Первый председатель; первые годы жизни колхоза 5 страница

Предпочитались те празднества, где трезвые, все веселятся, все участвуют в игре, пляске, танце или ремесле.

На Петров день съезжались в Ичково со всех окрестных дере­вень, и карнавал был на лугу и в вереснике. На этих гуляньях бы­ли даже конные гонки, кулачные бои, что-то наподобие бокса, но без перчаток и с ударом наотмашь. Были и ограничения, куда нель­зя было наносить удар.

Во время престольных праздников производился показ нарядов, вещей собственного рукоделия, мастерства девушек-невест и будущих женихов. Здесь же заводились и новые знакомства и дружба молодых людей. Духовный мир окрестных деревень, да и всего района проявлялся в украшении того, что относилось к быту. Все расписное, узорное было в почете и славе и в наших семьях. В двадцатых годах в осенние и зимние вечера молодежь после тяжелой работы (чуть ли не каждый день) собиралась в одном доме (по очереди) на посиделки для забав, песен и рассказов (баек). Обычно на посиделках девушки пряли пряжу, вязали варежки, шарфы, свитера. Прялки были атрибутом на всех вечеринках, а в некоторых домах разрешалось танцевать, если нe великий пост. Прялки все были разные, разукрашенные, изготовленные из березы не только Ичкове, но и купленные на ярмарке в Холмогорах или Архангельске. Даже в тридцатых годах женщины сами пряли, сами ткали и сами шили. Пряхами девушки становились уже к двенадцати-четырнадцати годам. На посиделках за рукоделием не только разговаривали, но и песни пели. Григорий Иванович был наиважнейшим участником посиделок. Он в это время исполнял на гармошке разные песни, аккомпанируя девичьему хору. Посиделки с музыкой особенно ценились в начале тридцатых годов. Попеть частушки, страдания, поплясать под гармошку жители Ичкова и соседних деревень могли на свадьбах, куда приглашался гармонист, в избе-читальне и на площади в центре Ичкова. Гриша хорошо играл на гармошке ритуальные песни и пляски свадебного обряда. Поэтому его часто приглашали на свадьбу не только в Ичково, но и в Ступино, Копачево и даже Кривое. Гармошка на свадьбе была одним из главных атрибутов свадебного ритуала. Очень ценилось умение Григория играть на гармошке свадебные песни и пляски, а также и то, что он на свадьбах был всегда трезв, не поддавался уговорам выпить, дер­жался с достоинством и уважением к пожилым людям.

Мы с Гришей были заядлыми шашистами. В двадцатых и трид­цатых годах в Ичкове стар и мал играли в шашки, а позднее в избе-читальне появились и шахматы, но в шахматы играли немно­гие. Шашки были почти в каждом доме, как правило, искусно сделанные самими владельцами, многие очень хорошо. У меня шашки и доска были самодельными, сделанными старшими братьями, а вот у Григория были настоящие, купленные в городе. Игра оживлялась в присутствии болельщиков, особенно, когда заканчивалась "нужничком", или, как говорили питерские, "сортиром".

Еще помнится один эпизод из детства и юношества Григория. В Ичкове была деревянная церковь, построенная лет четыреста тому назад без гвоздей, но в начале XX века была обшита доска­ми в шпунт, изготовленными на лесопильном заводе в Архангельске.

Колокольня была высокая, на ней висело девять колоколов в три яда. В первом ряду (восточном) висели три больших колокола, за ними средние, а затем - три маленьких. Если бы колокола поставить один за другим, то они бы выглядели так, как слоники на бабушкином комоде или матрёшки.

На пасху в колокола могли звонить те, кто в мелодиях разбирался, остальных просто с колокольни гнали. Из всех ребят, с которыми я общался в конце двадцатых и начале тридцатых годов, в колокола разрешали звонить только Грише, хотя ему было всего 14 лет. Он мог создавать церковный ритмичный звон и умело выделывал «камаринскую» и «барыню», да так, что люди вокруг церкви собирались, чтобы послушать это мастерство и с удивлением посмотреть на того, кто так хорошо колокольный звон создает, в окно колокольни видна была только вихрастая голова да лицо в улыбке "рот до ушей". Его никто не называл охульником или бездельником, ибо он не осквернял слух верующих, а звуками наполнял улицу радостью.

