Глава 10. Ремус Люпин

1. Штрихи к портрету.

Внешность и основные черты – Лунная Рыба.

Первое, что бросается в глаза при взгляде на Люпина – это его болезненный вид и изможденность. У него усталое, серое лицо, потрепанная и видавшая виды мантия, седина (при том, что лет Люпину на тот момент – от силы тридцать, наверное, три) – общие наметки образа жизни товарища тут же приобретают четкость. Это тот самый зудящий фон не-достатка, не-благополучия и не-комфорта, на котором строится существование любой ярко выраженной Рыбы.

При всей его внешней пожеванности, на лице Ремуса, по мнению Гарри, выделяются ясные и настороженные глаза, что сразу слегка сбивает с толку. Образ лузера среднего возраста, конечно, хорош, но у лузеров «за тридцать» взгляд либо потухший, либо замкнуто-агрессивный. Позднее Гарри отметит еще и «живость» глаз Люпина, и «вспыхивающую в голосе ласку», и «внимательность», и «негромкую мягкость». Рыбе все это, конечно, отнюдь не противоречит, но сразу многое говорит об уровне ее развития.

Манера Ремуса молчаливо выслушивать, незаметно заглатывая и аннигилируя потоки чужих эмоций любой окраски, его снисходительность (а вовсе не слепота, как может показаться) к чужим недостаткам, его терпеливость в общении с детьми вообще и Гарри в частности – все это признаки экзальтированной, ярко выраженной Венеры. Причем именно экзальтированной – положение сильной Венеры в обители дало бы не столько способность отстраненно любить окружающий мир и заботиться о нем по мере сил, сколько художественный вкус и чувство прекрасного. Эстетика в жизни Люпина – вопрос отдельный, и, конечно, при всей его, скажем прямо, тотальнейшей нищете неряхой он не выглядит все равно, но назвать его человеком, который выглядит красивым – это очень сильно пойти против истины.

По всему выходит, что у него видавший виды крайне скудный гардероб, и, раз Гарри, как наблюдающая сторона, раз за разом это умудряется замечать – Венерой в обители здесь и не пахнет. А вот экзальтированная, судя по проявлениям, есть вполне.

Еще одна черта Ремуса – это провальный, но четко проработанный Меркурий. Нечастое сочетание – обычно провальные планеты запинываются их обладателем куда поглубже и наружу по возможности не вытаскиваются (либо вытаскиваются исключительно в форме гиперкомпенсации). Здесь же абсолютно иная картина.

Совершенно точно, что отрицание Меркурия имеет место быть – Люпин не просто молчалив, он косноязычен и крайне неразговорчив. Он попросту не способен ясно, логично и четко выражать свои мысли словами, предпочитая при случае тут же подключать прочие «каналы связи с окружающим миром». Донося что-либо до окружающих, он, как никто, воздействует интонациями, позой, обстановкой и прочей невербаликой общения – категорически избегая слов. То есть, они, конечно, присутствуют, никуда не деться, но очевидно, что они несут минимум смысловой нагрузки.

Люпин мастер уверток, отмалчиваний и способности говорить, не раскрывая рта. Если же его все-таки взять за грудки, прижать к стенке и заставить сформулировать прямо и последовательно причины собственных поступков, перерезав пути к отступлению (а за все шесть книг я такой диалог встретила только однажды, с Тонкс), он превращается в бесформенно расплывшийся невнятный кисель. И от диалога, если присмотреться, уходит все равно.

И не потому, что ему нечего сказать. В системе ценностей Рыб слова имеют тридцатое значение именно в силу провала Меркурия – формализация им не дана, форма мышления слишком туманообразна и слишком оторвана от языковых средств, чтобы имело смысл вытрясать какие-либо объяснения. Поэтому при подобных «трясках» Рыба теряется и начинает строить мутные глазки дохлого окуня – ей больше попросту ничего и не остается.

