Первый председатель; первые годы жизни колхоза 7 страница

Все пятерки, только одна четверка по геометрии. Скоро в шестой класс пойду. Очень интересно учиться. "Ты, сынок, кол­хоза держись. Тут твоя жизнь и путик твой. Колхоз-то - дело серьезное и, видимо, на века. Андрей Петрович, председатель,- человек самостоятельный, хозяин хороший, ничего что молодой, в обиду никого не даст. Твердый и справедливый он. Ты к нему поближе будь, спрашивай его, учись у него и слушайся. На собрании, когда организовывали колхоз, ты ему понравился, сказал, что за­писал ты все выступления правильно, подробно и ясно. Хвалил он тебя и за работу на пожнях".

Потом отец замолчал, достал бутылку с настойкой березово­го гриба, сделал несколько глотков, погладил живот рукой, тяже­ло вздохнул и продолжил разговор.

"Видишь, на поляне пенек и около него маленькая березка. Так знай, во время тока черныша стреляй только того, который будет ближе к тебе от этого пенька, иначе не подстрелишь, под­ранка делать нельзя, ток разлетится. Да и ближе этого пенька обычно бывает слабый, побежденный косач, а сильный тот, что бу­дет продолжать тетеревиный род, держится ближе к западной ок­раине поляны, там суше и светлее, да, наверное, знает, что у этого пенька его могут подстрелить.

Тетерки держатся около кустов, очень близко от этого шала­ша, их нельзя стрелять, изведешь птиц. Вот и люди тоже должны быть физически сильными, закаленными. На севере, да пожалуй, и везде, слабый долго не живет.

Ты вот учишься-то хорошо, а физически слабоват. Больше пи­ли, руби и коли дрова у дома, а женщины пусть носят поленницу в комнаты, а еще лучше, если сам к каждой печке положишь дрова. Осенью дров заготовь на всю зиму. Сложи дрова в костер под взвозом, а еще лучше в конюшне. На меня не надейся, плох я стал.

Сильному мужчине и в армии легче служить. В кулачные бои меж деревнями не ввязывайся и водки не употребляй, да и курение по­следнее дело.

Может из-за махорки я и заболел, кто его знает?» Отдохнув, мы надели на плечи кузова, взяли корзинки и продолжили путь на восток. С этой чудесной поляны мы вышли опять на сухое болото, поросшее низкой сосной, вереском, багульником, изредка видне­лись березки. Красота была неописуемая. Поверхность болота была пушистой, как застланной ковром сфагновых мхов, но волнистая, с длинными грядами высотой более полуметра и мочажинами шириной до десяти метров между ними. Болото в это время было мягкое и сухое. На грядах виднелись кустарнички брусники, клюквы и голу­бики. Клюквы было очень много, но она была еще наполовину крас­ная. Каково же было наша удивление, когда мы увидели на южной окраине только что покинутой полянки янтарно-красные поля спелой морошка.

Все болото южнее этой поляны было красно-желтым. Это созре­ла морошка - целебная ягода, лакомство северян. Все жители Ичко­ва стремились припасти этих ягод на зиму. Морошка - "северная роза", находящаяся в близком родстве с розой. Её плоды обладают неповторимым ароматом, как говорят местные жители: "Очень ду­шистые плоды".

Сделали остановку. Поели морошки, казалось, досыта, набра­ли её полный котелок, чтобы покушать вечером. Шли по еле замет­ной тропе, проходившей через болото, к темному лесу. Тропа при­вела в густой смешанный лес с подлеском рябины, черемухи и мали­ны. С шумом взлетел выводок рябчиков, я даже вздрогнул от этого шума. Отец подвел меня к двум елям, соединенным жердочкой, по­среди которой кольцо из можжевельника и в нём болтался волосяной силок. Батя показал, куда надо ставить веточки рябины, и как рябчик может попасть в эту ловушку.

Я уже знал, что рябчик питается рябиной, клюквой, можжевелкой и имеет вкус несравнимый ни с какой другой дичью. Разме­ром-то он с голубя, пожалуй, будет, а вся семья бывает сыта. Батя сказал, что тут три такие ловушки и больше не надо.

