Каким ты видишь (если видишь) читателя этой книги?

– Обычно в аннотациях пишут, что книга адресована «широкому кругу читателей». Думаю, что о книге Александра Асадчего можно сказать: «адресована широкому, но четко очерченному кругу читателей». Я вижу типичного представителя этого круга так: мужчина от 25 до 40-45 лет, с устоявшейся социальной позицией (далекой от физического труда), в меру интересующийся политикой, достаточно начитанный и воспитанный (но ради красного словца – можно и матерком), не прочь «поумничать» и, как это ни странно, верящий в то, что в книгах можно найти ответы на душевные и духовные запросы. Название одного из стихотворений достаточно четко указывает на адресата стихов Асадчего – «Сотруднику центрального офиса».

Почему среди читателей я не вижу обилия женщин? Во-первых, Асадчий практически не пишет о женщинах и страстях с ними связанных (если возлюбленная и появляется в его стихах, то это, как правило, ровное, семейное, т.е. «скучное» чувство); во-вторых, он много размышляет, да еще фиксирует свои размышления с изрядной долей безапелляционности, никаких тебе полутонов, возможности «проявить сердечное участие»; в-третьих, автор, кажется, и сам не хочет связываться с женщинами, даже композицию книги выстроил так, чтобы от них отбиться на дальних рубежах: лирика ушла глубоко в тылы, а начало – социальные проблемы и все эти мужские разговоры о российской действительности, низких зарплатах, отсутствии перспектив на службе.

– Думаю, любому читателю (ориентирован на него автор или нет) будет нелегко справиться с этой книгой. Какие-то строки проскользнут как по маслу, запомнятся, некоторые можно будет удачно пристроить в какой-нибудь компанейский разговор, можно даже присвоить кое-что и забыть о первоисточнике. Но в целом – образы, стихосложение, композиция – все непросто. Давай об этом поговорим подробнее.

 

Что ты думаешь по поводу: а) названия, б) композиции, в) качестве текстов (тематика, образы, стихосложение, пристрастия и изыски авторского словаря и все, что можно сказать именно о качественном уровне), г) инородных вставок в поэтической книге (проза, заготовки из записных книжек), д) места этой книги в современном литературном процессе? Отвечать не обязательно по списку, можешь выбрать тот аспект, который зацепил более всего.

– Все начинается с названия. Это банально («как вы лодку назовете…»), но для меня абсолютно незыблемо: от названия зависит, открою я эту книгу или поставлю назад на магазинную полку. Асадчий выбрал название броское, очевидно, для него имеющее принципиальное значение, но на мой посторонний взгляд уж очень «предсказательно-указующее»: писать буду о человеке и писать буду вот в этом диапазоне. Или человек это «саморазвивающееся устройство», или он – «Человек с прописной буквы». Выбрано всего-то два варианта (а сколько их в копилке человеческой мудрости и мудрования!), не самых, надо сказать, оригинальных. По большому счету, я не хочу, чтобы меня убедили (да это и невозможно, основные аргументы я знаю наперед) ни в том варианте, ни в другом.

Хотя по ходу чтения у меня стали появляться сомнения: может быть, автор и не предлагает нам (то бишь читателям) ничего выбирать, не претендует на свежесть и оригинальность суждений о человеке, а просто описывает амплитуду своего собственного выбора, ограниченную двумя позициями, которые помогают «прочерчивать» линию собственной жизни: зигзагоподобное движение между полюсами, эволюция от одного к другому, пассивное размышление – куда ж мне плыть?

– Автор старается нас убедить, если я правильно его поняла (напомню, он «не для женского ума»), что мы – саморазвивающееся устройство и это хорошо. Но это устройство как-то так устроено, что оказалось сверху до низу опутано всевозможными более сильными обстоятельствами, противостоять которым даже не пытается (каким образом оно при этом развивается, даже трудно предположить): время вынуждает: спи, ешь, рожай, жизнь делит на первых и последних, Мы все в одном течении реки / желаниям и мнениям вопреки (как тут ни вспомнить школьнопрограммного горьковского Бубнова и его сравнение людей с щепками, плывущими по реке), живите как живется; Помогите. / Дайте нить, / дайте суть…. Список этих беспомощных жалоб можно длить и длить. Нельзя сказать, что на страницах книги Асадчего никто не ищет (пусть и вполсилы) возможности выбраться (до «вырваться» дело не доходит) из этой паутины. Попытки отчетливы: книги, любовь, поездки, природа, творчество – но… не сработало.