При этом Меркурий Люпина от типично Рыбьего все же отличается – именно набором невербальных выразительных средств. Любая Рыба проще захлебнется, чем внятно выскажет то, о чем ей там глючится – но только Рыба высокого уровня способна передать все, что угодно, без слов, одной только мимикой, интонациями и атмосферой, которую с легкостью вокруг себя создает.

При всей кажущейся отстраненности Люпина от власти во всевозможных ее проявлениях, он слишком уютно и свободно вписывается в незнакомую ему, по сути, роль учителя. Не претендуя на позицию «воспитателя душ» он, тем не менее, именно им и становится – чересчур легко для того, кто к социальным формам власти действительно равнодушен. Учитель – это ведь не тот, кто просто передает слушающим новую информацию. Это именно тот, кто учит, растит и пестует, и такое состояние недостижимо без активно и качественно включенного Юпитера.

Тут имеется в виду и аспект авторитета, и умение держать в руках толпу тех, кто ниже тебя социально (то есть, самому стоять на социально более высокой позиции), и находить индивидуальный контакт с представителями толпы, не выходя из ведущей роли, и создавать образ «доброго, мягкого и дружелюбного» человека, вызывающего доверие. Много чего – и все это Люпин выдает буквально с первой минуты в поезде и до финального отъезда из Хогвартса. Без сбоев.

Он довольно изящно выходит из ситуаций, болезненных для вопросов авторитета – своего или коллег (чего стоит один Снейп в платье бабушки Невилла), он умудряется рассказывать Гарри многое, не говоря, по сути, почти ничего, он заставляет уважать себя даже при том, что Марс у него явно не включен (то есть, при том, что стать именно храбрым героем в глазах учеников ему тоже слабо). К тому же, Люпин становится чуть ли не единственным из взрослых, с кем Поттер действительно сблизился. И это – не дипломатия Хирона. Это широта души гармоничного Юпитера.

Юпитер плюс Венера минус Меркурий – это в любом случае однозначно Рыбы. Даже без прочих Люпиновских чисто Рыбьих косвенных проявлений вроде нищеты, тягот существования, тяжелой неизлечимой болезни, зависимости от чьего-то великодушия (то давшего работу Дамблдора, то приютившего под своим кровом Сириуса, то подбрасывающего зелья Снейпа) и прочих жизненных мелочей, которые так любит вываливать знак Рыб на своих подопечных.

Еще один аспект личности Люпина, который пока остался за кадром – это активно стоящая Луна.

Во-первых, Люпин совершенно точно чувствует всю эмоциональную гамму стоящего перед ним человека – раз так лихо умудряется найти нужные интонации и улыбки, чтобы тут же смягчить или как-то еще повлиять, как только собеседник слишком явно дергается в какую-нибудь ненужную сторону. Во-вторых, Люпин просто болезненно заботлив – и по канону видно, чего ему стоит себя одергивать, чтобы не превращаться в наседку над теми, кто ему дорог, и как его корежит от того, что они причиняют себе вред своей безалаберностью.

Ну и, в-третьих – он до кучи еще и оборотень. Лунное существо, завязанное на фазы и циклы, вынужденное жить от полнолуния до полнолуния, у него, бедолаги, даже боггарт, как полная луна, выглядит.

Причем, если смотреть по проявлениям, то Луну Люпина нельзя назвать ни экзальтированной Тельцовской (ему пофигу на комфорт), ни обительной Рачьей (он даже близко не истеричен, да и вообще не склонен к перепадам настроения). Луна здесь сильна, но от нее фонит все теми же Рыбами – жертвенностью, всепрощением, мягкостью и такой временами доходящей чуть не до бесхребетности терпимостью к чужим тараканам, что непонятно, как от такой дозы страданий у Люпина до сих пор нимб над головой не засветился.

2. Размышления на тему

Высшая Рыба, как существо, живущее на куда более тонких энергиях, нежели все нормальные люди, никогда не исходит из соображений собственного удобства или комфорта. Ее задача в том, чтобы очищать мир от грязи, начиная с себя – и нередко Рыбу в этом процессе перехлестывает так, что, глядя на нее, впору задуматься о том, что уж лучше бы о себе вспоминала почаще. Потому что при всех своих плюсах выглядит она нередко, мягко говоря, непрезентабельно.

