О стихах Елена Агинской

Елена Агинская – один из немногих участников «Персоны», кто с первых дней существования студии продолжает публиковаться в литературных альманахах. Тем интереснее наблюдать за её творчеством: на страницах 7 сборников мы видим, как вереницей ярких, художественно осмысленных событий проносится жизнь поэта: как меняется характер лирической героини, как обновляются поэтические приёмы.

Уже с первых стихотворений героиня Агинской пытается осознать свою жизнь, причём взглянуть на неё как на свершившийся факт, например, стихотворение «Это правда: жизнь моя была…». Поэт не скупится на гиперболы, литоты, выражая своё романтическое видение: «тоньше волоска и мягче воска»; «глубже океанов, выше гор». В конце звучат жизнеутверждающие строчки: жизнь, «Как нектар, которым до сих пор / Не могу я вдосталь насладиться». Наряду с темой жизни, которая представляется нам как «времени клубок», «дистих, растянутый во времени», представлена тема смерти. В человеческом сознании укоренилась мысль о том, что каждый человек в смерти одинок, однако в стихотворении «Круговая порука смерти» Агинская подчёркивает нерасторжимую связь людей даже на пороге смерти – «уходим, за руки держась». Героине непременно необходимо чувствовать, осязать другого человека: «возможным стало за руку парить», «вёл, как слепую, за руку», «мой голос – только руку протяни», «счастливые сцеплены руки». Как только происходит расставание, свободные пальцы начинают мёрзнуть. Рука для Агинской – это средство связи с другим человеком, это передатчик ощущений, поэтому любые помехи для прикосновения или деформация конечностей сигнализирует о разрыве в отношениях героев. К примеру, в стихотворении, называющемся по первой строчке «Я не знаю, когда, но, видимо, на закате…» описывается вечер, в который героиня умрёт, а в это время «Ты за смежной стеной в одноруком кресле / Пробубнишь неотвязное «бессаме мучо». Кресло метонимически переносит свой физический недостаток, однорукость, на героя, который сидит в нём, а это значит, что связь между любящими людьми оборвана.

Кстати, олицетворение является одним из наиболее используемых тропов в лирике Агинской. Всё, что попадает в поле зрения автора, начинает оживать: «сад меняет гардероб», «одеваемый летом в рубашки стул». Существует и обратная связь: «Превратись (обращение к сыну) в железо, дерево, камень – / только молчи, молчи!». Отсюда следует, что деформированное состояние мебели, посуды отражает одиночество, беспокойное состояние героини: «в рояле запал клавиш». Стихотворение, начинающееся строчкой «На неровном полу качается столик …», разрешается тем, что простое монотонное вязание становится для героини «верным способом удерживаться в пространстве».

Продолжая разговор о теме смерти, отметим, что отношение автора к переходу в иной мир с течением времени меняется. В стихотворении «И снится сон: объявлен суд…» из второго сборника героиня, наблюдая за тем, как «безликая толпа» решает её загробную судьбу, вскрикивает: «Проснуться!», потом понимает, что любопытно узнать, кто заступится за неё и положит на весы спасительный белый камень. В пятом же сборнике сцена похорон выглядит более чем прозаично, без высшего суда и драматизма: героиня просит не целовать её в лоб, не наряжать, не плакать, а только помнить её стихи, ведь «пока помнишь меня – жива».

Пространство между жизнью и смертью наполнено темой времени и памяти. Агинская уже в первом сборнике рисует образную картину того, как престарелый горбатый, хромой век уходит в небытие. Нет прямых указаний на тему умирания, однако поэтесса – мастер суггестивного стиля, внушение происходит как на фонетическом уровне (гардероб, горб – гроб), так и на лексическом – «красили ограду».

Стихотворения Агинской – это большое единое поэтическое произведение, продолжающее традицию русской классической литературы. Со временем пополняется список тем: материнство, учащается обращение к библейским сюжетам. Героиня начинает всё настойчивее искать покоя, домашнего уюта, простого человеческого счастья, где земной шар – это мячик, а мечта – «лиловый кружок авторучки». Звучит отказ от заоблачных высот Олимпа, Парнаса и от нестерпимой боли Голгофы – «Мне бы четыре угла и стол / Прямоугольный». Стремление загнать себя в угол, укрыться в доме, квартире:

Всё это за окном, за дверью, вне

Пространства, обустроенного просто,

Но так, чтобы комфортно было мне

(Признаться, не в восторге я от лоска).