Путик вывел нас в сосновый бор-беломошник, тянувшийся с севера на юг на небольшой возвышенности. Если смотреть вдоль бора на юг, то справа было большое сфагновое болото, которое мы только что пересекли, а слева в полверсты - речкаЧернозёрка.

Чернозёрка течет с севера на юг. Она начинается северо-восточнее Ичкова, там, где среди огромного болота озеро Черное, Речка впадает в озеро Хепальское, в эту тёмную, очень глубокую лахту. Протекает Чернозёрка между сосновых боров, ельников, расположенных на возвышенностях и через моховые болота. В этих борах и болотах россыпи ценных целебных ягод, драгоценным ков­ром покрывавшие большие пространства. Клюква и морошка, брусни­ка и голубика, черника и земляника, и неописуемая масса грибов. Благодаря наличию разнообразной пищи много различной дичи от рябчика до глухаря, от белки до бурого медведя. Раздолье для всех видов охоты. Так было тогда в девственных лесах, не знав­ших топора лесоруба.

Мы продолжили путь по этому бору сначала на север. Пройдя немного, я увидел на западном склоне бора порхалище (порхалища - обнажение грунта, содержащего мелкие камешки, которые выклевывают глухари, тетерева, куропатки и рябчики. Еще эти места называют галечниками) под выво­ротнем "пасть" - сбитые плахи в виде небольшого плотика из че­тырех пластин. Это была ловушка для глухаря. Мы её вниматель­но осмотрели, поправили порхалище, а пластины (плахи) поставили к дереву, чтобы просохли. Затем пошли ко второй такой же ловушке, расположенной под большой сосной, и к третьей. Всего их было три. Одна из них в хорошем состоянии, и отец показал, как её надо ставить на стойках из нескольких кольев, и как она сра­батывает, и затем заставил меня установить пасть. Убедившись, что я освоил эту технологию, пошли дальше к видимому вдали у корабельной сосны большому муравейнику. Отец подошел к этой сос­не и, внимательно осматривая кору на стволе, как-то для себя сказал: "Ох, как он вырос, силен стал, мне даже не достать его матки". Сказал и, спохватившись, как-то виновато пояснил мне: "Это медведь свою силу показывает и объясняет своим сородичам, что дальше на север его владения, и чтобы они туда не ходили, он сильный и им не поздоровится, если посмеют туда прийти".

"Ты, Саня, туда тоже не ходи, хотя там и наш путик. Опас­на встреча с медведицей, которая с детьми. Совсем непредвиден­но может возникнуть конфликт с нею. Малыши-медвежата могут пойти за тобой, вот тут медведица и пойдет их защищать и может помять и покусать невинного человека. Медвежата лазают по де­ревьям только до двух лет, это тоже знай, ведь рядом с ними, где-то поблизости, мать-медведица. Ходи только до этого муравейни­ка, пока мал. Узнавай, живет или нет медвежья семья по этому муравейнику. Весной медведь разворачивает муравейник: любит он лакомиться муравьиными яйцами".

Мы пошли по сказочному, светлому бору-беломошнику. На боль­шой площади лежал пушистый серо-белый ковер лишайников с неболь­шими куртинками толокнянки, с кустиками брусники и кустами вереска. Сосны, с кустистой кроной стояли на почтительном расстоя­нии одна от другой.

Очень мало было молоденьких сосенок. Сосновый бор возвышался над моховым болотом и тянулся вдоль лесной речки Чернозерки примерно до километра.

У выворотней хорошо видны порхалища. Отец внимательно ос­мотрел бор и как-то без нравоучения в голоса сказал, что мох этот горит шибко. Здесь нельзя разводить костер, курить и стре­лять из ружья патронами, снаряженными бумажными пыжами. Лишай­ник может загореться от одной искры. Сорвав несколько кустиков лишайника, отец понюхал, потер между пальцами, попробовал и подозвал меня поближе к себе. Это – ягель - корм оленей, но в трудную годину и человек может им себя поддержать. Только надо его вымочить в щелоке, а затем промыть и сварить. Кисель полу­чится не очень вкусный, но пахнет грибами и питательный. В этом бору мы нашли много белых грибов с темно-коричневыми шляпками, встречались сыроежки, а ближе к речке - подосиновики и моховики. Много было брусники, но ягоды еще наполовину белые. Брусника встречалась на пожарищах. Набрали немного листьев толокнянки, чтобы заварить и выпить как мочегонное.

