Роннау Кристофер Кровавые следы: Боевой дневник пехотинца во Вьетнаме 5 страница

Около полудня мы прервались на обед. Вместо того, чтобы направиться прямо к столовке, я пошёл к штабу дивизии поглядеть на военную добычу. Дивизия в ходе "Седар Фоллс" захватила боку¹⁹ оружия и боеприпасов, и немало их было выставлено на обозрение в открытом дворе. Там лежали сотни и сотни винтовок, пулемётов и миномётов, а также ряды мин, ракет и тщательно выложенных штабелей вражеских ручных гранат. Впечатляющий улов. Многое из захваченного орудия было американского производства, которое противник добыл в ходе боёв или хитростью. Например, две безоткатных пушки, пятнадцать "бангалорских торпед"²⁰ и примерно дюжина раций PRC-25. Нигде не видно было ни одного пистолета, их все разобрали офицеры. Для съёмок понаехали бесчисленные гражданские фотографы. Очевидно, большие шишки из дивизии рассчитывали прикрыться с помощью благосклонных отзывов в прессе. Генерал Уильям Депью, командир дивизии, выпустил документ, в котором подчёркивалось, что хоть нам и не удалось уничтожить столько ВК, сколько в других подобных операциях, но мы захватили гораздо больше трофеев, чем ожидалось, и нам всем следует собой очень гордиться.

После обеда нас отправили охранять участок роты "В". Их самих отправили ещё куда-то. Эта работа оказалась раем для ещё больших лентяев. В каждом укреплении нас сидело четыре или пять человек. Пол-ящика тёплого корейского пива лежало в грязи рядом с нашей позицией. Само собой, мы его тут же выпили, и оно оказалось очень даже хорошим для иностранного пива. Слава корейцам! Мне уже доводилось попробовать вьетнамское пиво. На вкус оно было как моча мула.

Никто из нас никогда лично не видел в Лай Кхе корейских солдат. Однако мы знал, что они есть где-то во Вьетнаме, так же, как нам помогали, например, солдаты из Австралии. Президент Джонсон надавил на лидеров этих стран прислать сюда солдат, чтобы мы могли делать вид, что мы во Вьетнаме не одни, что мы на само деле часть грандиозного международного альянса, старающегося побороть Хо Ши Мина.

После обед один из нас слушал радио и стоял на посту, а все остальные спали. При дневном свете на периметре ни разу ничего не случалось, так что можно было позволить себе вздремнуть, пока хотя бы один человек хотя бы наполовину бодрствует и более-менее начеку. На самом деле, тут сгодится и дрессированный тюлень, если вы научите его носить каску и беспрерывно гавкать "Кто идёт?".

Ближе к вечеру, 3-е отделение назначили в засаду. Как это было заведено, рота "С" отсылала отделение по меньшей мере в десять человек в засаду, вне зависимости, выходили ли мы в джунгли, или находились в базовом лагере. Поскольку в роте насчитывалось не более десятка стрелковых отделений, ясно было, что ночные засады станут самым обычным делом в моём ближайшем будущем. Прождав, пока прибудет наша смена, мы потащились обратно через весь лагерь, и опоздали. Реку мы пересекли в 1940. Покидать периметр в полной темноте было полной глупостью.

Остатков дневного тепла не хватало, чтобы высушить нашу одежду. Из-за невидимых палок и лиан мы спотыкались или даже падали. Мы производили очень много шума. Страх перед неизвестностью не позволил нам зайти больше, чем на сто метров за реку. Я не знаю, насколько далеко нам приказали зайти, но мы этого не сделали. Никто ничего не обсуждал и не задавал вопросов, так что не на кого было бы всё свалить, если бы на следующий день нам начали бы задавать вопросы. Все знали, что происходит и закрывали на это глаза. Это был маленький молчаливый бунт, направляемый здравым смыслом. Так бывало раньше, и должно было быть и в дальнейшем.

