Уточнение содержания и границ криминалистической тактики, ее связей с криминалистической техникой и методикой. 4 страница

Как в любой области знания, так и в юридической науке представители какой-либо одной ее отрасли не могут считать себя связующим звеном между философией и остальными отраслями науки права, монополистами в применении философии в праве, в раскрытии значения философских идей для конкретных юридических наук.

Связь с философией не является исключительной функцией какой-то одной юридической науки, даже такой, которая имеет наиболее общий характер по сравнению с другими. Каждая конкретная юридическая наука немыслима без своей методологической базы, суть которой и составляют основные положения материалистической философии, конкретизированные применительно к предмету исследования данной юридической науки. Различие в связях между конкретными юридическими науками и философией с этой точки зрения заключается только в том, что теоретические основы более общих юридических наук содержат большее число отправных философских положений, опираются на более общие философские категории, а теория специальных юридических наук, отправляясь от этих общих положений, использует, главным образом, категории более частного значения[82].

Любая отраслевая юридическая наука не только может, но и должна претендовать на такую же связь с философией, как и юридическая наука самого общего характера. При этом совершенно естественно, что в зависимости от своего предмета некоторые отраслевые юридические науки будут более тесно связаны с одним из разделов философии и менее тесно с другими, другие отраслевые науки — наоборот.

Наличие прямых связей между философией и отраслевыми науками, в рассматриваемом случае — криминалистикой, вовсе не означает игнорирования связей криминалистики с другими юридическими науками, положения которых могут играть роль исходных при построении тех или иных теоретических криминалистических концепций. Таковы, например, положения теории доказывания, служащие отправными при разработке теории криминалистической версии, основных принципов криминалистических экспертных исследований и т. п.

Если методология конкретной науки — это система основных идей данной области знания, то возникают по крайней мере два вопроса:
1) всякая ли научная теория имеет методологическое значение и
2) какая научная теория отвечает в наибольшей степени понятию методологии частной науки.

Представляется, что на первый вопрос можно ответить утвердительно. Всякая научная теория, отражающая объективно существующую диалектику “вещей”, есть теория конкретного вида диалектического развития. Уже поэтому научная теория (если она действительно научная) не может не иметь методологического значения, не может не служить подтверждением правильности наших мировоззренческих принципов.

Мы разделяем мнение М. Поповича и В. Садовского о том, что теория — это “форма достоверного научного знания о некоторой совокупности объектов, представляющая собой систему взаимосвязанных утверждений и доказательств и содержащая методы объяснения и предсказания явлений данной предметной области. В этом смысле теория противопоставляется эмпирическому знанию и отличается от него, во-первых, достоверностью содержащегося в ней научного знания, обеспечиваемой получением этого знания в соответствии с существующими научными стандартами и выражающейся в его внутренней непротиворечивости, реализации его проверки на истинность и т. д.; во-вторых, тем, что теория дает обобщенно описание исследуемых в ней явлений, формулирование в ее рамках общих законов, которые не только описывают определенный круг явлений, но и дают их объяснение и содержат возможность предсказания новых, еще не изученных фактов; в-третьих, выделением в составе теории множества исходных утверждений и множества утверждений, получаемых из исходных путем вывода, доказательства, причем сам процесс доказательства подчиняется особым логическим закономерностям, которые формулируются для данной теории или для определенного класса теорий. Благодаря этим особенностям теория отличается от других форм знания тем, что в ней возможен переход от одного утверждения к другому без непосредственного обращения к чувственному опыту, в этом, в частности, коренится источник предсказательной силы теории”[83].

В. С. Готт, Э. П. Семенюк и А. Д. Урсул прямо пишут об уровнях общности понятия методологии и о том, что сфера научной методологии неоднородна и наряду со всеобщей философской методологией существует методология конкретных отдельных наук[84]. Вместе с тем, признание методологической значимости любой научной теории еще не означает, что любая научная теория отвечает по своему содержанию понятию методологических основ данной области знаний. Для того чтобы ответить на этот второй из поставленных нами вопросов, следует хотя бы вкратце остановиться на проблеме соотношения научных теорий разных уровней.

