THE CHASM OF FIRE 17 страница

Весь день прошел в тревоге. Доктор пришел в 12 дня и сделал электрокардиограмму.

 

20 мая Ходили с Равиндрой к специалисту-кардиологу. Там мы узнали, что только правая сторона сердца работает, и он серьезно болен.

— Эта ночь была безнадежной, — сказал он вчера. Что он хотел сказать?

— Моя семья позаботиться о тебе, — сказал он снова. Имел ли он в виду: здесь моя ответственность заканчивается?

Когда вижу большую сияющую звезду, восходящую на востоке, знаю, что рассвет близко. Бунгало Гуруджи лежит на пути восходящего солнца. Огромная звезда над ним. Это знамение? Как только открываю глаза, внезапно возникает желание, подобно пламени, сжигая ужасным томлением. Молюсь под мерцающим бархатом индийского неба о ^том, чтобы мое сердце могло вынести боль.

 

25 мая Неделя ползет и ползет, кажется, никогда не закончится. Вижу его на мгновение издалека, здороваюсь с ним. Он официально кивает, иногда не замечает меня. Затем иду и сажусь в дверном проеме или где-то, где могу найти немного тени. Температура 117 градусов. Как сильно он должен страдать в этой жаре. Если бы могла взять его страдание на себя. Разреши, чтобы мое горе принесло облегчение ему. Хоть немного. Сломленная женщина, усталая, чувствующая себя больной. Смерть была бы лучше. Дует обжигающий ветер, невыносимо жарко.

Вернуться на Запад. Какая от этого польза? Стану неудачницей. Его семья, ученики — у всех есть что-то или кто-то, что их поддержит, но у меня не останется ничего. Уеду в Гималаи. Знаю, это будет означать постепенное умирание. Но какой у меня выбор?

 

26 мая Когда пришла около семи утра, он сидел в кресле, вытянув ноги — такой слабый, такой бледный. Мое сердце содрогнулось.

— Как ты? — спросил он внятно. Ответила, что моя простуда намного лучше, и села напротив него на тачат.

— Но как вы?

— Лучше, — он кивнул слегка. Он был так слаб, и он был в самадхи. Скоро он вошел внутрь, двигаясь с трудом, почти упал на пороге комнаты. Равендра кинулся помочь ему. Несколько минут спустя он лежал на спине, двигая руками, как если бы следовал неслышному ритму. Ушла, попрощавшись с ним.

Несколько дней назад он сказал: Невероятное страдание ума и тела необходимы, чтобы стать вали. Абсолютную Истину трудно постичь. На тонком уровне Мастер будет настраивать против себя, и затем подвергнет ученика суровому испытанию. И если он примет это, думая: «Я не могу сделать больше, только умереть, — тогда он готов к высокому состоянию».

Испытание Принятием Смерти. Милосердный Боже, как одинока дорога.

 

28 мая

Вчера днем комната была полна людей, все говори-

ли. Сидела у его ног. Протянула свою руку и очень-очень нежно дотронулась до его правой ноги. До лотосовых ступней Гуру. Милосердный Боже, даруй ему время помочь мне дотянуться до него, когда его не будет больше!

Состояние его крови ухудшилось, несвертываемость выросла вдвое. Но они кормят его всевозможной неправильной пищей — покорас и пури, все жареное, а я не могу сказать ничего, пока доктора не запретят.

Он прогуливался немного утром, но в ногах не было устойчивости, затем он был в другой комнате в глубоком самадхи. На мгновение он открыл глаза и увидел меня. Сложила свои руки в приветствии. Неожиданная, прекрасная улыбка осветила его бледное лицо. Это все. Но мне этого было достаточно. Я обрела покой.

 

30 мая

Вчера днем пришла в 4.30. Его супруга сделала мне

знак войти в переднюю комнату. Она была темной. Села там, делая джеп. Неожиданно вошел слуга и закрыл открытые двери и окна. Слышала голос Гуруджи, приказывающий закрыть все. В следующее мгновение ощутила удар бури в бунгало.