К несчастью, когда мы решили остановиться, мы не знали, как выбраться из зарослей, покрытых колючками достаточно острыми, чтобы остановить техасского быка. Это было всё равно, что проспать ночь на мотке старой колючей проволоки. Такова была хорошая новость. Плохая новость состояла в том, что чудик, возглавлявший патруль, сержант Конклин, расставил нас по обеим сторонам узкой тропы. Если наша засада кого-нибудь накрыла, мы бы стреляли через тропу друг в друга, словно польская расстрельная команда²¹.

Никому из нас не удалось нормально поспать, так что мы ушли с первыми признаками рассвета. В терминах Второй Мировой войны ситуацию можно было бы описать словом "снафу"²². У нас более популярно было слово "фубар"²³. В ту ночь, когда мы направлялись в эту пропасть, я проклинал власть предержащих. Это из-за них всё превратилось в такой фубар. Теперь, когда всё закончилось, я подумал, что, может быть, мы и сами были виноваты, что насосались этим корейским пивом, тащились еле-еле, словно жирные слизни, и опоздали к положенному месту засады. Я заключил, что это на самом деле неважно.

Рота гудела, словно улей. Все стояли в полном снаряжении, включая толстые, тяжёлые бронежилеты, которых я раньше не видел. Солдаты грузились в приспособленные для перевозки людей грузовики, отправляющиеся в Ди Ан. Нам надо было поднажать, если мы хотели успеть переодеться в сухое до отправки.

Самая важная часть в перемене облачения - найди сухую обувь. Каждый из нас имел три или четыре пары обуви. Некоторые были старого типа, полностью кожаные. Другие - более современные, так называемые джунглевые ботинки, сделанные частично из кожи, частично из оливкового брезента, который должен был позволить ногам высохнуть более-менее быстро после того, как они намокнут. Два окантованных металлом отверстия размером в половину десятицентовой монетки на внутренней стороне служили для выхода влаги. У меня сложилось впечатление, что эти ботинки были разработаны специально для войны во Вьетнаме.

У меня было две пары брезентовых ботинок и две пары кожаных. Запасные ботинки обычно выставляли снаружи на солнечной стороне барака, чтобы они проветривались и сохли. Некоторые ботинки были не связаны контрактом. Их владельцы погибли, были эвакуированы, или вернулись в большой мир. Право собственности определялось именами и личными номерами, написанными изнутри. Если они оказывались неразборчивыми, или было темно, принадлежность определялась местом. Вы помнили, где именно среди рядов ботинок стоят ваши. Если вы сбились, но ботинки вам впору, то они ваши. Если нет, попробуйте другую пару. Я облюбовал себе одно место для ботинок, в северном конце заднего ряда. Однако, я был не слишком разборчив, потому что когда я приехал в во Вьетнам, у меня было всего две пары обуви.

После перемены одежды и обуви настало время сменить мою долю общественной собственности. До сих пор она состояла из двух пулемётных лент и противотанкового гранатомёта. От гранатомёта надо было отделаться. Он был громоздкий, и ремень врезался в шею. Мой тщательно продуманный план заключался в том, чтобы спрятать гранатомёт в тумбочке под грязным бельём. Затем я выйду на задание, неся четыре ленты для М-60, и буду вести себя, как будто всё время их носил. Я надеялся, что если Шарп захочет, чтобы кто-нибудь носил гранатомёт, он даст его кому-нибудь, кто несёт не так много, как я. План сработал. Больше я никогда не таскал гранатомёт, и никто не спрашивал меня, что стало с тем, который я носил раньше.

На складе нам выдали во временное пользование бронежилеты, которые я прозвал перегревожилетами. Они имели больше дюйма толщины и весили семь или восемь фунтов. При этом они удерживали столько тепла, что бессмысленно было носить их, прыгая по джунглям. Мы надевали их только на моторизованные марши, когда набегающий воздух в открытых грузовиках уберегал нас от перегрева. Бронежилеты эффективно останавливали медленно летящие осколки или пули, выпущенные издали, но не могли уберечь от пули из АК-47 с короткой дистанции.