Теоретические системы отличаются прежде всего по кругу охватываемых ими объектов. С этой точки зрения можно говорить о всеобщей научной теории, об общих и частных научных теориях. Всеобщая научная теория или всеобщая методология всех наук — это материалистическая диалектика. Диалектика, будучи системой категорий, в то же время выступает как всеобщий метод построения любой научной теории, то есть как логика теоретического мышления, и, как таковая, — методология всякой конкретной науки в самом непосредственном значении этого слова[85]. Общая теория конкретной науки это и есть та система основных идей данной области знания, которая охватывает максимально полное отображение предмета науки в его связях и опосредствованиях. Частная научная теория относится к одной из сторон объекта, не ко всему предмету данной науки, а к его части и т. п. Частные научные теории — это разделы, части, структурные подразделения общей научной теории. Генетически частные теории могут предшествовать общей, а могут, наоборот, порождаться последней; нормальным, как нам представляется, считается сочетание обоих этих процессов: возникновение на базе частных теорий охватывающей их общей теории (этап, соответствующий моменту становления науки, как самостоятельной отрасли знания) и выведение из общей теории новых частных теорий.

Научные теории могут подразделяться и по той роли. которую они играют в системе человеческих знаний. В этом аспекте А. А. Ляпунов, например, различает четыре группы теорий (применительно к естественнонаучным и логико-математическим): а) теории, представляющие обобщение эмпирического материала; б) математические модели естественнонаучных явлений; в) математические теории аксиоматической природы; г) научные теории логико-математического характера, которые служат для рассмотрения не столько конкретных объектов научного исследования, сколько самой процедуры исследования[86]. Основанием для классификации теорий может служить их эвристическая ценность или степень формализации и т. п.

С точки зрения предмета нашего исследования, представляется обоснованным деление теорий на всеобщую, общие и частные. Не останавливаясь на характеристике всеобщей методологии, поскольку это не входит в нашу задачу, рассмотрим те условия, которым должна соответствовать теория, призванная играть роль общей теории конкретной отрасли знания.

Для этого она, как нам кажется, должна удовлетворять следующим принципиальным требованиям:

1) теория только тогда может претендовать на значение общей теории, если она распространяется на весь предмет науки, относится к нему всему целиком, а не к одному из его элементов;

2) концепция или система концепций, составляющих содержание общей теории, должны относиться не столько к явлениям, сколько к сущности предмета исследования и объяснять эту сущность;

3) общая теория, раскрывая сущность предмета исследования, должна выявлять то, что делает эту сущность устойчивой, — закономерность отношений или связей явлений, то есть закономерность тех процессов, познание которых есть цель данной отрасли научного познания;

4) общая теория должна базироваться на принципах теории отражения, имеющих значение научного мировоззрения и выражающих “диалектику вещей”, как основу “диалектики идей”, а не наоборот;

5) общая теория должна представлять собой замкнутую понятийную систему, “элементы которой необычайно тесно связаны и органически переплетаются друг с другом, так что в структуре теории не оказывается никаких элементов обособленных, изолированных от остальных частей”[87].

В логике ко всякой научной теории предъявляются требования опосредствованной логической подтверждаемости (возможности на уровне теории, опираясь на ограниченную информацию, делать предсказания о принципиально новых фактах или о будущих состояниях изучаемых объектов), определимости (возможности описания опытных данных в терминах названной теории), логической выводимости (возможности установления рациональных связей между отдельными положениями теории), интерпретируемости (возможности соответствующей интерпретации данных опыта), непротиворечивости теории — как внутренней непротиворечивости, так и непротиворечивости опытным данным[88].

Из сказанного вытекает, что структура общей теории науки должна отражать структуру познаваемого объекта. Мы разделяем мнение И. В. Кузнецова, считающего, что способ организации теоретической системы, структура достаточно развитой научной теории связаны со структурой той сферы материального мира, для познания которой эта теория создана, обусловлены ею, находятся в соответствии с ней. И. В. Кузнецов прав, когда подчеркивает при этом, что такое соответствие вовсе не означает творческой пассивности познающего субъекта, ибо соответствие структуры научной теории структуре объекта устанавливается не автоматически, не само собой. Мыслящий субъект активно создает это соответствие, поскольку сознательно строит теорию, ищет такое соответствие, проверяя его путем практической деятельности, улучшая, совершенствуя, все время при этом сообразуясь с объективной реальностью, приспосабливаясь к ней, но не следуя слепо за структурой объекта[89]. Вывод о необходимости соответствия структуры научной теории структуре объекта можно сделать и в том случае, если рассматривать теорию, как особого рода модель изучаемых наукой объектов[90].

