казалось, что они тоже осквернены грязью оскорблений, которыми забросали Бриджету и ее сына. Никто более чем они, не страдал от проклятий, которыми их единомышленники осыпали эту злополучную семью, согнувшуюся под тяжестью позорного имени, отвергнутого ими самими! И, тем не менее, размышляя о преступлении Симона Моргаза, о тех героях-мучениках, которых деяния предателя отправили на эшафот, отец и дочь смирялись перед злым роком, превозмочь который было не в силах человеческих.

Впрочем, в этом доме, где каждый день собирались друзья де Водреля, никто ни разу не упомянул о том, что произошло. Даже Винсент Годж держался чрезвычайно сдержанно, стараясь не выказать ничего похожего на порицание чувств, проявленных Кларой. Разве не была она права, эта отважная девушка, выступив против омерзительных предрассудков, возлагавших ответственность за преступление на невинных, требовавших, чтобы позорное наследие передавалось от отцов к детям, подобно физическому и духовному сходству?

О том же размышлял и оставшийся теперь один на свете Жан, чувствуя, как восстает против людской злобы все его существо. Джоан, принявший смерть ради отечества, Бриджета, погибшая от жестокости толпы, — разве этого не достаточно, чтобы подвести под прошлым черту?.. Так ведь нет! Но когда он восклицал: «Это несправедливо!», внутренний голос, казалось, отвечал ему: «Быть может, это и есть сама справедливость!»

И тут перед глазами Жана снова вставала Клара, презревшая оскорбления накинувшейся на нее толпы. О да! У нее хватило смелости встать на защиту Моргазов. И даже предложить ему связать его жизнь со своею. Но он не согласился и никогда не согласится на это. И, однако, как он любил ее! И Жан принимался бродить по берегу Ниагары, как Натаниэль Бампо из «Могикан», который предпочел бы погибнуть, бросившись в водопад, чем расстаться со своей Мэйбл Денхам.

Весь день 18-го числа Жан оставался подле тела матери, завидуя покою, который она, наконец, обрела. О, если бы он мог последовать за нею! Но ему вспоминались ее последние слова; он имел право умереть лишь во главе повстанцев. Это был его долг... и он исполнит его.

Когда настала ночь — темная ночь, едва освещаемая бликами на снегу от белесоватого свечения на небе, характерного для полярных районов, Жан вышел из хижины, где покоилось тело Бриджеты. Отойдя на несколько сот шагов, он своим широким канадским ножом принялся рыть могилу под навесом покрытых инеем деревьев. Никто не мог увидеть его здесь, на окутанной мраком опушке леса; он и не хотел, чтобы его видели. Пусть никто не узнает, где похоронена Бриджета Моргаз. На ее могиле не будет никакого креста. Если Джоан покоится где-то у стен крепости Фронтенак, то его мать будет погребена здесь, в американской земле — земле, что была ее родиной. А он, Жан, даст убить себя в первом же бою, и его останки исчезнут без следа, унесенные быстрыми водами Ниагары вместе с другими жертвами. Тогда не останется ничего — даже воспоминаний — от того, что когда-то было семейством Моргазов!

Когда яма стала достаточно глубокой, чтобы тело покойной не могло пострадать от когтей диких животных, Жан вернулся в хижину, взял Бриджету на руки, отнес под деревья, запечатлел последний поцелуй на лбу усопшей, опустил ее, завернутую в плащ из домотканой материи, на дно могилы и засыпал землей. Потом, опустившись на колени, помолился и прошептал: «Покойся с миром, моя бедная мать!»

Пошел снег и вскоре укрыл место, где спала та, которой больше не было, которой лучше было не рождаться на свет!

Когда солдаты Макнаба предпримут высадку на остров Нейви, Жан, несмотря ни на что, будет в первых рядах повстанцев, стремясь найти в сражении смерть.

Ждать ему пришлось недолго.