Оторванность Рыб от приземленных материй способна довести их до любой степени нищеты и внешней безрадостности существования. Они просто слишком далеки от того, чтобы решать бытовые проблемы – и потому в некотором смысле беспомощны, когда дело заходит о вытаптывании себе места под солнцем. Им нечем топтаться, их плавники приспособлены исключительно для скольжения по ассенизаторским стокам и прочим местам скопления вселенской грязи, а не для распихивания конкурентов локтями. Рыбы слишком склонны к самопожертвованию, чтобы настаивать хоть на чем-то – для себя.

Как следствие, они, как правило, ничего в итоге и не имеют – и от Рыбы низшей при этом отличаются тем, что не очень по этому поводу дергаются. Если та изойдет на икру от сложносочиненных переживаний на тему «я – неудачник», то эта, скорее всего, в принципе не будет заморачиваться этическими оценками собственной социальной значимости.

Она эту значимость ощущает так, как слабо даже самым отъявленным Львам – такая там степень самовозвышения. И при этом – высшая Рыба совершенно и однозначно отрешенна по отношению к величине собственного «я». Как в ней это уживается – вопрос отдельный и изученный не до конца.

Начать с того, что такая Рыба не просто мнит себя частью божественной сущности, а в некотором смысле ею и является – она видит мир незамутненными глазами высшей, не имеющего ничего общего с человеческим пониманием этого слова любви. С точки зрения человека ее поступки и мотивация вообще нередко бесчеловечны – она может быть жестокой, упрямой, непримиримой или ужасающе бесхребетной. И все это – исключительно на взгляд стороннего наблюдателя. Изнутри-то все видится совершенно иначе.

Рыба, которая любит – существо в принципе страшное. Вклинившись исподволь, она нередко способна перелопатить и вывернуть наизнанку в человеке то, что для него жизненно важно сохранить неизменным, причем так, что объект воздействия вряд ли заметит влияние. Она не настолько дура, чтобы ему это показывать. Цель Рыбы – гармония в отдельно взятой душе, и ей плевать, что она положит собственную жизнь на движение по бесконечному пути, о котором ее не просили. Она мыслит иными категориями. И награды у нее тоже совершенно иные.

Нередко по факту за свои пластания Рыба не получает вообще ничего – и ее это устраивает. Она получает, во-первых, знание, что старалась, а во-вторых – чью-то, хотя бы частично выправленную, покореженность. Если, конечно же, выправить хоть чуть-чуть удалось.

Влиять напрямую – словом, запретом или действием – ни одна порядочная высшая Рыба не станет ни за что в жизни. Это для нее моветон и катастрофа ее сущности, как апофеоза пластичности. В любой ситуации, где Рыба с чем-нибудь не согласна, она будет выражать протест позой, молчаливым укором и глубоким, активным, всеобъемлющим переживанием своего видения происходящего. Даже взглядом, возможно, себя толком не выдаст.

Рыба слишком сильно верит в то, что переживание нельзя не услышать. Ну, она же слышит чужие потому что – значит, и ее должны слышать на раз. К тому же, она терпелива, так что при повторении ситуаций вполне может переживать одно и то же до бесконечности, покорно надеясь, что рано или поздно заблуждающийся объект одумается и устыдится.

В случае с непроходимыми Овнами, как выясняется, этот маневр бесполезен совершенно. То есть, в принципе. И Люпин не аморален и не бесчувственен, когда позволяет Сириусу то, чего не рад бы ему позволять – он просто искренне полагает, что воздействует на него, как только возможно. И, хотя полтора десятка лет спустя он с горечью признает, что в тот момент не смог ничего изменить, на самом деле при этом вообще не полагает, что должен был вести себя как-то иначе. Он просто сожалеет, что – не сработало. Но иначе он попросту не умеет, Рыбе иначе слабо.

