Февраля 1992. Я сидел в приёмной больницы

Дорогой друг,

 

Я сидел в приёмной больницы. Я пробыл там уже около часа. Не помню точно. Билл дал мне новую книгу, но я не мог на ней сосредоточиться. Наверное, тому есть причина.

Потом я попытался почитать журналы, но, опять же, не смог. Не то чтобы в них говорилось, что люди едят. Там были одни обложки. И на каждой — улыбающееся лицо. И всякий раз на обложке была женщина с таким глубоким декольте, что была видна ложбинка груди. Я спросил себя, хотели ли эти женщины так сняться, чтобы выглядеть красиво, или это было частью их профессии. Я задался вопросом, есть ли у них выбор, если они хотят стать успешными. Просто не мог выкинуть эту мысль из головы.

Я практически смог представить себе фотосессию, и как актриса или модель после неё идёт со своим парнем «перекусить». Видел, как он спрашивает её, как прошёл день, и как она не придаёт этому особого значения, или, может быть, если это была её первая обложка журнала, как она рада тому, что начинает становиться знаменитой. Видел этот журнал на прилавках, и как на него смотрит много незнакомых глаз, и как некоторые думают, что это важно. И как какая-нибудь девчонка вроде Мэри Элизабет будет злиться на эту актрису или модель с глубоким вырезом, такую же, как и другие актрисы и модели, в то время как фотографы вроде Крейга будут смотреть только на качество фотографии. И ещё, думаю, найдутся какие-нибудь мужики, которые купят этот журнал и будут на него мастурбировать. И я задался вопросом, что об этом подумает актриса или её парень. А потом подумал, что пора бы мне уже перестать думать, потому что сестре это никакой пользы не приносит. Тогда я начал думать о своей сестре.

Я подумал о том, как она и её друзья накрасили мне ногти, и как ей это сошло с рук, потому что брата тогда не было дома. И о том, как она разрешала мне брать своих кукол, чтобы придумывать сценки, и как разрешала смотреть по телевизору всё, что мне захочется. И как когда она начала становиться «юной леди» и никому не разрешала на себя смотреть, потому что думала, что толстая. Хотя на самом деле она толстой не была. Вообще-то, она была очень красивой. И как её лицо стало совсем другим, когда она поняла, что парни считают её симпатичной. И насколько иначе она выглядела, когда ей впервые понравился парень, который не был изображён на постере на её стене. И каким было её лицо, когда она поняла, что влюбилась в этого парня. И потом я задался вопросом, каким будет её лицо, когда она выйдет из этих дверей.

Именно сестра рассказала мне, откуда берутся дети. И именно сестра посмеялась надо мной, когда я спросил, куда они потом деваются.

Подумав об этом, я заплакал. Но я не мог позволить, чтобы меня кто-то увидел, потому что тогда мне могли бы не разрешить отвезти её домой и позвонили бы родителям. А я не мог допустить этого, ведь сестра на меня рассчитывала; впервые на меня кто-то рассчитывал. Когда я понял, что впервые заплакал с тех пор как пообещал тёте Хелен не плакать по пустякам, мне пришлось выйти на улицу, потому что я больше не мог этого скрывать.

Наверное, я долгое время просидел в машине, потому что сестра, в конце концов, нашла меня там. Я курил без остановки и тихонько плакал. Сестра постучала в окно. Я опустил его. Она с любопытством посмотрела на меня. Потом её любопытство сменилось негодованием.

— Чарли, ты куришь?!

Она так рассердилась. Невозможно передать, насколько.

— Поверить не могу, что ты куришь!

Тогда я перестал плакать. И рассмеялся. Потому что из всего, что она могла бы сказать, выйдя оттуда, она выбрала тот факт, что я курю. И рассердилась из-за этого. Я знал, что если сестра злая, её лицо не сильно изменится. И она будет в порядке.

— Я расскажу всё маме с папой, знаешь?

— Нет, не расскажешь.

Боже мой, я смеялся и не мог остановиться.

Сестра на секунду задумалась. Мне кажется, она обдумывала, почему не расскажет об этом маме с папой. Как будто она вдруг вспомнила, где мы, что только что произошло, и какой сумасшедшей была наша беседа, учитывая всё это. И она засмеялась.