Был все же один курьез, о котором долго говорили и шутили. Однажды дед, церковный звонарь по прозвищу "Сатана", попросил Гришу позвонить к заутрене. Рассказал, как это надо сделать, и вместе с Гришиной матерью его уговорили все же с условием, что мать утром разбудит его своевременно и проводит до колокольни. Гриша обрадовался и, заранее поблагодарив, уехал в соседнюю деревню. Точно в положенное время Григорий отзвонил призывную и, устроившись около окна поудобнее, стал ожидать окончания заутренней, чтобы отзвонить отходную. Навалившись на окно колокольни, новозванный звонарь то ли сильно задумался, то ли вздремнул, а потому не заметил, когда появился около колокольни весельчак Алексей Рудаков, сторож скотного двора. Алексей громко крикнул: Эй, ты, революционная смена, вдарь "барыню", а я по дороге пляшу". Гриша, не долго думая, начал отзванивать "барыню", забыв о ходе заутренней, и стал наблюдать как Алексей "коленца выделывал". Вообще-то, до окончания богослужения в церкви оставалось несколько минут, и если бы звонарь начал звонить отходную, то все было бы в порядке, а тут звонит "барыню". Богомолки постарше в удивлении стали креститься, а те, что помоложе, заулыбались. Поп шепнул дьякону: "Иди, утихомирь". Вот тут-то и началось самое непредвиденное. Дьяк, мужчина среднего возраста, большого роста, обладал очень громким голосом-басом. Подойдя к лестнице, ведущей на колокольню, дьяк поленился подняться по ней наверх, а решил перекричать колокольный звон и гаркнул: "ты, "Сатана" (прозвище истинного звонаря), распротак твою в бога... прекрати наяривать барыню, давай отходную". Гриша за звоном не расслышал этого призыва и продолжал играть, зато в церкви хорошо слышен был оглушительный богохульный рев дьяка. Поп поперхнулся, старушки в ужасе раскрыли рты, а молодухи еще громче засмеялись, а дед Антон громко произнес "вот дьяк дает, ну и ну.» Дьяк же, поняв, что звон не перекричать, обозленно побежал наверх по лестнице, заорав "прекрати". Этот призыв дошел до молодого звонаря и с испугу он, перепутав мелодии призывной и отходной, начал звонить, что-то наподобие набата. Все богомолки восприняли это за отходную, начали выходить из церкви, обсуждая происшествие, акцентируя внимание не на Григории, сыгравшем "Барыню", а на богохульстве дьякона. Позднее, когда принимали Григория в комсомол, ему задали вопрос, верит ли он в бога? Он заявил, что если бы верил, то не играл бы "Барыню" во время службы церкви. Это заявление было воспринято комсомольцами, как антирелигиозный акт.

Нам, как и всем детям, были присущи различные игры, в ко­торых проявлялись удаль и азарт. Особенно много игр было в теплое время года. Подбадривающие крики, свист, улюлюканье болель­щиков создавало своеобразное веселье во время игр-состязаний. С Гришей во всех играх, как правило, мы были вместе. Для нас, учеников первого-третьего класса, взрослые братья изготовляли луки (из вереска) и стрелы. Мы проводили состязания на дально­сть и меткость стрельбы из лука. До десяти лет любили играть в бабки, весной на просохших лужайках около церкви. Нас собира­лось для игры пять-шесть пацанов. Играли с большим азартом, иногда проигрывали все бабки, а вот сустав никто не имел права про­игрывать. У меня всегда было больше бабок, чем у Гриши, но зато он имел для игры сустав, залитый свинцом, что вызывало всеоб­щую зависть.