Здание содрогнулось, как если бы от взрыва и задрожало, в мгновение ока стало темно. Тропическая пыльная буря, подумала я, и хотела посмотреть на нее снаружи. «Войди со мной»; — сказал Равиндра, удерживая дверь от порывов ветра..

Двор уже покрылся пылью, и было совершенно темно. Небо стало непривычно бордовым. Угрожающий темно-красный свет, который стал скоро ярко-желтым. Воздействие бури на деревья было ужасным. Дерево ашоки опасно сгибалось и дрожало, весь мир был в безумном вихре серого хаоса. Была так очарована, что не беспокоилась, покрылась ли пылью. Это был самый сильный ураган, который видела в Индии до сих пор.

В передней комнате Гуруджи сидел на корточках на тачат, охватив голову обеими руками, как если бы от боли. Все эти перевороты в природе ощущаются намного сильнее, когда кто-то так болен. Мое сердце стонало от мучительной боли за него.

1 июня Утгром пришла туда, и на сердце было тяжело от какой-то надвигающейся беды, своеобразного страха. Он был на тачат в саду. Много людей сидели рядом с мрачными лицами. Узнала позже, что тошнота началась снова. Лекарства, которые давались ему от сердца, поразили его увеличенную печень. Он посмотрел на меня долгим изучающим взглядом, который заставил почувствовать себя совсем ничем рядом с ним.

2 июня

Сидя на большом стуле, супруга напевала Рамая-

ну. Ученик массировал его ступни. Традиционная индийская сцена. Небо покрыто облаками, и бледный свет идет из дверей и окон. Женский голос, звенящий ритм песнопения, глубокая преданность молодого мужчины, жужжание больших мух, трескотня бурундуков... И аромат Индии: пыль, какое-то далекое экзотическое благоухание фимиама (ладана) и цветов...

Затем вошел человек и говорил около часа громким, враждебным голосом. Гуруджи тоже говорил довольно много. Что за страдание знать, что каждый вовлекает его в разговор, а беседа выматывает его до предела. Он умрет, думала я.

3 июня Почему-то у меня было ощущение, что он заканчивает свои земные дела. Это было только ощущение. У меня не было никаких доказательств, но этим утром он разговаривал шепотом со своей женой. Услышала слово мем-сахиб, так они обсуждали что-то имеющее отношение ко мне. Он упомянул и слово шишья, возможно он только проверяет меня.

10 июня Утром, когда пришла, он принимал ванну около водопровода в саду. Он простудится, подумала я, и простуда станет его смертью. И снова для меня это жесткое, холодное, каменное лицо. И одет он во все белое. Возможно, он думает, что буду говорить с ним, но последнее время у меня нет такого желания.

11 июня Мы были в комнате одни. Он выглядел суровым, но не недружелюбным. Возможно, попытаюсь поговорить с ним. Склонилась вперед.

— Можно говорить с вами?

— Хмммм? — Он повернул голову ко мне, с бездумным выражением, как есди бы притворился непонимающим. Мгновенно мое сознание покинуло меня. Как бы то ни было, начала говорить напряженным, неестественным голосом:

— Эта боль... Эта ужасная боль, которая высушивает мое тело. Желание днем и ночью приводит меня к физической боли и заставляет ощущать себя такой слабой, это своеобразное патологическое состояние. Почти кричу все время.

Затем появляется это ощущение небытия. Я ничто рядом с вами. Это не оттого, что считаю вас настолько великим, это может быть лестью, эго все еще здесь. Это не то, что имею в виду. Но в этом ощущение небытия присутствует НИЧТО... Только это, ничего больше, пустота! Когда говорю с вами, как теперь, например, знаю, что это я говорю, но когда просто сижу здесь в тишине, замечаю, что здесь только вы, кажется, что никого больше нет здесь. Пожалуйста, скажите, это отречение?

Он оставался неподвижным, пока я говорила. Он не говорил. Мала начали медленно скользить в его пальцах. Это были те самые, которыми он пользовался в особых случаях, принадлежавшие его Гуру Махараджи. Определенно что-то происходит...