Около получасу сидели на поваленной сосне, и я заметил движение глаз и головы отца, прощавшегося с этим великолепным бором, медноствольными мачтовыми соснами, спокойствием и таин­ственной тишиной. "Сходи-ка к вот тому выворотню, посмотри, нет ли там покопок-ямок глубиной до 15 см, и если есть, то поищи в них "картофелину" трюфель-паргу". Я действительно увидел эти ямки и после длительных поисков нашёл этот гриб-"картофелину ", величиной чуть больше лесного ореха, темно-коричневый, с шерохо­ватой поверхностью, с почти белой мякотью и с запахом у мя­коти таким же, как у сырого картофеля. "Да, приходят, значит, сюда олени. Не забывают они этих мест и матерого медведя не боятся. Этот гриб-парга - лакомство оленей, зайцев и белок. Охотники собирают эти грибы, сушат их до затвердения. Сухие они имеют своеобразный аромат, благодаря которому гриб используют при ловле белки и зайца в качестве приманки".

Так поведал мне отец о новом грибе, которого я не знал и ничего до этого о парге не слыхал. После этого бора мы вновь шли по сухому, верховому сфагновому болоту, где так много было клюквы, что казалось, негде ногой ступить, чтобы не раз­давить крупные, сочные, ярко-красные плоды, из которых может политься красный, как кровь, сок. Но каким было мое удивление, когда я увидел, что отец наступал на ягоды, а ягоды неожиданно оставались целыми и лишь погружались в сфагновый покров. Отец, смотря на клюкву, сказал, что сей год много пищи для глухарей и журавлей. Особенно для журавлей, которые прилетят сюда весной, и назвал кустарнички клюквы; "брусничник журавлиный". Это назва­ние клюквы на всю жизнь я запомнил.

С болота мы повернули на юг и пошли вдоль Чернозерки на озеро Хепальское, где должны поставить щучьи уды, для чего надо наловить окуньков для наживки и для ухи, пообедать и заняться по-настоящему рыбалкой на вечерней зорьке. Но в этот план отец внес поправку. Он решил идти искать берёзовый гриб, настой кото­рого давал ему облегчение. Свернули в другой бор, где лет двад­цать тому назад заготовляли лес для строительства, и там должны расти березы, под покровом которых восстанавливается сосновый бор, т.е. растут молодой сосняк и ельник. Не меньше версты отош­ли в сторону от дороги, ведущей к Хепальскому. Действительно, мы пришли в молодую березовую рощу и стали осматривать берёзки, ища чагу. Долго ходили и вот на одной тонкой, не очень высокой бере­зе мы увидели гриб, напоминающий висящего вдоль ствола небольшо­го косача. До гриба было более трех метров, поэтому пришлось ру­бить березу. Отец, сделав насколько ударов топором по стволу березы, охнул, сел на валежину и тихонько застонал. Прошло око­ло шестидесяти лет с того момента, а этот стон в моих ушах до сих пор сохранился, и его лицо, облитое капельками пота, от­четливо запомнилось. "Ты, Саня, сам сруби березу, а я немного отойду, и пойдем в избушку на Хепальском напрямик, здесь до нее недалеко. Наживку наловим не на Чернозерке, а на Хепалке, после того, как отдохнем". Береза была не очень толстая, поэтому я её быстро срубил, аккуратно стесал гриб и принес его отцу. Он ножом очистил гриб от древесины, сделал надрез и убедился, что это тот гриб, что надо. Завернул его в полотенце, положил в корзину и закрепил так, чтобы он не выпал.