На следующий же день, 19 декабря, с первых часов утра стало очевидно, что полковник Макнаб готовится к решительному нападению. Большие плоскодонки выстроились в ряд вдоль побережья ниже лагеря Чиппева. За отсутствием артиллерии у «синих колпаков» не было никакой возможности ни уничтожить их, прежде чем они отчалят, ни остановить, когда они начнут переправу. Патриоты могли лишь попытаться воспрепятствовать высадке с помощью своих сил, сосредоточив их на угрожаемом участке. Но какое сопротивление смогут оказать несколько сотен людей массе осаждающих, если те причалят к острову в нескольких местах сразу? Ведь, как только солдаты королевской армии ступят на побережье, лагерь будет захвачен, а его защитники, которых слишком много, чтобы всем разместиться в нескольких лодках из Шлоссера, будут перебиты прежде, чем успеют переправиться на американскую землю.

Вот о чем с тревогой думали де Водрель и его друзья. Они сознавали всю опасность ситуации. Правда, чтобы избежать ее, можно было вернуться в Шлоссер, пока путь через Ниагару был еще свободен. Но никто не хотел отступать.

Быть может, они все же считали себя достаточно сильными, чтобы оказать серьезное сопротивление, и слишком переоценивали трудности, которые возникнут у противника при высадке?

Правда, один из них отнюдь не заблуждался на этот счет. То был мэтр Ник, злополучным образом вовлеченный в борьбу. Но его положение главы махоганских воинов не позволяло ему говорить об этом. Что до Лионеля, то его патриотизм не допускал никаких колебаний.

Юный клерк все еще не мог прийти в себя от изумления, вызванного неожиданным превращением его героя. Как? Жан Безымянный оказался сыном Симона Моргаза!.. И аббат Джоан был сыном предателя!

— Ну и что же, — твердил он себе, — разве от этого они оба перестали быть патриотами? Не была ли права барышня Клара, встав на защиту Жана и его матери? Ах, какая смелая девушка!.. Так и надо было поступить!.. Это так благородно!.. Так достойно семьи де Водрелей!

Так рассуждал восторженный юноша, не в силах поверить, что Жан навсегда покинул остров Нейви. Нет! Жан Безымянный должен появиться здесь, хотя бы для того, чтобы умереть, защищая дело национального освобождения.

И юный клерк пришел в своих размышлениях, в сущности, к очень верному и разумному выводу: почему бы детям Симона Моргаза не оказаться очень порядочными людьми, раз уж последний потомок воинственного племени не имеет ничего общего со своими предками, раз уж род сагаморов выродился в этакого нотариуса!

Точно так же, как Лионель, думали о Жане Безымянном и Том Арше с сыновьями. Разве не видели они его в деле на протяжении многих лет? Разве Жан, сотни раз рискуя своей жизнью, не искупил преступление Симона Моргаза? В самом деле, если бы они присутствовали при той омерзительной сцене, они бы не удержались, бросились бы на толпу, ответили бы на эти гнусные оскорбления! И знай они, куда удалился Жан, они отправились бы за ним, вернули бы своего названого брата к «синим колпакам», поставили бы его во главе!

Следует отметить, к чести рода человеческого, что после изгнания Жана и Бриджеты настроение людей круто изменилось: чувства Лионеля и семейства Арше разделяло в настоящее время большинство патриотов.

В одиннадцать часов утра началась артиллерийская подготовка. Первые ядра с батарей Чиппевы пробороздили землю на острове. Снаряды сыпались дождем, от них невозможно было укрыться на почти голом пространстве с отдельными купами деревьев, перегороженном непрочными оградами; от нескольких покрытых дерном окопных сооружений на побережье было мало толку. Полковник Макнаб стремился расчистить берег, прежде чем приступить к переправе через Ниагару — этой не слишком легкой операции, несмотря на малочисленность защитников острова.

Повстанцы собрались у дома де Водреля, менее подверженного ударам артиллерии из-за местоположения на правом берегу, напротив Шлоссера.

При первых залпах де Водрель отдал приказ всем несражавшимся перебраться на американскую территорию.

Женщинам и детям, присутствие которых на острове до сих пор не возбранялось, пришлось сесть в лодки и, попрощавшись со своими мужьями, отцами, братьями, отправиться на другой берег. Переправа эта была небезопасна, так как мортиры[199], установленные выше и ниже Чиппевы, могли попасть в судно, стреляя под углом. Несколько снарядов попали даже на территорию Соединенных Штатов, что должно было вызвать справедливый протест со стороны федерального правительства.