20 июня Утром его дыхание было затрудненным, а голос хриплым. Он простудился. Он никогда никого не слушает. Утром, например, он стоял в дверном проходе на сильном сквозняке, одетый только в тонкую нижнюю трикотажную фуфайку и в легкое лонгхи.

— Трудные времена, — сказал он внезапно, — так или иначе пройдут.

Мое сердце быстро забилось от радости.

— Но мне кажется, что трудные времена только начинаются. Это растущее желание приведет куда-то...

Быстрая добрая улыбка пробежала по его лицу.

25 июня На запаДе солнце садилось в море мерцающих золотых облаков. Весь мир, казалось, озарился ярким золотом и изменился из-за него. Должна была пересечь чоураха (площадь), чтобы дойти до лавки пекаря. Перед тем как войти, остановилась и обернулась, и увидела прямо поперек чоураха великолепную радугу, настолько чистую, яркую, светящуюся на фоне золотого неба, и я должна была пройти прямо под ней. Постояла немного, очарованная. В России существует примета — у того, кто пройдет под радугой, исполнятся просьба или желание, если они есть. Это знамение! Мой учитель сказал мне, что мои тревоги пройдут. Не думаю, что когда-нибудь была так счастлива... таким особым счастьем, никогда прежде не пережитым...

30 июня Глубочайший покой. И почти упала, приветствуя его. И ощущение небытия рядом с ним представляется таким счастьем. Он отдыхает, его глаза закрыты или открыты, а я сижу, согнувшись пополам (удобная для меня поза в его присутствии), под дуновением двух вентиляторов. Он и я одни где-то, где нет ничего, но только покой...

В последнее время это становится все более и более восхитительно. Глубокое счастье хлынуло откуда-то изнутри. Из глубочайшей пучины... Также дома, когда думаю о нем, оно охватывает меня... мягко, нежно. Блаженство не-бы-тия, несуществования вовсе. Трудно поверить, пока не переживешь это. Так великолепно «не быть».

15 июля —Нет ничего, кроме небытия, — сказал он вчера. И то, как он сказал это, повторяя с ударением, отозвалось, пробуждая мое сердце, заставляя меня думать, что это самое великолепное выражение, и это обрадовало меня.

Говоря об этом поразительном состоянии небытия, заметила, что в начале это было просто ничто. Позже появилась своеобразная печальная радость с огромной потребностью в нем. Но теперь это просто прекрасно, ощущение слишком новое и трудное для анализа.

— Иногда подозреваю, что это чувство небытия может привести тело к смерти.

— Тело может умереть, ты никогда не умрешь, — ответил он.

Он рассказал мне много важного о Династии Накшбан-дийа. На мой вопрос, есть ли и в Династии Чиштийа Па-_ рам Пара (духовная преемственность), он ответил:

— Да, конечно, есть. И во всех Суфийских Системах требуется подчинение Учителю. Чиштийа очень магнетичны, ибо многое совершают через физическое тело. Поэтому тело становится очень магнетичным. Тело притягивает тело, а через него душу. В нашей Системе душа притягивает душу и душа говорит с душою. Чиштийа необходима музыка, например, без музыки они не могут совершать ничего. Им необходимы церемонии, иногда дыхательные практики и другое. Нам не требуется ничего. У нас нет ограничений. Музыка — это неволя. Поклонения, молитвы, когда происходят коллективно, могут также стать неволей. Но мы свободны. Мы идем к Абсолютной Истине в молчании, ибо она может быть найдена только в тишине, и она есть Безмолвие. Потому мы называемся Молчаливыми Суфиями. Если какие-нибудь практики даются, то они всегда выполняются в тишине.

Затем спросила, создается ли в Система Чиштийа любовь, как в нашей Системе.

— Нет. Это происходит только с нами. Ни у кого больше нет этого метода.

16 июля Утром мы сидели друг напротив друга в совершенной тишине. Он сохранял свое выражение дэвика. А я про-

сто смотрела и смотрела, лишенная дара речи и с огромным почтением. Позже, в комнате, он произнес несколько слов, и это дало мне возможность сказать: — Это ощущение небытия усиливается и углубляется. Оно так глубоко, что мне необходимо только сознательно сохранять ум в нем, это невозможно описать.