Колонна в тот день отправлялась на шоссе?13. На нашем участке шоссе служило главной дорогой, соединявшей нас с Ди Ан и Сайгоном, который находился примерно в пятнадцати милях к югу. Если проехать примерно тридцать пять миль на север, дорога исчезала в Камбодже. Мало приятного было знать, что из-за частых несчастных случаев на дороге - среди них выстрелы снайперов, мины и засады - она заслужила прозвища "Громовая дорога" и "Кровавая тринадцатая". Сколько мне доводилось ездить по Громовой Дороге, каждый раз страх, что прямо под поверхностью дороги может прятаться мина, никогда не покидал моей головы. Примерно такое же мрачное ощущение я иногда испытывал, купаясь на глубине в Тихом океане, что под поверхностью воды прячется что-то, что может всплыть и укусить меня.

Как мне казалось, осколок от мины непременно должен был угодить мне в пах. Как будто я боялся, что у врагов есть волшебные мины, которые пробивают грузовик под любым углом, и в конце всегда отрывают мне мои интимные части. Страх перед подобной перспективой был распространённой фобией среди джи-ай. Впоследствии, если на эту тему много говорили, то я начинал ощущать дискомфорт там внизу, до тех пор, что-нибудь на дороге меня не отвлекало.

Ожидая отправления, мы обсуждали хорошо всем известную историю, пожалуй, даже легенду джунглей. Якобы чтобы подорвать нашу мораль, враги будут стараться в первую очередь подрывать в конвоях снабжения грузовики с пивом. Кто знает, правда ли это? Правда, большая часть дороги была закатана в асфальт. Однако, попадались гравийные участки и кое-где грунтовые. Эти участки могли похвалиться ямами размером с ванну. Поездки становились жёсткими.

Поторапливайся и жди. Нас подгоняли, чтобы мы шевелились быстрее, мы шустро собрались, набились в грузовики и потом просидели там три часа, а солнце молотило по нам, словно в барабан. На дне кузова лежал слой мешков с песком, которые должны были поглотить взрыв и осколки от мин. Месяцы, и, возможно, годы постоянного полива дождём и высушивания на солнце превратили их в натуральные камни. Нам полагалось стоять на них на коленях лицом наружу, высунув винтовки. Стоять на булыжной мостовой было бы удобнее. Я чувствовал себя, как малыш, хнычущий, что слишком долго приходится стоять на коленях в церкви святого Бартоломью.

Во время ожидания нас заставили практиковаться в том, что мы должны делать во время засады. У нас было несколько планов, разработанных на случаи, если дело пойдёт по тому или иному сценарию. Если нас атаковали, но нас грузовик продолжает движение, каждому полагалось бросить одну гранату, а затем бегло стрелять во всё и вся. Если наш грузовик повреждён и остановился, то мы должны были бросить одну гранату, вылезти после того, как она взорвётся и построиться на земле по обоим сторонам грузовики. Мы отработали это несколько раз, пытаясь сделать так, чтобы по центру оказался пулемётчик, по одному гранатомёту с каждой стороны от него и по крайней мере по одной М-16 между каждой из этих позиций и по краям линии. Это очень напоминало строй, которым нам полагалось двигаться во время патрулей силами отделения.

Выпрыгивать из грузовика и бежать на боевую позицию в полном снаряжении и в бронежилете на жаре было нелёгкой задачей. Мы повторили это несколько раз. Потом уже никто не возражал против того, чтобы его оставили в грузовике поджариваться наподобие пирога. Возможно, в том и заключался смысл отработки действий при засаде, чтобы мы заткнулись. Полуденная жара больше всего ощущалась в кабине грузовика. Наш водитель жаловался громко и часто. В конце концов, мимо проезжал джип, а водитель как раз потерял самообладание и открыл дверь, намереваясь выскочить. Удар джипа изувечил дверь и сломал нашему злосчастному водителю ногу. Мы только рты раскрыли. Водитель джипа любезно остановился, чтобы раненого можно было погрузить и доставить в медпункт. Новый водитель для нашей машины появился, как мне показалось, из ниоткуда.