При том, что Марс здесь не включен, Люпин не трус и не неуверенная в себе козявка. Рыба такого размаха уверена в собственных ощущениях, как в формуле истинной любви, которую иррационально знает с пеленок, а ощущения здесь будут всегда равны самоосознанию. То есть, уверенность Рыбы в своих силах (решениях, мотивах, ценностях, правилах жизни) проистекает из них – ощущений, а уж в них-то она сомневаться не может.

Но именно в случае Люпина тут и зиждется некоторая подстава. Кроме того, что он Рыба, он еще и Лунарий, пусть и тоже не самого низкого уровня. А Луна – штука, по определению на раз поддающаяся чужому волевому влиянию.

Достаточно с нужной степенью уверенности заявить Лунарию нечто, в чем он и так сомневается – и он сдастся. Все, что тут требуется – это чтобы у него не было доступа к объекту сомнений, дабы проверить «по ощущениям», как обстоят дела на самом деле, и все, Лунарий готов. Он слишком полагается на то, что чувствует от человека прямо сейчас, и потому никогда не составляет твердого мнения, в которое может потом, в отсутствие возможности пообщаться, верить. Тем более – в принципиально важных вопросах.

Нет ничего удивительного в том, что Люпин счел Блэка предателем Поттеров – но это многое говорит о том, как он чувствовал себя позднее, когда Сириус вернулся из Азкабана.

Тут стоит еще заметить, что любовь в жизни высшей Рыбы – штука основополагающая. Та самая любовь, которая жертвенность, мягкость, всепрощение и постоянные попытки незаметно подправить шероховатости чужой души. Так вот, Рыба не просто в кого-то влюбляется и кого-то любит отсюда и до обеда – это удел низшей ее ипостаси. Высокая любит вообще ВСЕ, в чем видит душевную дисгармоничность. То есть, всех и каждого, у кого, на ее взгляд, «есть проблемы». Ее собственной души хватает, чтобы любить так хоть целый мир, ей пофигу на количество.

Суть, цель и смысл ее жизни – помогать эти проблемы решать. Как именно помогать, уже вопрос ясный – всеми силами души отчаянно желать помочь. В некоем мистическом понимании Рыбой существующей реальности это и есть тот единственный способ, который имеет право на существование и одновременно и не является нарушением чужой свободы, и способен принести максимальные плоды, не нарушая «гармонии мира» грубым внешним в него вмешательством.

И самое катастрофическое, что может Рыба (с ее точки зрения) сотворить – это отказаться от помощи кому-то, кто в ней, на ее взгляд, нуждается. Не поверить, разочароваться или по любому другому поводу повернуться спиной к человеку, который, возможно, этой помощи (или хотя бы понимания) еще и ждал. Поэтому, как только Люпин в конце концов понял, что Сириус, похоже, «не виноват», у него у самого должны были начаться такие проблемы с личной гармонией, что впору не только взвыть, но и повеситься.

Неудивительно, что он прилип к Блэку после возвращения, как банный лист. Бытовые заботы типа «негде жить» или «не на что жрать», которые частично решал за него Сириус, для Рыбы имеют малое значение – Рыба скорее подохнет с голоду, чем предпочтет комфорт процессу помогания кому бы то ни было. Тем более – в данном случае, когда еще и по уши виноват, потому как отвернулся в тяжелый момент от близкого друга. Любимого, можно сказать, человека.

Так что Люпин почти наверняка замаливал собственные грехи и решал проблемы со своей личной совестью, пытаясь кротко взирать на бешеного Блэка и продолжая болеть за него всей своей Рыбьей натурой.

С этой точки зрения есть некая мировая справедливость в том, что Сириус два года спустя благополучно умер. Избавил бедного оборотня от бесконечной добровольной епитимии, можно сказать. С того бы сталось до смерти таскаться следом и вздыхать о собственных ошибках молодости, посыпая голову пеплом – для Рыбы это более чем естественно. Никто не способен так подвисать на одной душераздирающей эмоции годами и десятилетиями, как она.