С 12-13 лет, когда на лугу становилось сухо, начиналась лю­бимая игра в "Рюхи" ("чушки") - городки, как теперь называют эту игру. В Ичково в 30-х годах в "рюхи" играли и стар и млад, городошные баталии продолжались почти до выпадения снега. Играли в городки не только на лугу, но и на площади в центре Ичкова. Рюхи и биты изготовляли сами и на игру приходили со своими. Палки-биты для нас - малышей были сделаны поменьше, чем для взрослых, а рюхи (чурки, чушки - их так называли в Ичкове) были одинаковые. Эту игру ичковская молодежь очень любила за то, что игра укрепляла мышцы, прививала точность движения, вырабатывала глазомер для выбивания отдельных городков и даже целой фигуры, что было главным в этой игре. Кроме того, надо было найти правильную стойку для броска и овладеть плавностью выпуска биты. Городошные мастера пользовались у нас большим почетом, увидев городошников, мы мальчишки неслись к площадке для городков, убирали всякий хлам и лепешки коровяка, выбирали для себя место, откуда удобнее наблюдать за этой игрой любимых го­родошников, чтобы потом повторять их приёмы, позу и движения при игре со своими сверстниками. Мы досконально изучили и знали пра­вила игры в городки, хотя в соседних деревнях в правилах этой игры были незначительные отличия.

Сравнительно простая техника игры, несложное устройство земляной площадки, размером 30x15 метров, простое изготовление рюх и бит из дерева - способствовало широкому распространению этой игры в деревнях Севера. Игра способствовала хорошему физи­ческому развитию ребят. Рюха (чурка) была длиной около I8 см, диаметром от 4 до 8 см, изготовленная из прочного дерева. Коли­чество чурок, употребляемых в игре, колебалось от 10 до 30 шт. Рюхи помещали в "города", очерченные на земле в виде квадратов, Города располагались друг против друга на расстоянии 15-20 м. Между ними проводили черту - "полукон". Все фигуры игроки начи­нают выбивать с кона, но выбитый городок давал игрокам право выбивать остальные городки с полукона. У нас было такое правило: после того как игроки "зажгут город" - выбьют хотя бы одну "рю­ху", "попа" или "городок" - переходили на полукон. Каждая фигура состояла из пяти рюх. Взрослые играли на 15 фигур, а подростки - на 10 фигур, которые располагались в квадрате - "городе", и вы­бивали при помощи бросков биты. Когда игроки одной команды про­бьют по две биты, вступали в игру городошники другой команды. Выигрывала команда, которая меньшим количеством бит выбьет все фигуры. Применялось до 15 комбинаций из пяти рюх каждая (пушка, звезда, колодец, артиллерия, пулеметное гнездо (или бабушка в окошке), часовые, вилка, тир, стрелка, коленчатый вал, ракетка, рак, серп, самолет, закрытое письмо). Письмо выбивали только с раз, расходуя до пяти бит, (тогда как на простые фигуры расходовали одну, а на сложные - две-три биты). Подростки расходова­ли гораздо больше бит на эти фигуры и вели свой счет иногда - общий, к тому же мы играли на 10 фигур. Один на один играли редко, чаще всего группами (командами), как правило, две коман­ды. Летом после игры в городки бежали в Линное купаться.

Хотя и реже, чем в городки, играли и в лапту на лугу, где пасли скот и трава была короткая. Очерчивали площадку примерно Ох20 м. Орудовали битами и носились по этой площадке.

Лапта-бита - круглая палка - длиной около метра и толщиной до 4 см. Ручка несколько тоньше, ее диаметр 3 см. Изготовляли мяч диаметром около 6-7 см (иногда катанный из шерсти). Разделялись на две равные команды: "бьющую" и "водящую" - и вели борьбу. "Бьющая" - занимала места у края площадки, а игроки «водящей" разбегались по полю. Начав игру "бьющие" по очереди, друг за другом, ударом лапты посылали мяч в поле. Если один игрок промахивается, удар предоставлялся следующему. После удачного удара "бьющие" пытались перебежать через поле и вернуться обратно. "Водящие" же расположившись на поле, стремились поймать мяч с лёта, либо "запятнать" им перебегающего противника. Когда это удавалось, происходила смена мест: "бьющие" становились "водящими", а "водящие" - бьющими.