 

Задумавшись, сидел я у камина,

но мысли шли не цель, а как-то мимо.

Я вспоминал – икнулось очень многим,

листал, но не читал журнал «Итоги».

Я не искал ответов на… И не нашел.

Мне думалось, и было хорошо.

 

– Книга в целом показалась мне безрадостной, конечно, в ней есть сильные, я бы даже сказала, солнечные стихи, но общий тон раздраженно-уныл, порой брюзглив. Этот тон исчезает, на мой взгляд, только в лучших стихотворениях Асадчего (они – лучшие не в последнюю очередь как раз потому, что в них прорывается иная интонация). Если я соберусь всерьез и подробно писать о его творчестве, то назову свою статью как-нибудь так: «Вода в стихах Асадчего» (двусмысленность фразы не пугает). Писать буду именно о воде, водной стихии. Или вот, более поэтичный вариант названия, авторское одностишие – «За горизонтом мне чудится море». Пока, конечно, преждевременно выкладывать все, что хотелось бы сказать по этому поводу (какой тогда смысл в отдельной статье?), но, на мой взгляд, самый сильный в книге – крымский цикл. В нем хорошо все: и то, о чем сказано, и то, как сказано. Море в поэтическом мире Асадчего – не только благоприятные обстоятельства долгожданного отпуска, море – образ той самой идеальной общности, которую автор не видит (да и не верит, что можно увидеть) в человеческом обществе. Толпа лишь издали похожа на море, а вблизи – все отдельны, все само-развивающиеся или не-развивающиеся устройства, человеки с прописных или строчных букв. С настоящим морем все обстоит иначе. КАПЛЯ в море – это всегда МОРЕ. Единичное во множественном, в общем. Да еще прекрасные взаимоотношения с небом: и звезды, и месяц плавают в море, и распаренное утомленное солнце уходит в его глубину, и волны неуклонно вздымаются к небесам, и лунная дорожка, серебрясь, уводит ввысь, и в ответ солнечному лучу искриться водная гладь…. А на горизонте и не отличишь, где кончается море, где начинается небо. Как трудно человеку добиться того же единодушия! Ты скажешь, а как же берег, сковывающий и ограничивающий? Безусловно, грань между берегом и морем, землей и водой гораздо жестче. Но как на пользу морю эта грань! Не будь пределов, не возможен был бы и порыв за эти пределы. Мощные волны, гулко бьющие в берега и взлетающие алмазной рассыпью брызг – прекрасная картина волевого устремления, возможного только при наличии преграды, ограничения. Человек не ценит красоту «разумного ограничения», не понимает его смысла, благодарное море одаривает берег ракушками, янтарем, осколками былых цивилизаций.

 

Я пришел поздно ночью проверить,

Но по-прежнему море скучало.

На воде разлеглись пышнотелые тучи.

За буйки хулиганы забросили месяц.

Небо было пустым, все осыпалось в море.

Вперемешку с медузами плавали звезды.

Кто-то крикнул вдоль берега: «Спать уже поздно!»

И действительно… Рассвело вскоре.

 

– Мне легче сказать, что в этой книге есть и чего в ней нет, по крайней мере, на мой, читательский взгляд. У меня сохранились записи, в которых я некоторое время назад анализировала поэзию литературной студии «Персона» в целом и стихи Асадчего в частности. Все, что я изложу далее, может показаться в контексте нашего разговора излишне научно, сухо, но зато ничто здесь не сказано всуе, все взвешено и под каждым словом я готова подписаться.

– Тогда я замолкаю (по крайней мере, попытаюсь не перебивать, не хмыкать многозначительно и не делать ехидных приписок на полях твоих записей). Устный диалог плавно переходит в письменный монолог.