Ее собственная жизнь (и качество этой жизни) для нее значит слишком мало, а возможность болеть душой за того, кого она любит – слишком много, так что совершенно логично, что Люпин с момента возвращения Сириуса пребывает в полнейшем душевном раздрае. С его точки зрения вообще чуть ли не он один виноват, что его друг провел двенадцать лет в жутком месте, будучи невиновным – Рыба, повторюсь, временами доходит до ужасающих пределов по части самовозвышения и полагания себя едва ли не причиной всех мировых трагедий. Как же – не досмотрела ведь! А должна была бы.

Степень требовательности к себе здесь у Рыбы такая, что никакие и ничьи требования к ней уже не вызывают у нее дискомфорта. Сатурнианец с той же последовательностью ограничивает себя во всем, и, хоть Рыбе до омутов самоограничения, она выщипывает из себя причастность к несовершенству каждого столь же самозабвенно, как Сатурнианец лишает себя радостей жизни. У каждого при этом очень четкое понимание сути своего пути и не менее четкое – его правильности. Незыблемой и категорически единственной, можно сказать, правильности.

Не сложно проследить по канону всех людей, которых Люпин искренне любит – в его понимании этого чувства. Это каждый, в ком он видит нерешенные проблемы и отсутствие гармонии с самим собой. Собственно говоря, он не относится так, пожалуй, разве что к Дамблдору – тот, скорее, сам взирает на Люпина слегка сверху вниз, не в смысле пренебрежения, а как взрослый на ребенка. Ремусу тоже свойственно так на всех своих любимых чаще всего поглядывать.

Его диалоги со Снейпом (или с Гарри), к примеру, тут говорят сами за себя. Он убийственно ласков всегда, когда за редким исключением не тверд – кстати, характерно, что тверд он разве что с истеричной Молли, которая только от твердости и строится и которая, на взгляд Люпина, похоже, просто не нуждается в нежности и понимании. Она сама себя понимает так, что никаких проблем с душевной гармонией вообще не имеет. Люпин ей не нужен – он чувствует себя нужным только рядом с тем, у кого «не все в порядке».

Как любая высшая Рыба, он не умеет жить для себя – и даже категорически не понимает, что это значит и зачем это нужно. Ему – не нужно. У него другие задачи и цели.

Пытаться построить такой Рыбе комфортное существование, дав дом, семью, заботу и кучу прочего, в чем она, мягко говоря, не нуждается – это поставить под сомнение ее состоятельность, как Рыбы, вообще. По сути, ограничить ее одним любимым и заставить «работать на один фронт», отказавшись от прочих, когда этих прочих вокруг – целый мир, и Мерлин бы знал, как хочется помочь каждому – это просто плюнуть ей в душу.

Неудивительно, что Люпин так отбрыкивается от притязаний Тонкс, прикрываясь красивыми и не очень отмазками. Он не себя недостойным ее считает – он просто не понимает, зачем ему все это нужно. Единственный способ быть нужным Люпину – это быть, пардон, моральным уродом, не способным самому выправить собственную угловатость.

Как следствие, единственное, что могла сделать Тонкс, чтобы обратить на себя внимание – это стать достаточно громко несчастной, чтобы Рыба кинулась ее из ее несчастий вытаскивать.

Впрочем, в чем Рыбу никогда нельзя обвинить, так это в преданности одному человеку. В ее внимании, заботе и любви нуждается целый мир – как можно зацикливаться на ком-то одном? Тем более, что очередные страдающие глаза напротив будут всегда. Тот факт, насколько глаза при этом довольны или недовольны положением дел, ничего для Рыбы, в общем-то, не меняет. Она очень искренна в своих чувствах, но ее чувства никогда не будут ограничиваться кем-то одним, причем чем выше Рыба, тем на большее количество народу будет хватать ее души. Априори.

Разве что, скажем, тот, кто будет жить рядом с ней, окажется уродом настолько, что Рыба утопится в этом уродстве по самые хвостовые плавники и забарахтается там навсегда. Но уродом надо быть неизлечимым в таком случае. Сильно сомневаюсь, что у Тонкс хватит силы воли и врожденного упрямства страдать до бесконечности – хотя, конечно, на все воля всевышнего.