Так важно, что кроны, берёзы, ноги – это вне жизни героини. Автор нередко прибегает к синтаксическому переносу, порой даже расчленяя слова (Гол-гофа).

Героиня, несмотря на желание уединиться, выходит из своего затворничества. Появляется сфера общественной жизни, которая раньше в лирике не наблюдалась[2]. Мы видим, как описывается образ женщины, лишённой одного пальца, и этот физический дефект перерастает в духовный, она становится пьяницей. Возникают образы, выходящие за пределы интимной жизни героини, пространство расширяется до размеров двора: пьяные мужики, магазин, бабка-соседка, многоэтажный дом. Жизнь этой женщины была когда-то другой: девушка отличалась и умом, и красотой, но теперь судьба дала трещину, как стакан с вином, за которым она робко тянется «четвернёй». Но даже у неё есть своё маленькое счастье – не хмельное и беззаботное состояние, как кажется ей, а дочка, письменно утвердившая «Маму свою люблю». Для Агинской важно зафиксировать мысль письменно, оставить отпечаток, будь то письмо, надпись на доске или отпечаток каблука в размягчённом асфальте.

Традиционная тема несчастной любви в лирике Агинской тесно связана с невозможностью спокойно сосуществовать в едином пространстве: «Как будто это место, где живём, / Названья не заслуживает: дом». Уюта создать не удаётся. То, место, где живут герои, упорно разрушает их отношения: квартира трансформируется в гроб, либо героине чуждо пространство героя («крепость – не моя – твой дом»), либо герой отгорожен смежной стеной. Так или иначе, «счастливо сцепленные руки» влюблённых разъединяются необходимостью расходиться по домам.

Также уходит в прошлое «представление о том, что мир в восприятии поэта есть ещё одна ипостась языка»[3], взгляд филолога-студента трансформируется в «угол зрения» учителя, однако игра с реалиями языка продолжается: «Пасу ребёнка в скверике, на травке, / Где уменьшительно-ласкательные суффиксы». Появляется чувство ответственности за учеников, за свои слова. «Ямб о четырёх копытах» (т. е. четырёхстопный ямб) начинает всё чаще спотыкаться, так автор находит свой стиль, поиск которого Агинская начала ещё во втором сборнике, где в стихотворении «Не нравилось ли вам?» героиня рассуждает о возможности стать собой настолько, чтобы даже картины Ван Гога, пропустив через себя, творить самому. Подтверждением этому может служить ответ поэта, помещённый в анкете одного из сборников. На вопрос: «Кто оказал влияние на Ваше творчество?» Агинская ответила: «Наверное, не кто, а что. Понимание того, что чувствуешь не так, как другие».

Изменения происходили, но не существенные. В памяти лирической героини жив образ прошлого, так стихотворение «Пыль оседала ужасно долго…» отсылает нас к первому стихотворению сборника №1 Агинской «Снегопад» и более позднему, названного по первой строчке, «Последствия, к которым не готов…». Также автор продолжает вести диалог с любимым человеком или сыном. Поэт спрашивает, восклицает, повелевает: «Только молчи, молчи!». Автор не говорит о близком за спиной, а выводит его на сцену, чтобы он тоже держал ответ. Эти принципы свидетельствуют о цельности натуры Агинской, её самодостаточности. Ей удалось найти свой стиль и не утратить его со временем.

От желания «не обрасти древесною корой» Елена Агинская проделала долгий путь длиною в 20 лет и пришла к «удовольствию в самом простом вязании». Стихи, помещённые в данном сборнике, говорят о том, что завет молодой Агинской сегодняшней Агинской выполнен. Формальные перемены при внутреннем постоянстве и предельной искренности оберегают поэта от угрозы покрыться корой и устареть.