Идя к озеру напрямик, мы прошли через ельник с могучими деревьями в два-три обхвата, торфяные болота с кривыми, уродли­выми соснами, покрытыми седыми лишайниками, с ярко-зелеными соснами, покрытыми седыми лишайниками, с ярко-зелеными, словно плюшевыми мхами на поверхности болота; немного шли вдоль темной речки Чернозерки, по берегам которой заросли травянистых расте­ний, запах прели и хвои и могучие ели. В этих местах еще не ру­били лес. Лесозаготовки были в районе Орлеца в 15-20 км отсюда. На нашем пути в сухом сосновом бору сплошные заросли брусники, обилие грибов, которых мы даже немного насобирали. Многочислен­ные следы на грязи и траве на берегу Чернозерки указывали на то, что здесь живет семья медведей. Однако увидеть их нам не удалось, хотя отпечатки лап (следы) были совершенно свежие. Огибая озеро Хепальское, мы вышли к охотничьей избушке, расположенной на воз­вышенности среди высокоствольных корабельных сосен, у истока реки Хепалки.

На туристских схемах и охотничьих картах озеро и речка называются Хапальское и Хапалка, но местные жители из уважения к окуням и щукам это озеро называют Хепальским и речку Хепалка. Дело в том, что в этом озере и речке почти круглый год можно ло­вить рыбу. Окунь, щука, плотва хватают наживку, подкинутую рыба­ком, быстро, очень энергично, т.е. хапают. Отсюда и название - Хапальское. Но ведь нельзя называть ни окуня, ни щуку хапугами. Они не присваивают незаконным способом наживку, не берут взяток, хотя и стремятся ее поскорее хапнуть.

Это озеро - любимое место отдыха ичковлян. К тому же всегда рыболовы приносят домой хорошие трофеи. Ребятишкам с восьмилет­него возраста родители разрешали ходить на Хепальское удить ры­бу. Несколько слов об этом озере и речке.

К избушке на озере Хепальском мы подошли часам к двум дня. Кушать очень хотелось. Ягоды, которые я ел по дороге, не утоли­ли моего голода. Отец, видимо, понял это и сказал: "Потерпи нем­ного, поедим то, что есть в кузове, чаю попьем, отдохнем, тогда уж наловим рыбы и такую уху сварим, что Демьян позавидует".

Отдых был длительный, я уже начал беспокоиться, и вдруг отец с упреком сказал: "А я-то думал, что ты уже наживку наловил, а ты все еще прохлаждаешься. Не по-рыбацки это, ну, да ладно, пойдем вместе". Это был для меня очень большой урок, преподан­ный отцом. В самом деле, почему я слонялся, крутился около из­бушки, ожидая отца, который, скрючившись от боли, лежат на на­рах. Я ждал, когда он выйдет из избушки.

Теперь-то мне стало ясно, что надо быть самостоятельным, ведь к этому времени я десятки раз ходил на это озеро один или с друзьями Гришей Абакумовым, Павлом и Федей Вершиниными.

В пяти километрах южнее Ичкова в двинской тайге озеро Хе­пальское (Хапальское) длиной около двух километров, шириной от 100 до 500 метров, с многочисленными лахтами (заливами), окай­млено стеной хвойного леса. В него впадает речка Чернозерка и вытекает Хепалка. На воде озера целые поля белой кувшинки, жел­той кубышки, ряски и другой растительности. Летом вода в озере хорошо прогревается. Цвет воды темный, запах и вкус ее болот­ный. Ловят на Хепальском окуня, плотву (сорогу) и особенно щу­ку. Уловы, как правило, удачные. Окуня и сорогу ловят поплавоч­ной удочкой на дождевого червя с рыбацкого плотика, а щуку - на живца на приколах. Щучки попадают чаще всего I-3-килограммовые, изредка 6-10-килограммовые.