Когда мы выехали, уже стало не до шуточек. Ехали мы быстро. Тучи светло-коричневой пыли поднимались за каждым из двух наших грузовиков. Пыль налипала на наши потные лица и руки, отчего мы стали похожи на компанию обвалянных в муке отбивных. Чернокожие выглядели, как будто над ними поработал гримёр-дальтоник.

По пути мы видели дома, магазины и заправки со знакомыми названиями, типа "Галф" или "Тексако". Местное дорожное движение было плотным, попадалось много американских машин 40-х и 50-х годов на чрезвычайно лысой резине.

Часто встречались красивые молодые девушки, которые носили традиционные халаты "ао-дай", окрашенные в яркие цвета и свободно развевающиеся на ходу. Многие пешеходы носили сандалии с подошвой, вырезанной из автомобильной покрышки, которые все называли "сандалиями Хо Ши Мина". Взрослые нас игнорировали, что мне показалось обескураживающим. Они, похоже, не признавали в нас солдат, которые пришли помогать им защищать свою страну и рисковали для этого своими жизнями. Они не махали нам, не улыбались нам и даже почти не смотрели на нас. Они выглядели равнодушными и апатичными. Меня это неприятно поразило.

Другое дело дети, с ними было море веселья. Они бежали к обочине дороги, крича "чоп-чоп". Таким образом они просили еду. Мы бросали им банки из пайков, а дети боролись за них, так же, как зрители на бейсбольных матчах бросаются на вылетевший за пределы поля мяч.

Самое безумие наступало, когда мы проезжали начальную школу. Мы запускали в поле с дюжину банок еды. Вся школа, сотни детей, тут же вскакивали, крича со всей мочи, и мчались во всех направлениях, чтобы схватить банку. Получалась такая суматоха, что можно было надорваться. За детьми бежали учителя, с красными лицами, и из ушей у них валил пар - так они орали, размахивая руками и пытаясь восстановить порядок.

Обмены еды на веселье наподобие этих, впрочем, были не так уж распространены. Большую часть ненужной нам еды мы раздавали по одной банке людям, которых встречали на фермах или дорогах. Я был тронут, увидев, сколько человек во взводе вместо того, чтобы выбросить ненужную банку белого хлеба или бобов, таскали её с собой лишь для того, чтобы отдать её очередной истощённой старухе, которая просто нуждалась в калориях. Док Болдуин всё время собирал выброшенные пайки для этой цели. Порой он носил десяток банок в пустых мешках из-под песка, свисающих с его рюкзака.

Одной из причин, по которой пайки не доедались, был их ограниченный выбор. Имелось всего с полдюжины различных блюд: ветчина с яйцом, рубленая свинина в подливе, рубленая говядина в подливе, бобы с сосисками, бобы с фрикадельками, и - мой фаворит - ветчина с лимской фасолью. В поле вам приходилось есть одно и то же три-четыре раза в неделю. Всё приедалось. У большинства джи-ай было несколько блюд, которые они просто не могли переваривать, и больше никогда не стали бы есть почти при любых условиях. Многие парни приспособились поправлять еду соусом "Табаско" или другими непортящимися приправами из дома.

Ко времени приёма пищи чаще всего я был настолько голоден, что съел бы и задницу мула. Особенно справедливо это было для случаев, когда из-за суеты я не успевал поесть раз или два до того. В ветчине с лимской фасолью было больше жира, чем в остальных консервах, за что я их и любил. Чаще всего не было возможности остановиться, чтобы разогреть еду, и жир застывал слоем на поверхности. Не желая терять калории, я размешивал жир с ветчиной и фасолью и поедал содержимое банки холодным.

