О стихах Ольги Смагиной

Простые слова, неусложненный синтаксис, нормальные человеческие переживания – в своих стихах Ольга Смагина свободна от того, чтобы показаться несовременной или слишком наивной. Из этой свободы вполне логично рождается верлибр. Возникает ощущение, что Ольга намеренно обнажает сердцевину стихотворчества: ещё одно свойство верлибра – обманутые ожидания. Современный искушённый читатель, скорее, готов встретиться лицом к лицу с эклектикой или даже постпостмодернизмом, но не с признанием, которое обескураживает открытостью: «Эти вот кривые чёрные строчки и есть для тебя самое главное» («Самое главное – чтобы нашлись бумага и ручка…») или «Примите меня в свой закрытый клуб, о примите, лентяйку и сплетницу, жадину, легкомысленную прожигательницу всего на свете…».

Тексты Ольги хорошо воспринимаются как зрительно, так и на слух, лишены развёрнутых описаний, пышных метафор; эпитеты не вызывают ненужных ассоциаций. Её поэзия «фотографична», что объясняется тематикой: путешествия, осмысление полотен великих мастеров. Сама фотография становится объектом творчества («Анна, Вы видели эту фотографию?..»). Несомненным плюсом является то, что Ольга не предлагает читателю сочинение по картине или на заданную тему, что она не создаёт копию шедевра доступными ей средствами, – скорее, жаждет разобраться в природе человеческого гения, пытается посмотреть на мир глазами Художника.

Вначале это стремление найти, докопаться до сути – экстравертивно: «Быть может, мне чужие страны, речь чужая и смутные улыбки чужеземцев дороже, чем километры собственной души» («Я – новый Марко Поло?»). Зачастую поиск ничего не проясняет или уводит в сторону, ибо гений Творца непостижим: «…шла я, не зная, в каком направленьи податься» («По Севилье с персиком огромным…»); «Ты ищешь не там, моя радость» («В утренней дымке холмы…»); «следы Умберто Эко на мостовых этого мрачного города…» («Неожиданно-дамский цилиндр...»); «Ах, пойти бы и встретить там невзначай какого-нибудь тосканского принца…» («Ах, во Флоренции всё лазурью...»).

Отправляясь в очередное путешествие или творческий поиск, Ольга с увлечением «фотографирует» – «зимний дол, прудов квадраты… горы и люди» (Диалог о Брейгеле); «уличное шествие с факелами» («По Севилье с персиком огромным...»); «рыжие, красные, охряные, тёплые, южные фрески Софии» («Солнечная лёгкая полоса лежит на иконостасе...»). И, когда начинает казаться, что Ольга выбрала для себя позицию наблюдателя, что она проводит грань между собой и внешним (творческим? сотворённым?) миром – снова неожиданный поворот: диалог с собой – «Зачем же пишешь неправду, что хочешь этим сказать?» (Менуэт), обращение к собственной жизни, происходящей здесь и сейчас, – «Я выходила на исходный рубеж, получив четыре патрона», «… я швыряю книгу и начинаю играть – allegro». Наконец определяется авторская, самореализующая позиция. Прежнее настроение – «чужая, одна, не вписалась» – уступает место осмыслению своего творчества как единой части творческого процесса вообще: «Господь мне послал двух мотыльков – синих, как небо Его».