В нескольких километрах юго-восточнее Хепальского находит­ся озеро Горное, из которого также вытекает речка - Горная. Обе речки на всем протяжении текут по борам и болотам. По их берегам сосновые и еловые леса с примесью березы и осины. Речки сливаются вместе в двух-трех километрах западнее этих озёр, и течёт единая Хепалка на запад, впадая в Северную Двину около Казенщины. Место слияния этих двух речек называют вилкой. В районе вилки по берегам речек растет большая трава, которую до колхоза косил, сушил и сено стоговал Андрей Вершинин. Здесь он построил хорошую лесную избушку, в которой любили спать юные рыболовы. Обе речки полноводные. Вода почти вровень с берегами. Течение воды в омутах едва ощущается, но между омутами течение воды быстрое. При движении вдоль речки, по хорошо протоптанной тропе, часто с шумом поднимаются спугнутые кряквы. Места мелко­водий и прибрежных разливов заросли тростником, стрелолистом, вахтой трилистной и другими травами. В омутах кубышки и кувшин­ки, многие места покрыты ряской. Такой была Хепалка в тот день, когда мы пришли на неё с отцом. Рыбы в речке много, но клёв был не особенно хороший, видимо, корма было много. На одной большой заболоченной, заросшей травой высотой до метра поляне мы встре­тили сохатого, который с гордо поднятой головой побежал в сторо­ну от нас в густой ельник. Мы вернулись к озеру и стали ловить рыбу с плота.

День был солнечный, тихий, поверхность озера - как зеркало, изредка нарушалась всплеском рыбы. Клев был плохой. Мы долго сидели на плоту молча. Почему-то мне захотелось больше узнать об отце. Я его спросил: "Батя, а ты в революции участвовал?" Он помолчал, тяжело вздохнул и тихо сказал: "А кто его знает, мно­гие пошли, и я пошел брать Зимний. Как было-то? Да все просто.

В мастерской я в то время был мастером. В подчи­нении было человек сорок, и среди них был большевик (он назвал его по имени и отчеству, но я забыл). Мы об этом после февраль­ской революции узнали. Так вот, он в день взятия Зимнего, в цехе, подошел ко мне и сказал, что пойдут брать Зимний, и пригласил меня как сочувствующего большевикам. При этом сказал, что было бы хорошо, если винтовку я первым получу. Получили мы винтовки, правда, не все, человек десять отказались. Затем пошли в сторону Зимнего дворца. Остановили нас в одном из проходных дворов и приказали ждать приказа. Но так и не дождались. Зимний дворец взяли без нас. Мы вернулись в цех, нас большевик поблагодарил за участие в революции, сказал, что Советская Власть не забудет о нашем участии в революции. Но какое тут участие и сами мы не по­няли. Дело-то в том, если бы Советская власть не удержалась, нам плохо было бы. Но она утвердилась, и все обошлось хорошо".

- Папа, а что такое - сочувствующий большевикам?

Я тоже спросил своего рабочего, а он улыбнулся и сказал, что в шестнадцатом году я его не выдал полиции, когда он неделю жил у меня. Оказывается, он тогда скрывался от полиции. Еще рас сказал, ему все подробности о Зимнем дворце, ведь мы Зимний перекрывали несколько раз. Вот так я и оказался в сочувствующих, хотя сам-то и не знал об этом. Сказал, он мне тогда, что мне можно доверить, и я не подведу. Это была самая большая похвала для меня за всю мою жизнь. И это была правда. Главное, жить по совести надо.

- А в гражданскую воевал?

- Нет. Воевали твои братья. Степан около пяти лет был в Красной Армии и воевал всю гражданскую, и Яков тоже с восем­надцатого по двадцать четвёртый год был в Красной Армии и воевал сначала на Севере, затем участвовал в боях за Крым, а потом на Украине банды уничтожали. Когда американцев и англичан погнали с Севера, войска Красной Армии шли по обоим берегам Двины. В Ичкове остановился небольшой отряд красноармейцев, пополнявших запасы продуктов (масло, хлеб и мясо). Всё это они покупали или платили деньгами, или документ выдавали на получение денег в будущем. Скупали много овса и сена, и вот мне поручили везти про­дукты и овёс на подводе вслед за ними. Так я довёз эти продук­ты до Архангельска. Затем мне сказали: "Возвращайся домой". Вот и все мое участие в гражданской войне, вернее, в освобождении Севера от интервентов. Документы на получение денег за сданные продукты и овёс лежат дома в комоде, в фарфоровой утке, где все остальные документы. Не пошли мы получать эти деньги. Надо, что­бы укреплялась новая власть. Ведь беляки и американцы - те всё забирали, что увидят: и хлеб, и сено, и последнюю корову, и ло­шадь – всё подчищали, и пикнуть не смей - застрелят.