Помимо главных блюд в каждом ящике с пайками были и дополнительные. Различные комбинации маленьких баночек с фруктовым пирогом, ореховым рулетом, персиками, фруктовой смесью и грушами. Последние считались наиболее желанным блюдом. Ещё в пайках было много банок, содержащих более дешёвую и менее вкусную еду типа хлеба или крекеров. К ним, однако, полагались маленькие баночки желтого сырного соуса, арахисового масла или джема, чтобы выходило более съедобно. Эти добавки придавали пище некоторое разнообразие, но недостаточное для того, чтобы джи-ай не уставали есть одно и то же снова и снова. В конце концов многие солдаты начинали презрительно называть пайки "крысами"²⁴.

Невероятно, на некоторых банках стояли даты времён Второй Мировой войны. Большая часть арахисового масла была 1942 года. Я не верил своим глазам. Еда четвертьвековой давности. Она была старше меня, но съедобной. Никто ей не отравился. Некоторые парни говорили, что у старых консервов появляется странный металлический привкус, особенно у жёлтого сырного соуса. Я не могу этого подтвердить. По-моему, соус был отличный. Я любил сыр во всех видах и при любых обстоятельствах так сильно, что ел бы и щебёнку, если залить её расплавленным чеддером.

Наша колонна доставила нас в Ди Ан. Это оказалась огромная, хорошо укреплённая база. Пехота, бронетехника, артиллерия и многотысячный обслуживающий персонал занимали несколько десятков квадратных миль. Там стояли сотни ангаров, деревянных бараков и шлакоблочных зданий. Рота "С" должна была расположиться на ночь на поле для софтбола внутри лагеря. Его окружали бараки, полные тыловых войск, и поле должно было быть одним из самых безопасных мест во всём Вьетнаме.

Большая Красная Единица называла себя "войсками круглосуточной готовности". Это означает, что мы до тошноты скрупулёзно следовали нашему общему подходу и изо всех сил старались быть готовыми к чему угодно. Примерно так - "лучше перестараться, чем потом пожалеть". В длительной перспективе это было хорошо. Это означало, что меньше парней поедут домой в накрытом флагом многоразовом металлическом ящике В ту ночь эта концепция зашла чуток далековато. Несмотря на наше месторасположение, мы установили оборонительный периметр, отрыли ячейки у них на софтбольном поле, установили "клайморы" и выставили 50-процентный караул на ночь. Наша деятельность привлекла всеобщее внимание и вызвала хохот, когда зеваки поняли, чем мы заняты. Мой "клаймор" был нацелен на трёх джи-ай, которые сидели на террасе в садовых креслах, пили пиво и ржали над нами. Они думали, что мы - кучка ненормальных параноиков.

Окопавшись, мы сели и посмеялись над собой. Мы устали, зато находились в безопасности. Кто-то рассказал историю, что Вьет Конг назначил вознаграждение в пятьдесят долларов за каждого Чёрного Льва, потому что они всегда наготове, как и в эту ночь, и трудно на них наброситься и убить в больших количествах. Мне хотелось, чтобы эта история оказалось правдой. Моё эго росло от ощущения себя таким опасным, что за мою голову назначено вознаграждение. Однако, это могла быть очередная неудержимая полевая легенда. Впоследствии я время от времени слышал такую же новость о вознаграждении за почти все возможные виды войск во Вьетнаме, от "Зелёных беретов" из Специальных Сил до спасателей из бассейна в Бьен Хоа. Все хотели казаться крутыми опасными парнями.