Побеждала команда, которая совершала наибольшее число полных перебежек, т.е. со своего конца поля вслед за пущенным мячом добегала до другого конца поля, а затем возвращалась назад. Каждая успешная пробежка игрока "бьющей" команды приносила ей очко. Побеждали в этой игре находчивые, внимательные, умеющие быстро бегать. В этой игра у нас вырабатывалась товарищеская спайка.

И после лапты (летом) бежали в Линное купаться. Разновидностью лапты, в которую играли и девочки, была игра с мячом, сделанным (скатанным) из шерсти.

Становились в круг и рассчитывались по порядку номеров, один из игроков из центра круга подбрасывал мяч вверх как можно выше, называя при этом чей-нибудь номер. Все разбегались, вызванный (он становится водящим) бежал за мячом и, схватив его, кричал "стоп". Все неподвижно замирали там, где застала команда. Водящий стремился попасть мячом в ближайшего игрока, который увертывался от мяча, не сходя с места. Если водящий промахивался, то снова бежал за мячом и все повторялось. Когда водящий попадал мячом в игрока, тот становился в центр круга, и игра начиналась сначала.

Была еще круговая лапта, когда одна команда размещалась внутри круга, а игроки второй команды занимали место за его пределами. Те, кто за кругом, старались ударами мяча (катанного из шерсти или сшитого из портна и набитого шерстью) выбивать из круга.

Игроки внутри круга увертывались от удара мячом или отбивали мяч любым способом одной или двумя руками. Если это удавалось, игрок оставался в кругу, нет - покидал круг. Когда все игроки из круга были выбиты, команды менялись местами. Эта круговая лапта сохранилась и теперь с той разницей, что применяют бейсбольный мяч и не увертываются от удара, а отбивают мяч любым способом. Еще была очень простая игра в мяч, кожаный, набитый паклей или тряпками. Игра протекала так. Все участники делились на две группы. Каждая группа стремилась загнать этот мяч за черту "противников". Это похоже было на "футбол", так как мяч гоняли ногами, только не в ворота, а за черту.

Зимой в свободное от учебы или работы время мы каталась на лыжах с горы на луг, ходили на лыжах на охоту в лес ловить в силки куропаток.

Лыжи у Гриши были очень красивые "финские", фабричного изготовления с бамбуковыми палками. По лыжне можно было на них быстро бегать. У меня лыжи были изготовлены старшим братом, значительно шире фабричных, не очень длинные, тяжелые, поэтому я всегда отставал от Гриши при беге на лыжне, но побеждал, когда шли по снегу, без дорог и особенно в лесу по рыхлому снегу. Я, конечно, завидовал его лыжам и часто просил покататься на них. Зато у меня были еще лыжи для охоты: широкие, короткие и подшитые оленьей шкурой. Ходил я на них на охоту с ружьем за тетеревами и куропатками. На них ходил без палок. Руки должны быть свободны от палок, так как ружье должно быть наготове, чтобы сделать выстрел, когда тетерева с шумом вылетают из под снега, где они ночевали. Стрелять приходилось влет. И если они не на­дают своим внезапным шумом, вылетая почти из-под лыж, то иногда удавалось подстрелить краснобрового красавца.

С Григорием мы ловила белых куропаток в силки, которые расставляли между кустами, искусственно сделанными из веток берез, Описывать этот способ лова не буду, видимо, он теперь запрещен.

Успехи у нас была небольшие. За зиму по 3-5 куропаток попадало, не больше.