Ловлю рыбы закончили, когда солнце село за лес и потянуло прохладой. Была середина августа. Светлые ночи кончились, "уже сива коня в поле не видно", гласила поговорка. Поужинали без ухи, напились крепкого чая из трав. Вечерело, звезды украсили небо, настоящей темени ещё не было, на западе, над лесом ещё алела зорька. Тишина меня очень беспокоила, я всё чего-то ждал. Но вот отец позвал меня в избушку и показал, где мне лечь на душистое сено. Я сразу уснул, видимо, сильно устал за этот инте­ресный, запомнившийся на всю жизнь день.

На следующий день утром туман после восхода солнца ещё не растаял, но уже поднимался над озером; роса, облившая травы, была холодной. Я проснулся позже отца, который уже сварил уху. Над лесом поднималось солнце, ночной туман рассеивался, подни­маясь от зеркала воды вверх. Придя на берег озера, чтобы умыть­ся, я неожиданно для себя увидел, как из воды выныривали и рас­крывались белоснежные кувшинки. Сколько раз был на озере, а этого не видел. Батя стоял позади меня и тоже наблюдал это не­повторимое зрелище. "Знай, сынок, что уже семь часов утра. Кув­шинки в это время выходят из воды, а вечером тоже в семь часов они закрываются и уйдут опять под воду. Самые красивые они в полдень, когда раскроют все свои лепестки. Вечером они укрыва­ются в теплую воду от ночной прохлады, берегут свои семена. Этот русалкин цветок ты береги. Домой можно принести всего один цветок, высушить и спрятать его получше, вот тогда он будет ох­ранять тебя от разных напастей. Других кувшинок рвать нельзя. Для букета этот цветок не годится, сразу же закроется и завянет. Польза от кувшинок большая. Кувшинка - хранительница воды. Ее атласно-зеленые сердцевидные листья защищают воду от жаркого солнца, её белоснежные цветы радуют глаз. Уменьшая испарение воды, кувшинки сохраняют воду чистой и прохладной".

После завтрака мы поехали на плотике в лахту, что напротив избушки. Осмотрели уды на приколах, одновременно ловили живцов, чтобы вновь переоснастить уды, т.е. заманить уснувших живцов. Ловили рыбу на дождевого червя. Клёв был вялый. Но вот, когда я подсек и начал тащить рыбешку, кто-то мощно ударил в глуби­не, чуть не выбил удочку из рук. Отец, увидев меня, видимо, растерявшегося, сказал: "Держи крепче удилище и не натягивай леску". Щука пошла к берегу, так было видно по поплавку. "Дай ей заглотить, а потом будешь тянуть", - учил меня отец. У само­го берега щука пошла под корягу. Леска опустилась, казалось, что щука выбросила рыбешку. Я посмотрел на отца, он, улыбнувшись, сказал: "Потерпи еще немного, пусть заглотит живца. Может быть, крючок зацепит её, ну, а если не зацепил, то подведешь "все же её к плотику и посмотрим, какая она там". Было большое мое сча­стье вытащить щуренка весом на фунт, крючок все же зацепил его, и леска выдержала.

Отец и мы, все его дети, предпочитали поплавочную ловлю окуней на Хепальском да ловлю щук на "щучьи" уды, поставленные на приколах, в темных, затянутых травой лахтах этого озера. Вот и сегодня с неописуемой страстью и азартом удильщика, исто­го поплавочника я внимательно смотрел на поплавок, ожидая по­клевки. Отец нарушал эту тишину кашлем и тихим стоном. Он не смотрел на поплавок, а осматривал все озеро, лес на его берегах, часто поднимал голову и смотрел на небо, точно искал кого-то, не зная, где он может находиться.

Я не выдержал и спросил: "Пап, ты кого ищешь?"