На следующий день рано утром мы выдвинулись на несколько миль по дороге в Лон Бинь. Наше место стоянки находилось прямо возле базы на ничейной территории. База Лонг Бинь была громадной. Ди Ан рядом с ней казалась карликом. Расположиться на её периферии было всё равно, что оказаться на окраине Чикаго. Внутри базы была всё та же военная ерунда, которую я видел на других базах, плюс ещё некоторые необычные удобства, как то: поле для гольфа, боулинг, несколько бассейнов олимпийского размера и рестораны. В военном магазине продавалось столько же всего, как и в магазинах в Америке. Это место было мечтой для тыловых войск.

Местность, где расположилась рота, выглядело географически странным. Ровные участки чередовались с низинами и небольшими холмами. Некоторые участки были высохшими, без растительности, они сменялись рощами тридцатифутовых деревьев. Всё это выглядело необычно, как будто Богу трудно было принимать решения в тот день, когда он сотворил этот кусок Земли.

Меня и специалиста 4-го класса Тома Джеймисона отправили дальше вперёд, примерно на сотню метров к небольшой возвышенности, чтобы устроить наблюдательный пост. Если рота не перемещалась в течение дня, мы иногда высылали двух парней наблюдать за обстановкой перед позициями роты. Это называлось "наблюдательный пост". Мы с религиозным упорством делали то же самое и ночью. Однако, поскольку эти двое не могли много увидеть в темноте, и только прислушивались к происходящему перед позициями, их называли "постом прослушивания", а не наблюдательным постом. Нам полагалось изображать экономную систему раннего предупреждения. Тем не менее, чтобы предупредить остальных в тот день мы должны были орать во всё горло или стрелять в воздух, потому что рацию нам не выдали, что для наблюдательного поста было странно.

По дороге к нашей наблюдательной позиции, я нашёл блестящий хромированный цилиндрик размером с фонарик. На нём была завинчивающаяся крышечка. Очередная новичковая ошибка с моей стороны - я машинально поднял его. Он мог оказаться чем угодно, даже миной или ловушкой. Я подумал об этом уже после того, как поднял находку. Не имея ни малейшего представления, что это может быть, я показал её Джеймисону.

- О, с этим не балуются, - сказал он, забросив предмет за ближайший пригорок. Он тоже не знал, что это. Я так обрадовался, найдя военную игрушку, а он испортил мне всю радость. Он был неприятным и довольно унылым, когда не пил.

Джеймисон выбрал место на вершине небольшого пригорка, и мы попытались окопаться. Инструкция указывала нам вырыть стрелковую ячейку. За тысячу лет солнце спекло землю в этом месте в камень. Используя лопату, как кирку, мы провозились несколько часов. После каждого взмаха от земли отлетал кусочек размером с пятидесятицентовую монету. Мы приближались к центру Земли по дюйму в час. Я считал, что нам следует признать поражение и сдаться. Джеймисон настаивал на исполнении приказа. Он был старше по званию. Все были старше по званию. Он впоследствии стал сержантом, а затем случайно ранил сам себя и отправился домой на носилках.

Стояла жара, не было тени, чтобы укрыться, а солнце висело прямо над нами. В голове у меня стучало, а потовые железы перестали работать. Я прошёлся до ближайшего ручья, свалился на землю немного передохнуть и тут же выпил три кварты воды. Вернувшись к нашему котловану, я выпил ещё две кварты и даже не захотел в туалет. Пять кварт воды за двадцать минут и не поссать, это потрясающе.

От рытья лопаты затупились, наши темпы снизились, а яма глубже не стала. Судьба сжалилась над нами, когда прибежал посыльный, сказав, что командир передумал и не надо устраивать наблюдательный пункт. Всё равно, что губернатор позвонил и смягчил мой приговор²⁵. Это было чудесно, можно было бросить копать и уходить. К тому же мне больше не пришлось проводить время с Джеймисоном. Он был реально зануда.