По большому счету, Люпин, как Рыба, в ответных чувствах не нуждается совершенно. Ему поровну, что он получает взамен – потому что на самом деле он получает убежденность, что кому-то помог. Ну, или реальное тому подтверждение. Все остальное уже не имеет значения в его системе ценностей и потому отбрасывается, как мешающийся излишек. Бесполезно благодарить Рыбу, выдавая ей что-то, общественно и социально трактуемое, как возможная форма благодарности. Не оценит.

Высокая Рыбка, напомню, способна действительно помогать, а не только иметь сложные пространные переживания на эту тему. Процесс слишком иррациональный и не поддающийся пояснениям и контролю, чтобы выводить статистику, но даже по канону можно отследить, как исподволь меняются люди, рядом с которыми некоторое время находится Люпин. Он умудряется смягчать все – или доводить это «все» до такого состояния, когда оно рефлекторно начинает смягчаться хотя бы в его присутствии. К некоторым Овнам это, конечно, снова почти не относится. Их даже Рыбой не прошибить.

Люпин – один из немногих действительно счастливых людей в каноне (особенно если не брать в расчет тот кусок его жизни, когда он изводился от собственного чувства вины рядом с безвременно вернувшимся из отсидки Блэком). Он счастлив хотя бы потому, что занимается тем, что считает правильным, имеет свои успехи и результаты, и никто не пытается его с этого пути куда-либо сбить.

Он чересчур доверчив, чтобы быть настороже и видеть вокруг потенциальных врагов. Он чересчур любвеобилен (в его Рыбьем понимании любви), чтобы страдать от неразделенности или одиночества – его собственного потока чувств хватает, чтобы Люпину было тепло. В принципе, он вообще не нуждается в том, чтобы кто-то любил и его тоже. Точнее, если и любил бы – то так же, как любит сам Люпин. Любя весь мир целиком, болея за каждую в нем погрешность и желая приложить все силы, чтобы погрешностей стало меньше. Любовь к людям здесь трактуется уже как чувство к частям и проявлениям этого самого огромного мира, а не наоборот. Мир у Рыбы всегда первичен, а все остальное – лишь его части.

Любая Рыба хочет, чтобы люди умели быть счастливыми (читай – находиться в гармонии с собой) и умели любить (читай – находиться в гармонии с миром). Она искренне рада за каждого, в ком нет агрессии, ненависти, неприятия и прочих душевных шероховатостей – и за каждого, кто их в себе изжил или изживает. Несовершенство она способна простить, но как же Рыбе хочется, чтобы можно было не только прощать, но за кого-то и радоваться! А вот не за кого почти. Люди чудовищно несовершенны.

И, тем не менее, Люпин – счастлив. У него всю дорогу есть все, что в его понимании нужно для счастья, и, как бы ни менялась жизнь, внешние мелочи почти не задевают внутреннего покоя. Личные демоны если и грызут душу, то очень слегка и не постоянно – а Сириус так даже умер, скажем так, очень вовремя. Кстати, несомненно, что в терминах Люпина смерть Блэка означала, что Люпин все сделал правильно и покаяние выполнил качественно – раз мир освободил его от необходимости продолжать. Для Рыбы это практически команда переключиться на других страждущих и кивок от мира, что здесь функция выполнена на отлично.

Эмоции по поводу смерти близкого не в счет. У Рыб вообще другое отношение к смерти, и сама по себе чья-то гибель не может являться трагедией. Трагедия – это если к смерти привела ошибка самой Рыбы, а во всех остальных случаях в глубине души она мягко порадуется за умершего и пожелает ему более гармоничной, чем была земная, загробной жизни, в существовании которой не сомневается по определению. Рыба – тот еще мистик.

Все жизненные сложности, которые на Люпина валятся, как из рога изобилия, просто не могут доставлять ему, как Рыбе, глубоких неприятностей и проблем. Социальная успешность здесь стоит настолько пренебрежимо низко по шкале ценностей, что внешние шероховатости жизни воспринимаются разве что фоном, средством для духовного роста – почти как необходимость, а не как мешающийся элемент.