"Не ищу никого, а запоминаю наше любимое озеро, лес, ясное небо да прекрасное солнышко. Последний раз пришел на рыбалку, не до рыбы мне, о матери, о тебе думаю, как вы жить-то будете".

Рыбалка была очень успешной. Мы наловили окуней и щук пол­ные кузова, и очень довольные пошли домой по самой кратчайшей дороге, нёс я за плечами по пуду наловленной, хорошо вычищенной и чуть присоленной рыбы, проложенной крапивой, чтобы не испор­тились, пока идем до дому. Шли через болото, а затем по бору-беломошнику.

"Так вот, Саня, готовил я тебе в наследство землю, коня, корову и дом. Но теперь все, кроме дома, в колхозе. Крышу над головой я вам с матерью оставляю и передаю тебе всё звериное, птичье и рыбное хозяйство. Пока еще можно охотиться в этом ле­су, что будет дальше, не знаю. Береги боровую дичь, стреляй толь­ко петушков, курочек не губи. Помни северное правило: возвращаясь с охоты, особенно с глухариного или тетеревиного тока, до­бычу неси в кузове так, чтобы хвост убитой птицы был виден, и каждый мог убедиться, что ты убил петуха, не сбраконьерил - не убил татарку да и похвастаться не грех - не пустой идешь с охо­ты. После стрельбы ствол ружья прочищай до блеска".

Идя через Варварино сфагновое болото, с гривами, мочажина­ми, на котором обильно произрастала клюква, голубика и брусника, особенно на гривах, поросших соснами, отец сказал, что здесь охотились наши предки за дичью: глухарь, тетерев, белая куропат­ка, рябчик и заяц-беляк. Встречались медведь и рысь. Отец и твои братья за охотничий сезон отстреливали и ловили 3-5 глухарей да с десяток тетеревов и куропаток. Рябчиков попадалось порядочно.

Когда мы шли по бору-беломошнику, отец показал сосну, на которой обгрызена была кора: "Лось глистов выгонял корой от сос­ны. Корой и глухарь от глистов избавляется". Не могу утверждать, соответствует ли это действительности, но вот запомнились эти слова отца.

Так закончилась последняя моя совместная с отцом рыбалка. Наступила осень, я пошел в ШКМ учиться. Мать уехала в Ленинград хлопотать место в больнице для отца. Сестра Нюра хозяйничала дома да ещё ходила на берег реки корить балансы. Отец помогал ей по хозяйству, но ему с каждым днем становилось все хуже и хуже. Его кровать из комнаты перенесли на кухню, где было все же теплее. Он большую часть времени лежал в постели, кушал очень мало и в основном молоко. Боли в области желудка были нестерпи­мые, и только порошки, которые давал фельдшер, да чай с березо­вым грибом немного облегчали его страдания. События развивались и быстро, и медленно, не поймешь, что из них преобладало. Через две или три недели после отъезда матери в Ленинград мы получили от нее письмо, в котором она сообщала, что место в больнице вы­хлопотала, документы получила, что отец может ехать, и она его в Ленинграде встретит. Деньги на билет выслала. Не ведала Анна Федоровна, что ее муж уже не сможет дойти до пристани и до Ленинграда ему не доехать. Срочно подали телеграмму, чтобы мать воз­вращалась домой.

Однажды утром отец сказал, чтобы я в школу не ходил, а по­был около него. Я сидел около его кровати. Часто давал ему по­пить молока или чаю, но всякий раз он говорил, что не хочет. Во второй половине дня он почувствовал озноб и попросил помочь ему залезть на печку, которая еще не остыла. С трудом, но всё же он забрался на печку, я его укрыл одеялом, и он, постанывая, дремал. Слабым голосом подозвал меня, притронулся рукой к моей голове и, глядя в упор, настоятельно гак сказал: "Закончи школу и обязательно обучись специальности. Без специальности пропа­дёшь. Работай постоянно на одном место, не летай с места на ме­сто. Затем попросил попить, но не смог сделать ни одного глот­ка и тогда уже тихо сказал. "Беги за дядей Сидором Марковичем, скажи, что отец отходит. Не дождался матери".