На следующий день патруль из двух отделений выдвинулся на 6300 метров за периметр Лонг Бинь. Шарп поставил меня головным в моём отделении. Как заведено, головной имел возможность вооружиться обрезом дробовика. Это был "Винчестер" армейского образца, 12-го калибра, известный, как "траншейное ружьё", реликт времён Первой Мировой войны. Его ствол был слегка обрезан в угоду обстоятельствам. По логике, он получался чуть короче, чем М-16 и не мешал размахивать мачете. К тому же легче было застрелись кого-нибудь левой рукой, если правой вы прорубались сквозь заросли и наткнулись на противника.

Солдат по имени Фред Киркпатрик, как мне казалось, ходил головным чаще всех остальных. Он был приятным, разговорчивым и чуть полноватым для чистокровного ирландца. Возможно, среди предков в его фамильном дереве попадались легендарные чёрные ирландцы²⁶. Киркпатрик подошёл к вопросу дробовика чуть иначе, чем остальные. Обычно в голове ходили только стрелки, не пулемётчики, гранатомётчики или радисты. Фред был стрелком. Однако, стоя головным, он иногда менялся оружием с одним из гранатомётчиков и нёс гранатомёт, заряженный одним из 40-мм дробовых патронов.

Часть моих раздумий о выборе оружие заняли попытки понять, какие патроны в предлагаемом мне дробовике. Мелкая дробь или картечь? Из того, что я знал, там могла оказаться каменная соль. С чем лучше всего охотиться на людей? К сожалению, я всё ещё до известной степени ехал пассажиром и даже не подумал спросить насчёт боеприпасов. В конце концов мой выбор в тот день остановился на винтовке.

Некоторые парни сматывали липкой лентой два магазина вместе, так, чтобы можно было быстро перезаряжаться, не копаясь в своих брезентовых патронных подсумках. Они делали это постоянно, даже когда они не шли головными. Я беспокоился, что запасной магазин постепенно забьётся мусором и оружие заклинит, если регулярно не чистить магазины. Не имея времени, чтобы делать это каждый вечер, я ходил преимущественно с одним магазином. Однако, в голове строя для меня наступала пора двойного магазина, так что я связал парочку вместе.

В армии нас учили заряжать двадцать патронов в каждый магазин. Случайно или нет, но именно это количество содержала одна коробка. Однако, общеизвестная легенда гласила, что полностью набитый магазин оказывает слишком большое давление на механизм. Это может вызвать отказ магазина в какой-нибудь критический момент, например, когда вам очень, очень, очень надо выстрелить. Соответственно, большая часть стрелков в роте "С", включая и меня, заряжали в магазин только восемнадцать патронов. Никто точно не знал, почему именно это число, а не, скажем, семнадцать или девятнадцать, но мы делали так. Все наши магазины были прямыми. Ни у кого из нас не было изогнутого, "магазина-банана", вмещающего тридцать патронов. Мы ими не располагали.

Первые полчаса моего пребывания на посту головного были абсолютно изматывающими, они высосали мои силы. Повсюду валялись неразорвавшиеся миномётные мины от многих лет "беспокоящего огня". Так было вокруг всех наших баз. Мне, как головному, вменялось в обязанность замечать снаряды и предупреждать парня, идущего за мной. Если они частично зарывались в землю или чем-то скрыты, моей работой было уложить на них листочек туалетной бумаги в качестве маркера. Пытаться прорубать джунгли перед собой, высматривать неприятности впереди и выискивать под ногами взрывчатку было более, чем нервотрёпкой. Стресс усугублялся от стука мачете, отчего я чувствовал себя столь же незаметным, как первый бьющий на мировом чемпионате по бейсболу. К счастью, чтение карты не относилось к обязанностям головного. Второй в колонне, чаще всего командир отделения, вёл навигацию и указывал головному, куда идти. Иногда и второй не читал карту, потому что ему полагалось сконцентрироваться на оказании непосредственной огневой поддержки головному, в случае, если мы наткнёмся на ВК или СВА.