Взглянула на него и увидела, что его глаза закрыты, его лицо было вырезано из камня. Знак мне прекратить разговор. Так и поступила. Склонила голову к коленям, и оставалась так...

За последние недели не было ничего, о чем можно было писать. Ходила туда, сидела, погрузившись в небытие. Этим вечером он был в очень глубоком состоянии. Божественное сияет через его хрупкую человеческую форму, когда он в самадхи.

18 июля Мы сидели снаружи, были сумерки. Свежий ветер дул после жаркого и душного дня. Было очень приятно. Какой-то старый человек расспрашивал про меня и предложил мне свой стул.

— Нет, — сказал Гуруджи, — она предпочитает сидеть на этом деревянном стуле, ей необходимо жертвовать собой любым образом.

Затем он продолжил рассказывать старому человеку, что первый раз я оставалась с ним почти два года, затем вернулась и проделала большую работу. И он улыбнулся своей необычной, загадочной улыбкой.

— Что-то было в ней, и она должна была вернуться. Теперь она останется со мной до... — он остановился.

— До тех пор, пока не достигнет совершенства? — спросил старый человек. Он тихо покачал головой.

— Кто я такой, чтобы совершенствовать кого бы то ни было? Это может только Бог.

 

24 июля ТРетий День с тех пор как мой Шейх оставил свое физическое тело... И я до сих пор не в состоянии поверить в это...

Когда нахожусь у него, кажется, что в любое мгновение услышу его стремительные шаги, звенящий голос, смех...

Всего немного дней назад подумала, что со времени последнего сердечного приступа у него изменился голос. Размышляла над этим утром, прислушиваясь к его голосу в соседней комнате. Но вечером он пел старому человеку персидские песни, и его голос был чистым и подобным колокольчику, каким знала его всегда.

И, взглянув на него, так надеялась, что он переведет немного для меня, но он не перевел... Это было в последний раз. Никогда снова...

До последнего момента он совершал обычные, заурядные дела. В то время ни у кого не было даже малейшего намека на то, что произойдет. Днем 20-го он вышел в сад и стоял, беседуя с теми, кто пришел. Стулья еще не вынесли, начинало слегка моросить. Вышло солнце, все еще моросило. При таком состоянии бывает радуга, — подумала я. Искала ее, и она появилась между деревьев на юго-востоке.

— Шейх, Бхай Сахиб, пожалуйста, посмотрите! — закричала я. — Посмотрите на прекрасную радугу! Пожалуйста, идите сюда, отсюда вы можете увидеть ее! — Он улыбнулся и подошел, встав рядом со мной. Улыбаясь, он смотрел на нее и говорил что-то на хинди всем другим, они обсуждали сказанное. Цвета были очень яркими.

— Здесь две радуги, — сказал Вирендра. — Двойная радуга!

Прямо пересекая небо по направлению к юго-востоку, были две великолепные радуги; казалось, они охватывают горизонт от одной стороны к другой. Одна очень яркая и сияющая, а другая выше, бледнее, тонкая, воздушная; но обе совершенно параллельны одна другой.

Я не заметила ничего необычного. Мне не пришло в голову взглянуть и рассмотреть, все ли цвета есть. Но Сатендра на следующее утро сказал, что его отец вошел в комнату на мгновение и сказал своей супруге: «Смотри, Великий Художник, что за великолепные цвета он нарисовал... Но желтый цвет пропущен...»

И ночью, когда Сатендра массировал ему ноги, он внезапно сел, его глаза сияли, и сказал, как будто разговаривая с собой: «Желтый цвет отсутствовал... мой цвет исчез...»

Еще в этот день был один из тех исключительных закатов, и я долго разглядывала его меняющийся цвет. Затем заметила нечто редкое, никогда в моей жизни не виданное прежде, — маленькие, безупречно круглые облака стояли без движения прямо над бунгало, видимо, очень низко. Они были наичистейшие, нежно-аметистовые и от заходящего солнца окруженные огромным разливом оранжевого и розового. Внезапно поняла, к моему удивлению, что это были не облака, но совершенно круглые пустоты пространства в окружении облаков, подобно маленьким окошкам, через которые была видна голубизна неба. Они постепенно меняли форму, становясь бледно-голубыми, и можно было отчетливо видеть, что они на самом деле — отверстия, а вовсе не облака. Тонкая, ярко-малиновая пелена, отраженная облаками, делала сине-черное небо безграничным, чистейшим, розовато:лиловым.