Я бегом побежал к дяде Сидору, и мы вместе пришли. Он под­нялся на приступок, закрыл отцу глаза, а мне сказал, что отошёл. Отмучился, умер достойно, спокойно. Мать приехала из Ленинграда в день похорон. Отца похоронили на Ступинском кладбище, там же, где похоронены дед и бабушка. Мать с трудом оторвали от могилы и привезли в очень тяжелом состоянии домой.

Я продолжал учебу в ШКМ и окончил шестой класс. Сестра Нюра уехала в Архангельск, брат Михаил учился в техникуме. Мы с ма­терью ожидали возвращения из армии брата Андрея, срок службы в армии у него кончался осенью 1930 года. Андрей возвратился из армии, работал на лесозаготовках, собирался жениться. Но случи­лось новое горе: Андрей заболел ангиной и без квалифицированной помощи мучился несколько недель и умер. Мать сильно болела. О дальнейшей учебе мне не приходилось думать. Я пошел работать. Начался мой жизненный путик с 15-летнего возраста. Надо было кормить себя и помогать больной матери.

Я выполнил завещание отца, держался колхоза, работал в нем на совесть.

Во время работы в колхозе в выходные дни, которые всё же были, я охотился в лесу. Об этой увлекательной охоте на боровую дичь я расскажу, чтобы ясно представлять богатство природы в окрестностях Ичкова в те далекие тридцатые годы.

В наследство от отца я получил не только путик, но и соба­ку - лайку, с которой можно было добывать и зверя, и птицу, так как она хорошо натаскана, а также ружье - берданку двадцать чет­вертого калибра, немного пороху и дроби. Имея ружье и охотничью собаку, я сразу же пошел охотиться за боровой дичью самостоятельно. Трофеи были скромные: или рябчик, или заяц, или куропатка - не больше. Но мой авторитет как охотника заметно рос, особенно в глазах матери и сверстников. Правда, мать часто говорила: "Рыбка да рябки - потерянные деньки".

К пятнадцати годам я научился стрелять хорошо, даже од­нажды убил на бегу зайца. Часто ходил на охоту с лайкой, обла­давшей хорошими способностями облаивать боровую дичь и белку. С лайкой по кличке Шарик я охотился на выводки тетеревов в конце августа. Охота по тетеревиным выводкам с Шариком начина­лась с рассвета и до 10 часов утра или вечером с 17 часов, то есть тогда, когда они выходят на кормежку, а днем, закончив жировку, тетерева уходят в густые кустарники. Лайка поднимала выводок на крыло, и я бил птицу на лету.

В августе еще имел успех, а в сентябре охота на тетеревов с собакой теряла всякий смысл. Вообще-то, тетерев плохо выдер­живал облаивание, а вот глухаря, сидящего на дереве, Шарик азарт­но облаивал. Глухарь интересовался лающей под деревом собакой, сосредоточивал своё внимание на ней, что позволяло мне, краду­чись между деревьями, приблизиться на дальность убойного вы­стрела. Когда я делал шаги, лайка усиливала голос, а как только останавливался, и она снижала звук. Так я подстрелил за все вре­мя охоты двух глухарей. Но эта увлекательная охота, закончив­шаяся богатейшим трофеем, не забывается. забывается.

Большой успех с лайкой мог бы быть при белковании, но я этой охотой не занимался.

Весной тридцать третьего и тридцать четвертого годов стрелял тетеревов и глухарей на токах. Вдоль путика имелось три тетеревиных и два глухариных тока, но я хорошо знал один глухариный и два тетеревиных тока, где и охотился. Глухариный ток был на заболоченном месте, на сосновом участке. Ток тетере­вов я уже описал. Тетерева и глухари держатся в зимнее время стаями. Каждая такая стая имеет своё токовища, из года в год постоянное. Токовище живет своей жизнью, и птицы не перелетают на другое. Драки у токующих тетеревов являются, видимо, прояв­лением жизненной энергии и возбуждения птиц. Ток тетеревов про­является в своеобразном пении - бормотании. Тетеревиная песня вызывала у нас восторг, несравнимый ни с чем.