Де Водрель хотел, чтобы Клара тоже укрылась в Шлоссере, ожидая там исхода нападения. Но дочь отказалась покинуть его.

— Отец, — сказала она, — я должна остаться с вами, и я останусь. Это мой долг.

— А если я попаду в руки солдат королевской армии?

— Что ж! Они не запретят мне разделить с вами тюрьму, отец.

— А если меня убьют, Клара?..

Девушка ничего не ответила, но уговорить ее де Водрелю не удалось. А потому она была подле отца, когда тот занял место среди повстанцев, собравшихся перед его домом.

Орудийная пальба раздавалась уже необычайно громко; положение в лагере становилось все более тяжелым. Однако попытка высадки еще не предпринималась. Иначе «синие колпаки», расставленные по окопам, уже предупредили бы об этом.

Перед домом собрались Винсент Годж, Клерк с Фарраном, Том Арше, Пьер, Мишель и Жак. Там же были и мэтр Ник с Лионелем, махоганские воины, как всегда сдержанные и невозмутимые.

Де Водрель взял слово:

— Соратники, мы должны защищать последний оплот нашей независимости. Если Макнаб овладеет островом, восстание будет подавлено и кто знает, когда новые предводители и новые бойцы смогут возобновить борьбу! Если же мы отбросим атакующих, если нам удастся удержаться, к нам со всех уголков Канады придет помощь. Наши сторонники снова обретут надежду, и мы сделаем из этого острова неприступную крепость, где дело национальной независимости всегда найдет опору. Вы готовы защищать наше дело?

— До последнего вздоха! — ответил Винсент Годж.

— До последнего вздоха! — повторили его товарищи.

В этот момент несколько ядер ударилось в землю шагах в двадцати. Они далеко отскочили, взметнув снежную пыль.

Но никто из «синих колпаков» не двинулся с места. Все ждали распоряжений своего руководителя.

Де Водрель продолжал:

— Пора отправляться на берег. Артиллерия Чиппевы скоро смолкнет, потому что солдаты королевской армии попытаются переправиться через реку. Рассейтесь вдоль всего побережья под прикрытием утесов и ждите, пока лодки не подойдут достаточно близко. Надо во что бы то ни стало помешать солдатам Макнаба высадиться...

— Они не высадятся, — сказал Уильям Клерк, — а если им это и удастся, мы скинем их в Ниагару.

— По местам, друзья! — воскликнул Винсент Годж.

— Я буду с вами, — сказал де Водрель, — пока у меня хватит сил...

— Останься здесь, Водрель, — сказал Андре Фарран. — Мы будем держать тебя в курсе...

— Нет, друзья, — ответил де Водрель, — я буду там, где обязан быть!.. Идемте...

— Да, идемте, патриоты!.. Суда уже отчалили от канадского берега.

Услыхав эти произнесенные неожиданно громко слова, все обернулись.

То был Жан. Накануне ночью судно перевезло его на остров. Никем не узнанный, спрятавшись на той стороне острова, что была обращена к Чиппеве, он стал наблюдать за приготовлениями солдат полковника Макнаба, не обращая внимания на снаряды, падавшие на берег. Потом, увидев, что осаждающие готовятся форсировать реку, он пришел — совершенно уже не таясь — занять свое место среди бывших товарищей.

— Я так и знал! — воскликнул Лионель.

К молодому патриоту подошла Клара де Водрель, вслед за ней его обступили Том Арше с сыновьями. Де Водрель протянул Жану руку... Но тот не принял ее.

— Защитники острова Нейви, — сказал он, — моя мать умерла, не вынеся оскорблений, которым вы ее подвергли. Теперь из этой семьи, преданной позору и поруганию, я остался один. Позвольте одному из Моргазов сражаться рядом с вами, а если нужно — умереть за франко-канадскую свободу!

В ответ на эти слова раздался гром рукоплесканий. К Жану тянулось множество рук. Но и на этот раз он отказался подать свою.

— Прощай, Клара де Водрель! — воскликнул он.

— Прощай, Жан! — ответила девушка.

— Да, прощай навсегда.

Сказав это и опередив де Водреля, всех своих товарищей, как и он, готовых принять смерть, он устремился на левый берег острова.