Неожиданно весь сад, нет, целый мир, казалось, озарился невероятным золотисто-розовым светом. Поднялась и отошла подальше, остановилась у двери, чтобы полностью

охватить золотой сад в этом необычном и почему-то зловещем свете. Он сидел здесь, белое одеяние сияло, его кожа тоже. Его ученики сидели вокруг него. Он выглядел подобно золотому Дэва. Такая восточная сцена, какую можно увидеть только во снах. Она была невероятно прекрасна. Белые стены бунгало отражали, подчеркивали и усиливали впечатление. Это была до такой степени Индия.

Про себя подумала: «Как прекрасно вы выглядите в этом золотом свете, ваша кожа, кажется, освещена им изнутри».

Он взглянул на меня, но его лицо было серьезным, и он смотрел далеко в ослепительный свет, мерцающий в заходящем солнце. Его необычные глаза имели выражение, которое не могу объяснить, и были в точности отражением облаков, неба и цвета. Тогда я не знала, что Великий Художник нарисовал небо в Великолепии и искупал сад в Золотом Свете, ибо ВеДикая Душа Золотого Суфия покидала этот мир навсегда.

Это был его последний закат, последнее приветствие — никогда он не увидит еще один. У него никогда не будет другого физического тела, это было последним. Так Природа приветствовала своего Великого Сына в последний раз...

В обычное время поднялась, чтобы идти.

— Хочешь уйти теперь? — пробормотал он.

— С вашего разрешения, — ответила я, и он кратко кивнул. Мое сердце сжалось... Было что-то... Как если бы... Как если бы подобие сожаления в его голосе... Ощутила тревогу. Не знала, что это его последний вечер...

Ночь была прохладной. Спала довольно хорошо. Проснулась рано, было еще темно. Почувствовала глубокую ясность.

Направляясь к нему, среди движения делового утра, гама детей, идущих в школу, без цели блуждающих коров, рикшей, несущихся с огромной скоростью, дерущихся псов и неба, покрытого белыми облаками, осознала, что ощущение небытия теперь не только в его присутствии. Оно пребывает со мной... Я ощущаю себя так перед Богом, пе-

ред жизнью. Это, похоже, должно стать самым моим существом.

Он вышел. Его торс был обнажен, и он начал прогуливаться туда-сюда на возвышении из кирпичей, затем он сел. Его супруга вышла и обсуждала что-то, ему передали газету. Я принесла его очки. Он начал читать; в последнее время он читает газету каждое утро.

Мусульманин брадобрей вошел в ворота. Стул Гуруджи поставили в тень мангового дерева, и началась церемония стрижки волос и бороды. Оттого что это была особая церемония, любила наблюдать ее.

— Немного здесь, и здесь, и здесь, — повторял он, указывая на места, которые он хотел, чтобы подстригли или": побрили еще больше, или друтим образом. Я развлекалась. Бедный парикмахер, думала я, это уже продолжается около часа, задавала себе вопрос, сколько он собирается заплатить ему? Заплачу, решила я.

— Сколько это стоит? Пожалуйста, разрешите мне заплатить.

Он улыбнулся: — Положи на стул столько, сколько ты думаешь, он должен получить.

Так я и сделала. Он снова улыбнулся и, поворачиваясь к брадобрею, который все еще укладывал все свои принадлежности обратно в ящик: — Здесь твои деньги.

Брадобрей ушел, рассыпаясь в благодарностях.

Когда пришла днем, он возлежал на тачат, оживленно беседуя, рассказывая историю своей супруге, сыновьям и брату. Все сидели в комнате. Не заметила ничего необычного. Помню, подумала только, что он говорит слишком много, это повредит ему...