Но от смеха ей стало так плохо, что мне пришлось выйти из машины и помочь ей забраться на заднее сиденье. Я уже приготовил для неё подушку и одеяло, потому что мы решили, что ей лучше немного поспать в машине перед возвращением домой.

Перед тем как заснуть, она сказала:

— Ну, если будешь курить, то хотя бы приоткрой окно.

Я опять начал смеяться.

— Чарли курит. Поверить не могу.

Из-за чего я засмеялся ещё сильнее и сказал:

— Я тебя люблю.

Сестра ответила:

— Я тоже тебя люблю. Но хватит уже смеяться.

В конце концов, мой смех превратился в раздающиеся время от времени смешки, а потом и вовсе затих. Я обернулся и увидел, что сестра уснула. Я включил в машине обогреватель, чтобы ей было теплее.

Тогда я начал читать книгу, которую дал мне Билл. Это «Уолден» Генри Дэвида Торо, любимая книга девушки моего брата, так что я был рад начать её читать.

Когда солнце село, я заложил страницу, на которой остановился, брошюрой о курении и поехал домой. Я остановился за несколько кварталов от нашего дома, чтобы разбудить сестру, и положил подушку с одеялом в багажник. Мы подъехали к дому, вышли из машины. Зашли в дом. И услышали голоса мамы и папы, доносившиеся с самого верха лестницы.

— Где вы двое были весь день?

— Да. Ужин почти готов.

Мы с сестрой переглянулись. Она пожала плечами. Так что я начал тараторить, как мы посмотрели кино, как сестра учила меня ездить по шоссе, и как мы сходили в Макдональдс.

— В Макдональдс?! Когда?!

— Мама приготовила куриные рёбрышки, знаешь? — отец читал газету.

Пока я говорил, сестра подошла к отцу и поцеловала его в щёку. Он не поднял глаз от своей газеты.

— Знаю, но мы были в Макдональдсе ещё до кино, это было довольно давно. Тогда отец спросил сухо:

— Какой фильм вы смотрели?

Я замер, но сестра пришла мне на помощь, сказав название фильма, перед тем как поцеловать в щёку маму. Я никогда не слышал об этом фильме.

— И как, хороший?

Я снова замер. Но сестра была так спокойна.

— Неплохой. Рёбрышки пахнут прекрасно.

— Да, — сказал я. Потом я подумал, как бы сменить тему. — Эй, пап. Сегодня будут показывать хоккей?

— Да, но я разрешу тебе смотреть его со мной, только если ты не будешь задавать свои глупые вопросы.

— Ладно, осмелюсь ли я задать один, пока не началось?

— Не знаю. Ты осмелишься?

— Можно? — спросил я, поправившись.

Он пробормотал:

— Вперёд.

— Скажи ещё раз, как игроки называют хоккейную шайбу?

— Печенье. Они называют её печеньем.

— Здорово. Спасибо.

С этого момента и на протяжении всего ужина родители больше не задавали вопросов о том, как мы провели день, хоть мама и сказала, как она рада, что мы с сестрой проводим больше времени вместе.

Той ночью, когда родители отправились спать, я спустился к машине и достал подушку с одеялом из багажника. Я принёс их сестре в её комнату. Она сильно устала. И разговаривала очень тихо.

Она поблагодарила меня за весь этот день. Сказала, что я её не подвёл. И что хочет, чтобы это осталось нашим маленьким секретом, ведь она решила сказать своему бывшему парню, что её беременность была ложным сигналом. Думаю, в глубине души она ему больше не доверяла.

Сразу после того как я выключил свет и открыл дверь, я услышал, как она тихо сказала:

— Я хочу, чтобы ты перестал курить, слышишь?

— Слышу.

— Ведь я правда люблю тебя, Чарли.

— Я тоже тебя люблю.

— Я серьёзно.

— И я.

— Тогда ладно. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Тогда я захлопнул дверь и оставил её спать.

Той ночью мне не хотелось читать, так что я спустился вниз и стал смотреть полуторачасовую рекламу тренажёра. Они постоянно показывали номер 1-800, и я позвонил по нему. Женщину, которая взяла трубку на другом конце провода, звали Мишель. И я сказал Мишель, что я несовершеннолетний и мне не нужен тренажёр, но я надеюсь, что она хорошо проводит ночь.

Тогда Мишель бросила трубку. И я нисколько не возражал.

 

С любовью, Чарли.