Зимы длились почти пять-шесть месяцев. В это время катались не только на лыжах, но и на коньках, сделанных местными умельцами или купленных в Архангельске "Снегурочках". Самодельные коньки были такими: на деревянную пластину прикреплялся железный полоз, и эти конька привязывали к валенку бечевкой. На коньках, сделанных для нас взрослыми, катались на санках. Проводились и лыжные состязания, как на скорость, так и при катании с гор, холмов, заросших де­ревьями и кустарниками (что-то наподобие слалома). В тридцатых годах стал процветать хоккей с мячом, который также докатился и до Ичкова. Появились мячи и самодельные клюшки, и начались эти игры, хотя и не по правилам, которых толком не знали, но уже с судьей.

Мы с Григорием больше всего на свете любили природу: лес, озера, луга, могучую Северную Двину и Хепалку, запахи трав, грибов и щебетанье птиц.

Мы с Гришей были страстными рыбаками. Уже с восьми лет росистым утром бегали мы с удочками на тихое все в кувшинках озеро Хепальское. Дно озера илистое, в ряде мест ближе к берегу и песчано-галечное (аришник). Прибрежная зона в большинстве мест поросла различной растительностью, поэтому ловить рыбу с берега почти негде. Ловили с плотика, сделанного взрослыми рыболовами и охотниками. Щук ловили жерлицами, ставив с плотика на приколы. Не всегда бывает удача и на Хепальском. Летом тридцать второго у наших матерей не было ни хлеба, ни картошки, ни каких-либо круп. Мы с Григорием пошли на Хепальское с ночевкой, не имея продуктов, и только немного соли было у нас. Мы надеялись ловить рыбы, чтобы самим покушать уху и матерям принести рыбы, по дороге на озеро и обратно собрать грибов. Как на грех, в первый день мы не наловили рыбы на уху. Несколько окуньков-живцов поставили на щучьи уда и, чтобы утолить голод, стали готовить грибное блюдо. Белые грибы, промытые в чистой воде, нарезали мелкими кусочками в котелок, посолили содержимое, котелок плотно закрыли крышкой, засыпали по самую крышку золой костра, в своем собственном соку грибы очень быстро упарились и мы хорошо поужинали - наполнили желудки. Каково же было наше удивление оттого, что голод не был утолен, и особенно это чувствовалось утром.

Следующий новый день нас порадовал. Наловили мы все же окуней на уху и для дома несколько щук. Запомнилась эта уха. Мы сидели у дымящегося котелка с ухой из окуней. От котелка шел такой аромат, что испытывали страшный голод и головокружение. Наварн­ая уха была очень аппетитной. Никакая сила не смогла бы оттянуть нас от котелка с ухой. Дымок придавал ухе особую прелесть и тонкость.

Осенью все мы воспряли духом, когда появилась первая молодая картошка. На рыбалке на Хепальском мы уже варили двойную рыбацкую уху. Сначала варили мелочь. В бульон клали картошку, затем крупных окуней или щуку. Котелок с почти готовой ухой приспускали на тлящие угли, томи

 

ли. Потом деревянными ложками ели уху и рыбу до пота, до предела. Шли спать в избушку в блаженном состоянии...

Кроме основного водоема, где мы чаще всего ловили рыбу, озера Хапальского - мы знали еще Горное, что в двух километрах южнее Хепальского. На Горное разрешалось нам ходить только вдвоем, в одиночку ходить на это озеро нам не разрешали родители. Так и не узнал почему. Чаща всего на это озеро мы ходила вместе с Гришей в возрасте 14-16 лет и старше, беря с собой охотничьи ружья. Горное небольшое, почти круглое озеро, расположенное необычно, как бы на возвышенности. Окружено оно борами, высоченными соснами и елями. Озеро, богатое растительностью, личинками стрекоз и комаров (мотылем), прекрасным кормом для плотвы и окуня, было гнездовым угодьем для кряковых уток и одной пары лебедей. Поверхность озера около берега во многих местах в зеленых кувшинковых листьях. Летом цветов на кувшинках очень много, а к осени она превращаются в зеленые кубышечки с семенами внутри. Мы иногда ели эти кубышки, находя сладость в них. Поздней осенью кубышки буреют и уходят на дно, чтобы дать новые всходы. Дорога выводит к озеру, где песчаная отмель, около которой стоят плоты, сделанные охотниками, но пользовались ими те, кто приходил на озеро первым. В двух метрах от берега озера повалено большое дерево так, чтобы можно было отдохнуть, придя к озеру, переобуться, усевшись на это дерево как на скамью. С этого места открывается панорама почти круглого озера, обнесенного глухой стеной вековых сосен и елей. На противоположном берегу видна горловиноообразная лахта - исток речки Горной.