Вдруг нас попросили выйти. Закрывая за собой дверь, поинтересовалась у его брата, чувствует ли себя Бхай Сахиб хорошо.

— Нет, — ответил он, — он не чувствует себя хорошо. Не была по-настоящему обеспокоена. Через несколько

минут дверь открылась. Подождала немного, затем вошла

в комнату. Он сидел на корточках на краю тачат, держа свою голову обеими руками.

— Можно мне войти? — Он холодно посмотрел на меня не ответив. — Ваш брат сказал, что вам нехорошо.

Он повернул голову в противоположную от меня сторону и быстро кивнул. Но я успела поймать проблеск такого сострадания и заботы, и это озадачило меня. Сохраняла спокойствие. Вошла его супруга и села напротив, смотря на него с беспокойством. Слышала, как он сказал ей на хинди: «У меня большие сложности с дыханием».

Действительно, его дыхание было быстрым и явно болезненным. Сердечная астма, подумала я, начала тревожиться. Бабу послали за доктором. Видела, что он заметно огорчен. Тело, казалось, трудилось над каждым вздохом. Спросила его: «Могу ли пойти за доктором Рам Сингхом?» Это был специалист-кардиолог, который помогал ему в течение всех предыдущих сердечных приступов. Он сделал неопределенное движение правой рукой, как будто говорил: «Что за польза?»

Его супруга сказала: «Да». Я быстро поднялась. Вирендра сказал, что тоже пойдет.

Путешествие казалось бесконечны:.: л.тз.-;:.• обоих Небо было тяжелым и серым от облаков. Доктор Рам Сингх, к счастью, был дома. Он вышел тотчас и повез нас на своем автомобиле.

— Это удар справа, в то же время этот же удар затронул левый желудочек. Также присутствует сердечная астма.

Подошла к боковой двери. Гуруджи лежал, его локоть был на подушке, поддерживал голову правой рукой. Стояла за дверью несколько секунд. Мои глаза, мое лицо, должно быть, выражали, что все мое существо взывало к нему. Мое сердце было полно страха. Не поднимая головы, он посмотрел на меня долгим, неулыбающимся взглядом, опустил глаза на долю секунды и затем снова взглянул.

Это был взгляд божественного возлюбленного... Мое сердце остановилось, как пронзенное. Даже тогда не осоз-

нала, что это был его последний взгляд. И это был особый взгляд, предназначенный мне...

Доктор вошел и сделал инъекцию.

Сидела снаружи с другими. Вирендра сказал, что сейчас он спит.

Внезапно мы услышали странный звук, подобный рыку. Вирендра стоял рядом с дверью. Присоединилась к нему. Увидела, что Равиндра, его старший сын, сидел на кровати перед ним, поддерживая его.

Взглянула на Бхай Сахиба, полуподдерживаемого подушками. Увидела к своему удивлению, что его живот поднимается вверх и вниз странным, необычным образом, работая, как кузнечные мехи. Обратила внимание Вирён-дры, чьи огромные темные глаза были широко открыты в страхе, на это.

— Он вдыхает животом, — ответил он. Мне это не понравилось. Чувствовала, что это совсем ненормально. Его супруга вошла в комнату с несколькими женщинами, издала пронзительный крик и упала на его кровать, громко плача. Вирендра бросился в комнату, один раз взглянул на него и вышел, пятясь назад.

— Он умер! — кричал он, — Он мертв!

Вбежала в комнату. Он лежал навзничь, огромный в руках Равиндры. Его лицо было опухшее от усилия и красное... Вышла остолбенев. Так много людей устремилось внутрь: казалось, они появились внезапно, их не было здесь прежде... Умер? Не могла поверить в это... Как это возможно?

Женщины начали завывать, как голодные волчицы на луну. Думаю, это ужасный обычай: такой ужасный и такой бесполезный шум. Определенно, он не мог быть мертв...

Но он был.

Вошла внутрь и опустилась на колени у основания тачат и прижала лоб к его ступням. Их холод, казалось, обжигал мою кожу. Лампу поставили в нишу, где он хранил свои книги. Это было единственное освещение, и в тусклом свете его лицо казалось чужим, больше не принадле-

жащим этому миру. Я продолжала входить и выходить. Теперь в комнате все было тихо.

