История болезни. Через стетоскоп в ухо стучало чужое сердце – надорванное, не попадающее в ритм от усталости
Через стетоскоп в ухо стучало чужое сердце – надорванное, не попадающее в ритм от усталости. Татьяна, когда прослушивала своих пациентов, старалась не глядеть им в глаза, чтобы не отвлекаться. Она внимательно прислушивалась к ритму, улавливая малейшие диссонансы, простукивала худую желтоватую грудь с отвисшими молочными железами, задавала вопросы. Женщина послушно, обреченно отвечала. В принципе, нечего страшного не было: подумаешь, аритмия сильная. Татьяна Михайловна за 20 лет работы в стационаре всякого насмотрелась. За эти годы худенькая отличница-студентка превратилась в красивую, уверенную, знающую себе цену женщину и первоклассного врача, к которому все «сердечники» в городе в очередь выстраивались. – Вы не волнуйтесь так, Галина Анатольевна, – мельком заглянув в медкарту, чтобы уточнить имя, начала она, – аритмия у Вас действительно есть, и бодренькая, но это все поправимо, пугаться не надо… – А я и не боюсь, доктор, – перебила ее пациентка. – Я же знаю, за что мне Господь болезнь послал. «Какие глазищи, прямо Врубель, Царевна-Лебедь», – подумала Татьяна, а вслух привычно продолжила: «Вы себе страсти Господни не придумывайте, Галина Анатольевна. Возраст, перегрузки, жара такая на улице, прямо неприлично ничем не болеть. Сердце мы подлечим, и все у Вас прекрасно будет…» – Я, правда, знаю, Татьяна Михайловна! – словно гипнотизируя своими прекрасными, густейшей синевы глазами, продолжила больная. – За мужа меня болезнью наказали. – Кто старое помянет, тому глаз вон! – попыталась отшутиться Татьяна. – Не наговаривайте на себя… – А я и не наговариваю! Мне тогда сорок лет было, одногодки мы с покойным мужем-то. Вот… Света тогда в девятый класс перешла, а Вите как раз восемнадцать исполнилось, в техникуме учился уже. Стала я что-то неладное примечать: понимаете, хоть я красавицей, как Вы, не была, но тоже ничего себе, неполная, всегда «на бигудях» – выглядеть старалась. Ну, и муж ко мне по ночам подкатывался, а тут, понимаете, перестал. Совсем. Я сначала молчала, думала, что у него проблемы по этой части начались, не хотела смущать его. Вроде как мне не очень-то и надо. Главное, семья у нас, дети. Месяца три так прошло – и тут стало до меня доходить, что это не у него, это у меня проблемы. Любовницу мой Валера себе завел. Поначалу не верилось, страшно в такое сразу поверить, понимаете? Это же тебе не в воду холодную прыгнуть – там что, вытерся и пошел, а здесь вся жизнь наперекосяк, понимаете? Не знаешь, что с этой правдой делать… Мне и на работе говорили, и в трубку она, сволочь такая, молчать приладилась, а я все терпела, как будто ничего не знаю. Все надеялась, что он перебесится и ко мне повернется, а я и не скажу ему никогда ничего. Не потому, что я такая добрая и всепрощающая, а просто жить без него не могла и не умела. Мы же всю жизнь вместе, после работы с детьми, друг с другом, на дачу всегда парой. Он не шлялся никогда, как другие мужики, по гаражам не «квасил»… Новый Год с нами встретил и ушел до утра. Сказал, друг позвал. Я что, без звука отпустила, только подушку досыта напоила, откуда только столько слез взялось. Часов в одиннадцать утра вернулся и стал чемодан собирать. Я за ним хожу, умоляю, детьми заклинаю, а он только оборачивается время от времени и такими глазами на меня смотрит… Мол, жалко тебя, но все равно, что задумал, то и сделаю. И дети по углам молчат, как виноватые. Это потом я узнала, что с детьми он раньше все обговорил, а в тот раз ничего осознать не могла, только одно в голове билось, что уходит он, нельзя допустить! Вспоминать стыдно, в ногах валялась… Он тогда так осторожно меня обошел и к двери двинулся, а я вскочила, на кухню кинулась и ножом по вене шарахнула. Больно, кровища, а мне и дела нет, бегом в прихожую. «Не буду без тебя жить!» – кричу. Дура непутевая, дочку так напугала, та прямо в крике зашлась. А Валера в дверях стал бочком, посмотрел на меня и говорит сыну: «Позаботься о матери…» И ушел… Потом я болела долго, выпивать пыталась… К психиатру меня обязали ходить после случая с веной. Хорошая женщина оказалась, вытащила меня. Она мне все внушала: «Зачем тебе мужчина, который тебя не любит и не видит твоей прелести? На свете полно других, которые хотят быть с тобой!» Ну, они, может быть, и хотели, а у меня все «хотелки» пропали, как мертвая полгода отходила. А когда мир вокруг стала замечать, оказалось, что везде, где мы вместе с Валеркой появлялись, теперь его с «мадам» принимают. Я имею в виду, знакомые наши приняли их как пару. Как праздники, Валера у кого-нибудь из них, а другие меня зовут. Я тогда не понимала, что они: утешают меня или издеваются, когда про эту девку рассказывают, вроде как ругают ее. Мол, молодая, красивая, а невоспитанная. Или что она деньги тянет из Валеры, на детей наших не остается, а сама одеться не умеет. Короче, перестала я совсем в гости ходить. Боялась, что вцеплюсь какой-нибудь хозяюшке в волосы да оттаскаю, когда она начнет… Про детей они зря. Денег и времени на детей никогда он не жалел. Просто затмение