Другой и совместное творчество моего проявления

Акт экспрессии, как и акт речи, на мой взгляд, ярко обозначает, что «кто-то есть». Присутствует дру­гой, кто позволяет этому акту осуществиться, быть созданным, кто участвует в его создании. Без при­сутствия этого другого это выражение или эта речь не была бы тем, чем она представляется. Утверждая это, я не возвращаюсь к старому разграничению «языка» и «речи», введенному в лингвистику де Соссюром, или разграничению дискурса и речи, где первое зависит от социального и общего, а второе —от индивидуального и частного. Такое разграничение с тех пор достаточно критиковали, так что не стремлюсь на него опереть­ся. Если сформулировать мою мысль более точно, то я говорю, что акт самовыражения — и, стало быть, про­изводства — есть акт поля и что этот акт обозначает как «эмитента», так и «реципиента», если восполь­зоваться языком теорий коммуникации. Можно ска­зать, что это и есть self: «self ситуации», если расши­рить понятийный аппарат гештальт-терапии, которая говорит подчас об «id ситуации», а не только id отож­дествляемого субъекта.

Быть в присутствии другого 83

В ходе Декады в Серизи¹³ в 1989 году, организато­рами которой были П. Федида и Жак Шотт и в кото­рой принимали участие Анри Мальдине, Ролан Кун, Телленбах, Бланкенбург, Кимура Бин и многие дру­гие клиницисты и феноменологии, особенно боль­шое впечатление на меня произвел доклад швейцар­ских исследователей, мужа и жены Крист. Анализи­руя применение тестов Роршаха, они предприняли сравнительное исследование записей, сделанных в ходе сессий, с записями этих сессий на видеомагни­тофон. Если сказать очень кратко о некоторых из их выводов, то они сумели в том числе эксперименталь­но показать, что где-то в 70% случаев ответов на тест, оказывается, почти нельзя точно определить, «прина­длежат» ли слова пациенту или же клиницисту и даже то, произнесены ли они тем или другим; или — a min­ima — кто провоцирует слова другого.

Я хотел бы упомянуть другую аналогию. Сон и творчество много раз и по-разному сравнивали. Я хо­тел бы вернуться к тому, что Анри Мальдини¹⁴ напи­сал по поводу Бинсвангера и по поводу сновидений; это совпадает с одним из подходов к сновидению, ко­торый возможен для гештальт-терапевта. Мальдини напоминает, в частности, что Полицер первым пока­зал, что материал для фрейдистской интерпретации составляют не образы снов, а рассказ сновидца; то, что всякий терапевт или аналитик, разумеется, зна­ет, но часто «забывает». Это надо понимать так, что

¹³ Декады в замке Серизи в Нормандии, которые прово­
дятся с начала XX века, представляют собой тематические
встречи (по литературе, наукам о человеке, науке, филосо­
фии и т. д.). Материалы этих обсуждений часто издаются.
Материалы встречи, о которой идет речь, опубликованы
под названием: Fedida P., Schotte J. (ed). Psychiatrie et exis­
tence. Grenoble, 1991.

¹⁴ Maldiney H. Regard - Parole - Espace. Lausanne, 1973.

84

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого 85

 

рассказ, конечно, связан со сновидением, но также он связан с собеседником, которому он рассказыва­ется. Говоря современным языком, рассказ — это ин­терфейс. Гештальт-терапевт охотно выслушает паци­ента, если тот захочет рассказать ему сон, и отнесет­ся к этому как к словам, адресованным ему, терапев­ту, как к словам, которые не имеют для рассказчика другой цели, кроме того, чтобы скрыться в этом про­явлении себя и проявить себя в этом скрытом виде; это речь, не только предназначенная для терапевта, но еще и такая, в которой пациент говорит о терапев­те и о себе самом в своем отношении с ним.

«Добыча скрытого смысла есть снятие покрова с явного смысла», — писал Мальдини. Но эти важные комментарии сами по себе заслуживают более про­странного обсуждения.