Изо всех сил я старался прорубаться сквозь растительность левой рукой, потому что мне гораздо спокойнее было держать оружие правой. Этот способ оказался малопроизводительным. Мой дух был высок, но плоть немощна. Требовалось несколько взмахов левой рукой там, где хватило бы одного хорошего удара с правой. На одной из хилых попыток изобразить левшу мачете отскочил от бамбукового стебля весьма скромной толщины и врезался мне в колено тупой стороной. Боль была шокирующей. В первую секунду я думал, что если я посмотрю вниз, то увижу свою коленную чашечку лежащей в грязи между моих ботинок. Какой бесславный конец, ранен и отправлен обратно в Штаты из-за неловкого движения.

К счастью, я даже не увидел крови, чем был очень обрадован. Будучи стеснительным, я очень беспокоился, что остальные подумают обо мне. Отсутствие крови помогло мне утаить свой промах и избежать потока замечаний и шуточек со стороны группы коллег. Позже в тот день моё колено посинело.

Патрулирование велось двумя колоннами, по одному отделению в каждом, двигающихся параллельно примерно в двадцати пяти метрах друг от друга. Одной из наших задач был поиск входов в туннели, ведущие в Лонг Бинь для совершения диверсий. Прокладывать две тропы одновременно выходило слишком шумно и медленно. На некоторое время Шарп перестроил нас в одну колонну, впереди шло другое отделение.

Идти головным было потрясающе до тех пор, пока меня не переставили замыкающим в самый конец колонны. Это было непередаваемо жутко. В половине фильмов, что я видел о Второй Мировой войне в Азии и на Тихом океане, по крайней мере одного парня в конце колонны всегда снимали, перерезав ему глотку. Пока мы шли, я чувствовал глаза, шарящие по моей спине. По коже продирал мороз, и волосы на затылке становились дыбом. Несколько раз я слышал позади шум и чуть не свернул себе шею, резко оборачиваясь, чтобы застрелить нападающего. Много раз я приближался к предпоследнему парню в колонне, Мак-Клоски, затем поворачивался и припадал на одно колено, высматривая в джунглях любые признаки движения. Когда колонна уже готова была меня потерять, я вскакивал и мчался вдогонку. День проходил, а я всё никак не мог привыкнуть к своему положению. Когда патрулирование окончилось, позиция замыкающего оставалась такой же жуткой, какой была вначале.

Ночь мы чаще всего проводили под открытым небом в безымянных точках, где мы останавливались и окапывались. Иногда место выбиралось из-за его стратегического расположения или удобства обороны. Иногда - просто потому, что мы в нём оказались в ту минуты, когда село солнце. Как правило, каждую ячейку занимали два человека. Порой после того, как все распределялись по парным позициям, оставался один нечётный солдат. Его акции тут же взлетали. Все хотели его к себе. Ячейка, в которую он попадал, становилась трёхместной позицией. Это означало два часа сна на каждый час бодрствования вместо обычного соотношения один к одному. Время от времени с нечётным числом парней разбирались, оставляя пулемётную команду из трёх человек в одной ячейке. Так случалось не настолько часто, насколько мне этого хотелось бы.

Когда тебя будят каждый час - это пытка для суточного ритма. Это крайне неприятно, но переносимо. Часы бодрствования оказались кошмарной скукой, когда сидишь на краю ячейки, прислушиваясь и пытаясь протянуть как можно дольше, не глядя на часы. Нельзя спать, курить, читать, разговаривать и всё остальное. Можно есть, если еда не производит шума. Чавкать не рекомендуется. Я ел для развлечения, просто, чтобы чем-то заниматься. К сожалению, мой кишечник был не настолько велик, чтобы есть каждый второй час. В темноте я ad infinitum играл со своими пальцами, изгибая и складывая их всеми мыслимыми методами. В некоторые часы я тратил время, складывая силуэты вымышленных лиц или голов животных и представляя, как бы выглядела тень от рук, если бы у меня был прожектор и белая стена. Всё это время я следовал совету сержанта-инструктора с начальной подготовки - "быть тихим, как мышь, ссущая на вату".