Таким образом, “построение научной теории в значительной мере зависит от философских идей, лежащих в основе научной картины мира, и от самой картины мира”[91]. Следует согласиться с мнением М. В. Мостепаненко, который полагает, что процесс построения теории не может быть сведен к применению каких-либо отдельных методов или даже их сочетания, “поскольку он является единством двух более сложных действий: направленной дедукции, то есть конкретизации элементов научной картины мира по направлению к эмпирическим знаниям, и направленной индукции — генерализации, то есть обобщения эмпирических знаний по направлению к научной картине мира”[92]. В. С. Швырев по этому поводу замечает: “На научную картину мира опирается построение знаний и на стадии развитой теоретической науки, и при формировании теоретических идеализированных объектов, и на стадии эмпирико-описательной науки. Но механизм этого построения в разных типах науки не одинаков. В теоретической науке воздействие исходной научной картины мира на формирование знаний опосредствуется системой теоретических идеализированных объектов, построенных на ее основании”[93]. Кстати, следует заметить, что именно через научную картину мира и осуществляется опосредствованное влияние философии на конкретные науки.

Таковы, по нашему мнению, исходные положения, которые следует иметь в виду при рассмотрении вопроса о методологии криминалистики.

В отечественной криминалистической литературе методология науки обычно рассматривалась лишь в плане методов познания. Философский анализ понятия методологии криминалистики сводился при этом к упоминанию о том, что общим методом криминалистики, как и всякой другой науки, является марксистский диалектический метод и что советская криминалистика руководствуется марксистско-ленинской теорией познания. Поскольку все эти общие утверждения никак не могли, естественно, заменить собой методологических основ науки, в качестве таких основ стали фигурировать частные теоретические построения. Подобной теоретической концепцией, которой некоторые исследователи придавали значение общей теории криминалистики, стала теория криминалистической идентификации.

В 1940 г. внимание криминалистов привлекла статья С. М. Потапова “Принципы криминалистической идентификации”, положения которой впоследствии были им развиты в брошюре “Введение в криминалистику”
(М., 1946). По мысли С. М. Потапова, криминалистическая идентификация, будучи универсальным методом криминалистики, представляет собой специальную методологию этой науки. Между методологическими основами криминалистики и теорией криминалистической идентификации ставился, таким образом, знак равенства.

Первым, кто подверг обоснованной критике концепцию С. М. Потапова, был Н. В. Терзиев. Он писал: “В понимании С. М. Потапова рамки идентификации раздвигаются так далеко, что понятие идентификации охватывает все познавательные акты... Это построение представляется нам искусственным”. Далее Н. В. Терзиев категорически возражал против признания идентификации всеобъемлющим методом, а также “специальным методом” криминалистического исследования. По его мнению, идентификация “не является ни универсальным методом в криминалистике, ни специальным методом этой науки, ни вообще методом”, а представляет собой задачу исследования[94]. В то же время Н. В. Терзиев отмечал большие заслуги С. М. Потапова в деле разработки вопросов идентификации.

С критикой концепции С. М. Потапова выступил и С. П. Митричев. Отметив ошибочность мнения некоторых криминалистов, считавших, что криминалистическая идентификация есть общая теория советской криминалистики, он также пришел к выводу, что идентификация не метод, а задача исследования, и заключил, что С. М. Потапов “строит свою теорию криминалистической идентификации не на основе изучения практики; напротив, он навязывает свои выводы практике”[95]. Однако и С. П. Митричев отмечал заслуги С. М. Потапова[96].

Критика концепции С. М. Потапова содержалась и в работах А. И. Винберга, который справедливо указывал, что основная ошибка С. М. Потапова заключалась в том, что он подменил “криминалистической идентификацией как процессом конкретного узнавания вообще всякий процесс познания. Но, как известно, единственно научным методом всякого процесса познания является только марксистский диалектический метод, а отнюдь не частный (курсив наш — Р. Б.) процесс исследования, которым является криминалистическая идентификация”[97].

В работе “Криминалистика и доказывание” при анализе принципа тождества указывалось, что ошибка в философском понимании значения тождества обусловила ошибочность концепции С. М. Потапова, “явно фетишизировавшего теорию идентификации, которой он пытался подменить... теорию познания, марксистский диалектический метод”[98]. Этой фразы оказалось достаточно, чтобы на авторов с резкой критикой обрушился Б. Л. Зотов, обвинивший их в несправедливости “в отношении серьезного, безусловно добросовестного советского ученого”, который “всей своей научной и практической деятельностью... доказал, что не мог ставить столь неблаговидную задачу”[99]. Однако этот критический залп по цели явно не попал. Кто и где сомневался в серьезности и добросовестности С. М. Потапова? Что в критике концепции С. М. Потапова перечисленными авторами, а также В. Я. Колдиным, М. Я. Сегаем и другими криминалистами дает основание для его защиты от мнимых подозрений в “нелояльности”? Представляется, что глубоко чтимое всеми отечественными криминалистами имя С. М. Потапова не нуждается в подобной защите.