Следовательно, экспрессия, как и речь, зависит од­новременно от «соединения перспектив» — если вос­пользоваться терминологией герменевтики — ин­тимного фона или общего фона — если обратиться к терминологии, которая в большей мере является ге-штальтистской; но на этом фоне фигура — посмотрим ли мы на нее как результат совместного творчества или нет — есть, вероятно, то, что позволяет осущест­вляться дифференциации и индивидуации.

Эта фигура, независимо от выражения или выска­зывания, есть форма, и, по прекрасному выражению Мальдини, «форма осуществляет фон»¹⁵. «Форма осу­ществляет фон, и точно так же мы осуществляем наш фон, т. е. то, что есть в нас как независимый момент, само по себе не существует, и приводим это к бытию

¹⁵ Maldiney H. Esquisse d'une phenomenologie de l'art // L'art au regard de la phenomenologie. Colloque de L'Ecole des Beaux Arts de Toulouse, 1993. Toulouse, 1994.

в его существовании», — написал он недавно в своем «Наброске феноменологии искусства»

Если фон — общий, так что перспективы объеди­нены и именно отсюда возникает речь, эта речь долж­на зависеть от поля, а не только от субъекта. Наблю­датель, поставленный в ситуацию, о которой расска­зывают Крист в исследовании, которое я только что упоминал, может остаться в недоумении относитель­но того, откуда берется речь. Согласимся на время — даже если такое предположение рождает в нас чувство протеста, — что речь, в этом случае, может зависеть от поля — до того, как устанавливается ее зависимость от того или иного из компонентов поля, возникающих в результате дифференциации. Чтобы точно диффе­ренцировать элементы поля, т. е. пациента и терапев­та в ситуации, которую мы занимаем, мне кажется, что нам необходимо обратиться к понятию опыта.

Я полагаю, в самом деле, что, даже если полностью принять гипотезу, согласно которой речь рождается прежде всего в поле, никому не придет в голову оспа­ривать, что, каков бы ни был «общий» характер это­го фона, опыт каждого будет разным. Переживаемый опыт («das Erlebnis»), который подразумевает субъек­тивный аспект события такой, каким в настоящий мо­мент его схватывает субъект в личностном, индивиду­альном и конкретном значении, мне кажется на деле единственным организующим понятием, способным выразить субъективность и дифференциацию в поле.

Позвольте мне процитировать несколько строк, принадлежащих Эрвину Строе, знаменитому пси­хиатру феноменологической ориентации, который, анализируя феномен вздоха, написал в 1952 году за­мечательное «Введение в теорию экспрессии»: «К не­счастью, — пишет он, — непосредственный опыт не­выразим; он не ведает себя самого не потому, что он

86 Жан-Мари Робин

является неосознанным, а потому что он не является осмысленным. Как Спящая Красавица должна дожи­даться своего Принца, который разорвет чары, непос­редственный опыт должен дожидаться того, кто ока­жется в достаточной мере наделенным властью над словами, чтобы вывести его на свет. Но в момент, ког­да это происходит, опыту угрожает другая опасность». В проговаривании опыта сталкиваются традиция, об­разование, интерпретация, стереотипы и предрассуд­ки, и, разумеется, необходимо не путать опыт с осоз­нанием, которое у него есть, или со смыслом, кото­рый в него вкладывается.

«Опыт, — продолжает Строе, — есть синоним «опы­та-мира» и «опыта-себя-в-мире». Это то, что повер­нуто лицом к другому; опыт другого существует толь­ко в отношении с «я»; и наоборот. Это отношение не соединение двух частей, «я» и «мир», а существует как целое».

Левин выдвинул мысль, что человеческие факты «зависят не от наличия или отсутствия некоего фак­тора или некоего набора факторов, взятых изолиро­ванно, а от констелляции (структур и сил) специфи­ческого поля, взятого как целостность».

Именно в этой диалектике контакта поля и в поле, выражения поля и в поле, речи поля и в поле, благо­даря сложной динамике подтверждений и включе­ний, резонансов и эмпатии, выражение и речь подво­дят меня к тому, чтобы определить психотерапию как опыт «быть благодаря другому».