у него случилось, как слепой и глухой стал, ничего, кроме твари этой, не видел и не замечал. Она и правда красавицей была. Я иногда смотрела на них издали, пряталась и смотрела… Это поначалу, когда еще совсем без него не могла. Идет гордая, дородная, морда высокомерная, брови вразлет, а он рядом шагает и все на нее сбоку смотрит. Она знает про это, не глядя, губы скосит и все ему что-то выговаривает. Я ему изменить пыталась. Конечно, это уже никакой изменой бы не было, но я про себя так его женой и осталась, не могла сердце переделать. Не машите руками, доктор, у меня сейчас все в порядке, кроме здоровья. Вы же знаете моего нынешнего мужа, он меня любит, и я его люблю, но тогда казалось – я навечно брошенная неудачница, жизнь кончена. Это теперь я знаю: когда кажется, что жизни нет, надо посмеяться и пожить еще немного, через неделю или месяц просвет обязательно будет. Или через несколько лет… Но это если человек очень уж сопротивляется нормальной жизни, правда? Вот… Завела я «шашни» с одним разведенным, в кафе ходили, в гости, потом к себе привела, когда никого не было дома. Хотела прямо на нашей с Валерой кровати изменить. Как стал мужик этот меня за грудь лапать, так я и закричала благим матом, он аж бегом бежал из дома! А я потом и в смех, и в слезы: «Дура ты, Галя, даже проститутки тебя умнее, они хоть деньги берут, когда с нелюбимым-то!». Короче, отмаялась еще год. А потом отпустило как-то, знаете. Зажила нормальной жизнью, сына из армии дождалась (он скоро после валериного ухода в армию загремел), дочка в институт поступила, на даче посадила всего, цветов кучу и грядки со всякими овощами, книги читать пристрастилась – крутилась, как белка в колесе. Ну, а дряни той мой муж надоедать стал. Или она ему, если его послушать. Стал Валера звонить почти каждый вечер. Вроде как с детьми поговорить и со мной о ребятах наших посоветоваться. Я, конечно, поняла, что домой просится, но, верите, хоть и любила очень, никак не могла его в дом пустить. А ему и деваться некуда: оттуда ушел, домой нельзя. Наконец, пришел как-то…Теперь его черед пришел просить, говорил, что виноват, и что жалеет, и что любит нас безумно… Плакал даже, мужчина, а плакал, представляете? «Галя, что я с нами сотворил, что я с жизнью своей сделал?..» Я не злорадствовала, мне его даже жалко было, но все равно знала, что не могу ничего изменить, не могу с ним жить… Сказала ему: «Переночуй и уходи куда глаза глядят…» А дети ни слова, молчат, как тогда, когда он уходил, молчали… Вот он уехал к родителям в Ростов. И через полгода умер там скоропостижно. Я когда узнала, поняла, что такое по-настоящему расстаться – как сердце у меня из груди вынули. Плакала, плакала, плакала… Теперь я себя винила, что не приняла его, когда он вернуться хотел. Семь месяцев со дня его смерти прошло, а я и день, и ночь мучалась. Тут Света меня и надоумила: «Мама, давай к папе на могилу съездим». Я это так поняла, что прощусь с ним по-человечески, как тогда не сумела, покаюсь перед ним, скажу, что простила, что люблю – может, услышит меня душа его… Как я собиралась, люди так на свадьбу готовятся: костюм персиковый купила, завивку сделала, туфли на здоровенных шпильках… Почти три дня мы в поезде тряслись, потом я в гостинице помылась, оделась, накрасилась, бутылку его любимого коньяка взяла и розы шесть штук (крупные такие, у нас таких не продают). Такси взяли, поехали. Долго ехали, потом еще с час могилу искали. И что Вы думаете?! Подходим к могиле, там памятник новый, и Валера мой в полный рост: бочком, как тогда, в дверном проеме, когда он Витьке наказал позаботиться обо мне. Что тут со мной стало, Вы не представляете: как черти какие внутри хоровод водят, и все быстрее, быстрее, быстрее… Я коньяк достала, полный стакан налила, жахнула, а потом наклонилась к нему и как заору: «Лежишь?!! Вот и лежи, такой-сякой-немазанный! А я к тебе на шпильках пришла!» Розы бросила и пошла… Света за мной: «Мама, ты что?! Он же умер! Мама, это же папа мой!» А я все равно ушла. Хорошо, таксист оказался умным: чем порожняком ехать, нас решил дождаться. Мы с ним посидели, пока Света с отцом прощалась, и назад поехали… И вот с тех пор пятнадцать лет прошло, я замуж вышла за хорошего человека, внук уже у меня, а с Валерой так и не помирилась… Это моя вина сердце жмет…
Больная закончила свой рассказ и теперь глядела куда-то сквозь Татьяну, в свое прошлое. – Говорят, умершие в литургии участвуют наравне с живущими. Галина Анатольевна, Вы сорокоуст Валерию закажите, в церкви с ним помиритесь, – Татьяна старалась говорить по-прежнему уверенно, зная по опыту, что больным нельзя давать повод для сомнений, сердечникам это совершенно противопоказано. – Вы думаете? – вскинула свои удивительные глаза собеседница. – А что… Я в церковь не хожу, а он, может, ждет меня там, правда? – Конечно, – врач легко, пружинисто поднялась. – Вы простите, мне еще к Шершневу в пятую палату заглянуть нужно… «Господи, прости, как рецепт Тебя выписываю», – думала она, идя по коридору. «А что я могу? Только вот аритмию вылечить или из инфаркта вытащить. А кто там прав, кто виноват – это Ты сам решай…».
|