Теория криминалистической идентификации, которая будет подробно рассмотрена во втором томе Курса, действительно занимает важное место в системе идей, составляющих методологические основы криминалистики. Однако она не может быть признана общей теорией криминалистики по следующим основаниям.

1. Теория криминалистической идентификации охватывает не весь предмет криминалистики. Какого бы определения предмета криминалистики ни придерживаться, все равно невозможно обосновать положениями теории криминалистической идентификации все его элементы. Так, например, с позиции теории криминалистической идентификации (если, разумеется, не придавать ей значения универсальной методологии, то есть не отождествлять ее с диалектическим материализмом в целом) нельзя объяснить многих изучаемых и разрабатываемых криминалистикой средств и приемов организации и ведения расследования, средств и приемов предотвращения преступлений, принципов построения методик расследования отдельных видов преступлений и т. п.

2. Теория криминалистической идентификации отнюдь не охватывает всех задач, решаемых криминалистической наукой. За рамками этой теории остаются, естественно, научные проблемы неидентификационного характера, а их исследование, как известно, есть существенный элемент предмета криминалистики. Теория криминалистической идентификации не относится к проблеме предотвращения преступлений, специальный аспект исследования которой также выступает элементом предмета криминалистики. Поскольку, как это теперь общепризнанно, теория криминалистической идентификации не является теорией универсального метода криминалистики, она не может заменить собой учения о методах криминалистики как науки или служить общетеоретической базой для этого учения, тем более, что в процессе криминалистической идентификации применяются далеко не все методы криминалистических научных исследований.

3. Теория криминалистической идентификации не определяет системы и места криминалистики среди других отраслей научного знания. Положений этой теории недостаточно для разработки многих криминалистических структур и классификаций, для исследования информационной стороны криминалистического аспекта процесса доказывания, для разработки знаковых систем в криминалистике и языка науки в целом.

Таким образом, теория криминалистической идентификации по своему содержанию и направленности не может играть роль общей теории криминалистики, то есть ее методологических основ в целом. Теория криминалистической идентификации является частной криминалистической теорией, весьма важной, но не единственной, и только в таком качестве она — часть общей теории.

Было бы ошибкой считать, что теория криминалистической идентификации вообще не имеет методологического значения для криминалистики. Как научная теория и как элемент общей теории науки, теория криминалистической идентификации играет важную методологическую роль в криминалистике. Ее нельзя отождествлять с понятием методологии криминалистики в целом, но она представляет собой существенный элемент такой методологии. В одной из рецензий на наш “Курс советской криминалистики” говорилось: “Автор отрицает значение криминалистической идентификации в качестве общей теории криминалистики, ее общего метода... Он полемизирует с В. Я. Колдиным, Н. А. Селивановым, М. Я. Сегаем и др. и приводит ряд примеров и аргументов, которые, на первый взгляд, убеждают в правильности его концепции. Тем не менее позицию автора в этом вопросе нельзя разделить. Из всех теорий, существующих в криминалистике, наиболее специфический и универсальный характер имеет теория криминалистической (судебной) идентификации. Ни одна теория в криминалистике в этом плане не занимает такого места, как идентификация. Криминалистическая идентификация — метод познания, метод практической деятельности следователя, суда, эксперта. Отрицание ее роли принижает ее значение как одной из основных (курсив наш — Р. Б.) теорий криминалистики”[100].

Думается, что авторы рецензии стали жертвой какого-то недоразумения. Как читатель мог убедиться из предыдущего изложения, мы не всту­пали в полемику ни с одним из названных рецензентами авторов, хотя бы потому, что никто из них не ставил знак равенства между теорией идентификации и общей теорией криминалистики. Но дело даже не столько в этом, а в том, что и сами рецензенты, как видно из приведенной цитаты, считают теорию криминалистической идентификации лишь “одной из основных теорий криминалистики”, а стало быть не единственной. Между тем, общая теория конкретной науки в таком качестве выступает всегда в единственном числе именно потому, что она общая.