Когда сидишь на плотике вблизи берега, поглядывая на поплавок, ощущаешь живую тишину, наполненную лесными звуками, щемящими сердца. Как только бросишь крючок с наживкой, так сразу хватит червячка сорожка. Поэтому с грузильцем делаем лесочку, чтобы наживка быстрее ко дну шла, а там уж наверняка ее схватит красноперый, полосатый окунь. Он на этом озере светлее, чем на Хепальском. Если нет клёва, а ехать на другое место не хочется, то любуешься лилиями-кувшинками, огромными стрекозами, деревьями на берегу и наслаждаешься звуками леса. Покой становится на душе и радостно ощущение жизни.

Есть одно место на берегу, с которого видно все озеро. Нам тогда казалось, что на этом озере только зеркальная гладь, словно вечный штиль. Зыбь от ветра бывает набольшая благодаря стене леса вокруг озера. Из озера вытекает речка Горная, а пополняется озеро водой от нескольких родников, от которых бегут в озеро ручейки да водой стаявшего снега в борах.

Весной на этом озере ежегодно наблюдали пару лебедей, летом уже с выводком - всю лебединую семью, которая в октябре улетала на юг. На южной стороне озера высокий бор, где разворочены муравейники и коряги - следы медвежьей семьи, живущей здесь. Иногда нам удавалось видеть медведя, пришедшего попить речной воды и покупаться. На той стороне, где вытекает Горная, противоположном берегу речки, большая луговина, на которой можно увидеть сохатого или лосиху с теленочком.

В борах или моховом болоте, богатом клюквой и брусникой, токуются выводки глухарей. Вдоль речки много низинных, заболочен­ных мест с высокой травой. На этих мокрых лужайках, на искусственно созданных возвышенностях, небольшие стога сена, оставшиеся еще от прошлого года и новые, хотя уже и те и другие объедены сохатыми и имеют причудливую грибовидную форму. Вдоль всей речки до слияния с Хепалкой узкая тропинка с отводками к каждому омуту. В вилке - слиянии двух речек - очень хорошая охотничья избушка, построенная Андреем Вершининым. В этой избушке мы часто ночевали, она прочная и теплая. Здесь же поляны, покрытые травой, и тоже стожки с сеном. После слияния речек строго на запад течёт единая более мощная Хепалка до впадения в Северную Двинy, причем с большой особенностью. Не доходя несколько сот метров до С.Двины, Хепалка уходит под землю, а вытекает на берег Северной Двины как большой ключ. Нам не разрешали ходить в этот район, поэтому я описать впадение р. Хепалки в Северную Двину не могу.