В Люпине, кроме божественной любящей сути, разумеется, есть еще и человек. Тот, который иногда хочет кушать, нередко – спать в тепле, и вообще тоже устает и в чем-то, как ему кажется, даже нуждается. Этому человеку больно осознавать себя изгоем (оборотнем), он хочет равных дружеских отношений и надежды на будущее. Вот только процентная часть, которую человек занимает в личности Люпина, исчезающе мала. Да, иногда что-то не может не включаться и не проклевываться – но человек никогда не перевесит в Рыбе такого размаха ее высшего «я».

Высшему «я» оборотничество не мешает, а, наоборот, создает необходимый для успешного функционирования фон страданий. Рыба, напомню, растет и хорошеет только на страданиях (своих), и только, пока они у нее есть, она способна ощущать и чужие. И быть способной кому-нибудь в чем-нибудь помогать – то есть, выполнять свою важнейшую по жизни задачу. Поэтому, как бы иногда Люпин, возможно, и не срывался, и не жаждал жизни полегче, а обстоятельств попроще, в глубине души он рад быть тем, кем является. Он, что удивительно, и впрямь существо счастливое.

Как Рыбе, ему плохо почти физически, когда он видит несовершенство в любом, кого любит (а любит он любого, в ком видит – тут замкнутый круг). Но это «плохо» снова тут же запускает процесс очередного страдания, вследствие чего Люпин начинает искренне жаждать, чтобы объект «просветлился» и «освободил свое сердце от ненависти» или еще каких тараканов. То есть, все происходит правильно, на самом-то деле, и быть рядом с Люпиным сволочью означает – дать ему возможность быть самим собой, пусть и причиняя ему при этом боль. Что поделать, боль неизбежный элемент отношений и жизненной позиции Рыбы, так что все получают свое и этим по большому счету довольны.

При всем этом Люпин – и это очень важный момент – совершенно и даже близко не мазохист. В его высоком понимании собственных обязанностей по отношению к окружающей реальности испытывать боль означает платить миру за предоставленную возможность кому бы то ни было помогать, и боль тут, конечно, подразумевается душевная, а никак не физическая. Впрочем, если понадобится, физическую Рыба тоже стерпит. Что она только не стерпит, если так разобраться. И что только не терпит всю свою странную жизнь.

Неудивительно, что в довольно молодом еще возрасте Люпин выглядит усталым и изможденным, а Гарри, глядя на него, с каждым годом отмечает снова и снова – седины прибавилось, опять похудел, хотя вроде куда бы уж, совсем осунулся. Жизнь Люпина сложна не нищетой, болезнью и отсутствием комфорта – она сложна тем постоянным, беспрерывным фоном страданий, которые он сам себе создает и которые слабо связаны с внешними неурядицами. Мировая гармония для Рыбы всегда важнее, чем какое-то там недоедание или недосыпание. А за такой мир, какой есть вокруг Люпина, можно вообще при желании устрадаться.

Можно, в общем-то, за него и умереть, если будет нужно. Склонность Рыбы к самопожертвованию тут кстати весьма и вполне. Если миру потребуется маленькое существо, готовое броситься на амбразуры и закрыть своей грудью лавину огня (или незаметно сдохнуть где-то в глуши), Рыба сделает это без колебаний. Она слишком далека от простых человеческих радостей и слишком плохо врубается, за что ценить свою жизнь, чтобы заколебаться. В мире ведь столько прекрасного – и столько ран, которые кто-то должен браться и исцелять! Если такой способ сделает кого-то чуть лучше – Рыба пойдет и спокойно жахнется в смерть с размаху, как носом в прорубь. Собственно говоря, примерно об этом в глубине своей запутанной души она тихонечко всегда и мечтает – сделать хоть что-нибудь, чтобы мир стал немножко получше. То есть, люди, его населяющие – для Рыбы это примерно одно и то же.

Но мечтает тихо и без особой надежды. Умереть за кого-то, ради кого-то или для кого-то для Рыбы слишком огромное счастье, чтобы вот так запросто позволять себе верить в его возможность.