В последнее время в криминалистической литературе встречаются “исправленные” варианты концепции С. М. Потапова о значении криминалистической идентификации. Так, И. Д. Кучеров в работе “Соот­ношение тождества и различия” пишет, что стоит только к идентификации добавить процесс исследования различий — дифференциацию, как получится метод криминалистики[101]. Правда, этот вывод прямо противоположен тому, к которому данный автор пришел буквально несколькими строчками выше в той же работе: “Для применения метода науки идентификации — дифференциации требуется предварительное использование системы других частных методов. Иными словами, отождествление и различение оказываются зависимыми от результатов других частных методов, без которых они просто безжизненны. Не может быть частным методом науки то, что само по себе требует применения других частнонаучных методов”[102]. Можно было бы показать несостоятельность последнего утверждения И. Д. Кучерова, но в этом нет необходимости, так как еще через несколько страниц он выскажет следующее: “Без наблюдения, описания, фиксации, аналогии и других приемов познания немыслимо вообще представить современную криминалистику”[103], и наконец, провозгласит универсальным методом криминалистики метод сравнения[104]. Вот и случилось: на смену универсальному методу идентификации пришел универсальный метод сравнения. При этом, видимо, уже для автора не имеет значения собственное утверждение о том, что “не может быть частным методом науки то, что само по себе требует применения других частнонаучных методов”, ибо он попросту игнорирует невозможность применения сравнительного метода без применения такого метода познания, как, например, наблюдение.

Концепция И. Д. Кучерова ошибочна по тем же основаниям, по которым ошибочна и идея универсальности идентификации. Причина же его ошибки заключается в том, что он возвел в ранг “универсального” один из общенаучных методов познания только на основании того, что сфера применения — но отнюдь не содержание — этого метода носит всеобщий характер. Отметим, кстати, что и “всеобщность” сравнения, как и других общих методов познания, вовсе не следует понимать универсально. Сравнение применяется во всех науках, во всех сферах практической деятельности, но это не означает, что оно применяется во всех отдельных научных изысканиях, во всех конкретных актах труда.

Если проанализировать содержание других криминалистических теорий, например, таких, как учения о криминалистической версии, о способе совершения преступления, о механизмах следообразования и других, с позиции требований, предъявляемых к методологии науки, то окажется, что и они, подобно теории криминалистической идентификации, не отвечают понятию общей теории науки, а являются лишь отдельными элементами методологических основ криминалистики.

Что же входит в содержание общей теории криминалистики? Какой должна быть структура этой теории, из каких частей она должна состоять? Подробнее эти вопросы мы рассмотрим в следующем параграфе.

1.3. СОДЕРЖАНИЕ И СТРУКТУРА ОБЩЕЙ ТЕОРИИ КРИМИНАЛИСТИКИ

П

ри определении содержания и структуры общей теории криминалистики необходимо следовать принципу соответствия содержания и структуры теории содержанию и структуре познаваемого объекта. Исходя из этого принципа, следует считать основными элементами общей теории криминалистики:

1. Положения, в которых формулируются представления о предмете криминалистики, ее задачах, целях и месте в системе научного знания, о понятии и содержании ее общей теории. Назовем этот раздел введением в общую теорию криминалистики.

2. Положения, отражающие объективные закономерности механизма преступления в аспекте криминалистики.

3. Положения, отражающие объективные закономерности возникновения информации о преступлении и преступнике, закономерности собирания, оценки и использования доказательств — и являющиеся базой для разработки криминалистических средств, методов и рекомендаций по использованию последних в практике борьбы с преступностью.

Эти положения можно свести в четыре раздела, обозначив их соответственно так:

¨ а) криминалистическое учение о закономерностях возникновения информации о преступлении и преступнике;

¨ б) криминалистическое учение о закономерностях собирания доказательств;

¨ в) криминалистическое учение о закономерностях исследования доказательств;

¨ г) криминалистическое учение о закономерностях оценки и использования доказательств.