Лес у Горного девственный, не знавший топора лесоруба. Могучие ели с сединой высоко уходят в небо. На берегу озера, у истока речка, среди могучих елей, как среди великанов, охраняющих сокровища, стоит избушка. Она отличается от той, что на Хепальском, добротностью. Срублена из толстых бревен в паз, с проложенным между ними мхом, хорошо проконопаченными щелями этим сфагнумом. Есть пол и потолок из пластин в паз. Потолок утеплён листами коры, снятой со стволов ёлок, и засыпан в четверть слоем земли. Крыша с высоким скатом и чердаком под нею, куда сделано входное окно, закрытое ставнями. В стене, обращенной на юг, дверь размером чуть меньше роста человека, плотная, на кованых навесах и с крепкими защелками с обеих сторон. Неболь­шое окно с двойными застекленными рамами, а в простенке, на наружной стороне стены между дверью и окном, под навесом крыши, вешалки для ружья, кузова и одежды, а внизу полка для просушки обуви. Под окном скамейка, около которой яма для окурков. Вдоль восточной и западной стен до самой крыши костры поленницы, за­готовленной к зиме, а у северной стены штабель кряжей сухостоя. Внутри печь-каменка по-черному, добротно и аккуратно сложенная, с дверцей у топки. Сверху, на ровно сложенные камни можно ставить котелок, чтобы сварить суп или уху, и чайник - скипятить чай. Нары на двух человек с изголовьем из плахи, стол у окна, скамья вдоль стены, а над окном полка, на которой берестяные туеса, в которых соль, сухари, крупа, в одном из них, закрываю­щемся, спички, огниво, трут и кресало; туг же ложки, нож, две кружки, котелок и чайник. Все это говорило о том, что здесь зи­мой живет охотник, в период охоты на белку. Эта глухомань была прекрасным местом обитания белки. Большую часть своей короткой жизни зверёк проводит на деревьях, где находит и пищу, и дом, а спасение от врагов. В этом лесу белки жили оседло и очень редко уходили в поисках лучшего корма.

Запомнился, правда, один случай, когда сотни белок из леса с правого берега Северной Двины через Ичково, подняв переполох охотничьих собак, двигались к реке через луг и, переплыв С.Дви­ну, помчались в левобережную тайгу. Почему и куда устремились пушистые путешественницы, мы толком не знали.

Охотники в зиму на двадцать девятый год не имели хороших трофеев. В последующие годы промысел белки продолжался, белковье продолжалось и после организации колхозов.

В этой лесной чащобе нас, молодых рыбаков, пугали таинст­венным ночным образом жизни, бесшумным, "теневым" полётом, не­обыкновенными звуками— раскатистыми, с уханьем и диким хохотом, с очень большой головой с рожками, огромными глазами громадные птицы. Родители нам говорили, что филин или другая какая-либо сова издает эти звуки и бояться их не надо. И все же наше серд­ца сжимались от этих звуков. Охотник Степан Распутин предупреж­дал, чтобы мы не разоряли гнезд филина, он защищает гнездо и может острым клювом-крючком и острыми когтями серпом запросто убить человека, а уж изуродовать несомненно.

В летние и осенние дни, до занятий в школе, ходили по гри­бы и за ягодами на Варварино болото и в боры около него. Ходили по тропинкам в сосновых борах, упругих от опавшей хвои, ощущая дразнящий грибной дух вокруг, вслушиваясь в звонкую перекличку рассыпавшихся по лесу девчонок, в таинственные шорохи в чащобе и испытывая мгновенный страх от взлета рябчика или глухаря, охватывающий ознобом детскую душу.

Рыбачили и на Северной Двине. Перед сном упрашивали мате­рей разбудить на утренней зорьке, не проспать бы самый клев. Дождевые черви накопаны, с вечера всё подготовлено. Еще и коров со двора не выгоняли, и куры не пили из лужиц воду, а окна на­ших домов с восточной стороны точно прозрели и стены зарозове­ли. Мы с Гришей с удочками на плечах и с банками в руке, где наживка хранится, бежим к реке, к заветной заводи, где есть большой омут и перекат, предвкушая удовольствие ужения. Утрен­няя роса на траве холодила наши босые ноги, и сон как рукой сни­мало. На блестяще-матовом от росы лугу протянулся наш след, как две лыжни зимой на снегу. Особенно красив на восходе солнца был вересник, похожий на большой остров в белом тумане, как в воде.

Запах луговых трав мне не описать, его просто надо вдыхать. На нашем заветном месте заранее подготовлены скамеечки из чурок и рогульки, на которые клали удилища. Хотя на берегу прохладно от остывшей воды, но мы этого не ощущали, так как были хотя и босиком, но в телогрейках, а на голове кепки. Забрасывали на­живленные крючки в реку и до боли в глазах всматривались в поплавки, не начнет ли он полегоньку оживать. И вот удача: взметнулось удилище, и сверкнула на солнце трепещущая красноперка, чуть длиннее указательного пальца, но и это чувство, не­забываемое в течение всей жизни, не описать.

Ёрш, красноперка, окунек или подлещик всегда приносили великую радость исполнения наших желаний и возбуждали охотничью страсть.

Мы, 7-8-легние мальчишки, ловившие рыбу в С.Двине, прино­сили трофей - до двух десятков ершей. Взрослые часто подсме­ивались, задавая ехидный вопрос: а сколько весит нынче ерш? Но матери одобряли наш улов и готовили такую уху, что по вкусу считалась на втором месте после стерляжьей. Обычный размер Се­веродвинского ерша был около десяти сантиметров и весил до 20 граммов. Крупный ерш попадал на крючок очень редко.

Большая голова с выпуклыми глазами, короткое тело с тол­стым брюхом и мощное колючее вооружение ерша не пугали юных рыболовов. Мы уже в те годы знали, что днем ерш держится у дна на сравнительно большой глубине и очень активен ночью на мел­ководье. Ёрш прожорлив, клюет круглосуточно все лето. Крючок заглатывает глубоко и не срывается. Так как ерш - рыба стай­ная, на одном места вылавливали несколько штук на одну удочку.

Однако надо было на берегу соблюдать тишину, не стучать, не кричать и особенно по воде не ударять. Ерш пуглив. От шума сразу же покидает это место.

Крючки купленные, а лески, удилища, поплавки самодельные были такими, что мы ловили не только ершей, но и окуней и крас­ноперок, а уж потом и крупных лещей, когда нам было около 12-14 лет от роду. В эти годы мы уже стали ставить донки, закидывать с берега продольники-переметы на значительное расстояние от берега. С лодки ловить рыбу нам не разрешали, хотя у Ивана Гри­горьевича, отца Гриши, была очень хорошая, красивая лодка.

В возрасте 15 лет мы уже усвоили особенности ловли рыбы в Северной Двине. Знали и о влиянии приливов и отливов, происходящих в Белом море, на ловлю рыбы в Северной Двине. Вообще-то, резко заметно это явление примерно в районе Усть-Пинеги. Но и у нас на реке у деревни Ичково в течение суток примерно через каждые 6 часов вода в реке то прибывает, то убывает. Помнится, что во время отлива вода спадает на десятки сантиметров, а во время прилива вода вновь прибывает на такой же уровень. Мы уже замечали, что рыба лучше берет во время отлива, но в середине лета очень плохой клёв в это время. В жаркое время лещ и язь лучше кормились в прибылой воде. Хороший клев леща, когда была устойчивая хорошая погода. Благоприятен южный и юго-западный ветер, а во время северного ветра лучше не ходить на рыбалку на Северную Двину. Место для ловли леща с иловато-глинистым дном, глубокие ямы. Места стоянки лещей нам указывали взрослые, да и сами мы определяли и запоми­нали их по всплескам.

Когда удавалось еще и яму определить, то с прикормкой успешно ловили лещей на удочку на тихом течении в июне и июле, особенно в хорошую погоду. Насадкой были красные дождевые черви, мятый хлеб и тесто, чуть-чуть сдобренное мятным или анисо­вым маслом, разбавленным в подсолнечном. Приманка - кисточка красных червей, насаженных на крючок ниже их головки, была пре­красной. Как только поплавок пошёл в сторону - подсекаешь, а если насадка - хлеб, лучше подсекать, когда поплавок ляжет и за­дрожит и, вздрогнув, начинает погружаться. Ловить леща надо, имея подсачек. Такую немудреную азбуку юного рыболова мы знали в совершенстве и имели хорошие уловы.