Содержание этих разделов составляют общие положения, отражающие сущность, характер, направленность и формы проявления данной группы объективных закономерностей действительности, и система частных криминалистических теорий, опирающихся на эти положения и выражающих, во-первых, результаты познания перечисленных закономерностей, а во-вторых, формы, пути и цели использования этих результатов познания в плане решения задач, стоящих перед криминалистической наукой, в том числе и в плане разработки и внедрения в практику криминалистических средств и методов судебного исследования и предотвращения преступлений. К числу таких частных криминалистических теорий могут быть отнесены:

¨ криминалистическое учение о навыках;

¨ криминалистическое учение о способе совершения и сокрытия преступлений;

¨ криминалистическое учение о механизмах следообразования;

¨ криминалистическое учение о признаках;

¨ криминалистическое учение о фиксации доказательственной информации;

¨ учение о криминалистической регистрации;

¨ теория криминалистической идентификации;

¨ криминалистическое учение о розыске;

¨ общие принципы методики криминалистических экспертных исследований;

¨ криминалистическая теория причинности;

¨ учение о криминалистической версии и о планировании расследования;

¨ теория криминалистического прогнозирования и др.

Приведенный перечень частных криминалистических теорий нельзя считать ни исчерпывающим, ни окончательным, потому что в литературе высказываются мнения о существовании и других частных криминалистических теорий. Так, например, еще в 1961 г. В. П. Колмаков выдвинул идею создания теории криминалистической профилактики, поддержанную впоследствии И. Я. Фридманом и другими криминалистами[105]. Хотя это предложение, на наш взгляд, весьма спорно, оно, несомненно, заслуживает внимания. Точно так же обстоит дело с концепцией криминалистической реконструкции, идея которой была выдвинута И. М. Лузгиным. Не принимая данной позиции И. М. Лузгина по некоторым мотивам, которые мы приводим во втором томе Курса, не считаем возможным включить эту концепцию в перечень частных криминалистических теорий. Однако взгляды И. М. Лузгина, разделяемые И. Е. Быховским, В. В. Кувановым[106] и некоторыми другими авторами, не могут быть оставлены без внимания.

Приведенный перечень частных криминалистических теорий нельзя считать и окончательным, так как разработка и развитие общей теории криминалистики неизбежно приведут (и приводят) к возникновению в дальнейшем новых частных теорий, ибо процесс уточнения существующих и возникновения новых теорий происходит непрерывно. Так, работы М. Г. Коршика, С. С. Степичева, А. С. Кривошеева, Ф. В. Глазырина, П. П. Цветкова и И. А. Матусевича в области системного исследования определенных свойств личности и их значения для криминалистики[107] поставили на повестку дня вопрос о существовании такой новой частной криминалистической теории, как криминалистическое учение об использовании данных о свойствах личности. Вопрос о новых частных криминалистических теориях подробно рассматривается во втором томе настоящего Курса.

Частные криминалистические теории служат методологической базой исследования и разработки средств, приемов и методик расследования и предотвращения преступлений, также составляющих в своей совокупности часть предмета криминалистики. Эти средства, приемы и методики группируются в соответствующие системы и образуют разделы или отрасли криминалистики: криминалистическую технику, криминалистическую тактику и криминалистическую методику (методику расследования и предотвращения отдельных видов преступлений). Каждый из этих разделов состоит из системы определенных научных положений, именуемых в литературе “общими положениями”, и основанных на этих положениях систем средств, приемов и методик работы с доказательствами и т. д. Возникает вопрос: каково теоретическое значение общих положений техники, тактики и методики и в какой связи они находятся с общей и частными криминалистическими теориями?

По нашему мнению, правильным было бы такое решение этого вопроса. Общие положения каждого из разделов криминалистики представляют собой систему тех положений, тех элементов частных криминалистических теорий, которые относятся к данной совокупности средств, приемов и методик. Это своеобразный “экстракт” из содержания частных криминалистических теорий, состав которого зависит от того, где он будет применяться: в технике, тактике или в частной методике. Все, о чем говорится в “общих положениях”, содержится в частных криминалистических теориях, взятых в совокупности; в то же время не все содержание частных криминалистических теорий входит в “общие положения”. Даже сумма “общих положений” не равна содержанию суммы частных теорий, ибо в “общих положениях” содержится лишь специфическое только для данного раздела криминалистики, а общее для всех ее разделов в них не включается. Из этого следует, что “общие положения”, хотя и являются системой теоретических знаний, самостоятельного по отношению к частным криминалистическим теориям методологического значения не имеют. Как системы элементов частных теорий, “общие положения” входят в состав общей теории криминалистики, но не на правах ее самостоятельных структурных частей, а лишь как условные группировки некоторых ее категорий и понятий. Именно так следует оценивать и методологическое значение “общих положений”, которые не могут заменить собой ни частных криминалистических теорий, ни тем более общей теории криминалистики.