Ушла домой в 11 и проплакала, пока не уснула, но в моем сердце была тишина и внутренний покой...

На следующее утро пришла около пяти. Села снаружи с другими. Когда стало достаточно светло, приблизилась к боковой двери и вошла внутрь комнаты. Но, к моему удивлению, увидела, что его лицо приобрело улыбающееся выражение. Странная, мистическая улыбка с закрытыми губами. Таинство pax aeternam (вечного покоя)... Это было так прекрасно, так неожиданно, что я не могла оторвать глаз от его лица. И мое сердце билось так неистово, что я слышала его биение во всем моем теле... Нежный изгиб его губ... Борода, которую подстригли вчера с такой заботой и вниманием... Его великолепный лоб.

«До свидания, Шейх. Больше никогда», — кричало мое сердце.

Хотела остаться, но если должна буду сидеть на полу среди всех женщин, то не увижу его лицо. Так продолжала входить и выходить, смотря жадными глазами, стараясь запомнить его лицо навсегда, пока мое физическое тело будет существовать... Это лицо, такое прекрасное, такое безмятежное, настолько наполненное внутренним покоем...

Похороны были около часа дня. Много людей сидело снаружи, сад был заполнен толкающейся, болтающей толпой. Затем все мужчины, члены семьи, вошли внутрь мыть его. Мы слышали доносящиеся из комнаты причитания и плач. Когда он был одет, женщин проводили внутрь, и страшное завывание началось снова, доходя до крещендо. Его лицо было также спокойно, улыбаясь загадочно, ласково, но в нем уже было некое подобие отдаленности, «ухода прочь».

Профессор Батнагар сказал мне: «Мужайся! Он не умер, они поднимают шум из ничего». Я улыбнулась. Это была правда. И за исключением увиденного мельком, когда они

спускали его в могилу, это был последний раз, когда видела его лицо...

Не помню момента, когда мы добрались до Самадхи. Он хотел быть погребенным у ног своего отца. Заметила, что его могила намного глубже, чем на Западе. У нее ниша, похожая на выдвижной ящик, для того чтобы положить туда тело, которое позже будет запечатано кирпичами, до того как будет засыпано землей.

Был такой покой вокруг, так много солнечного света; широкие индийские равнины и ветер... Шейх, мой Шейх...

— Снимите покров с его лица, — сказал кто-то. На секунду мелькнуло это безмятежное лицо, которое казалось таким свежим и просто спящим... И затем все было окончено, кроме звука влажной земли, падающей вниз.

Шейх, мой Шейх, продолжал повторять мой ум. И небо, прозрачное, с белыми облаками. И хорошо пахнущий ветер. Взяла немного земли, благословенной земли с могилы Святого... Она воплощает для меня ваше тело... Но вы, вы для меня будете жить вечно...

 

Часть 3

Октябрь 1966 г.

Дражайшая, это письмо пришло к тебе из одино-

кого уединения на холмах Гималаев. Пишу тебе, сидя на пороге, обратив свое лицо к снежным вершинам. Они ясно видны этим утром. Также и прошлым вечером: все пространство было кораллово-розовым, зарево после захода солнца мягко исчезало в ледниках. И такими близкими кажутся они...

Это великолепное утро. Растения ашрама — это буйство цвета. Подсолнухи, циннии, георгины, а над ними космос и ноготки. Воздух дрожит от жужжания пчел и сверчков, наполняющих сад веселым однообразным звуком, который, кажется, принадлежит солнечному сиянию. Ясная радость жизни возвращает детские воспоминания солнечных дней, голубого неба и сильной жары, очаровательного солнечного сияния.

Все вырастает здесь таким высоким, как будто растительность старается состязаться с высокими холмами вокруг и огромными горами. Подсолнухи девяти и десяти футов высоты, у ближайшего к моей двери тридцать два распустившихся цветка и как минимум столько же бутонов. Есть цинния, похожая на куст, усыпанная большими соцветиями, совсем как георгины, четырех дюймов в ширину. И космос! Никогда не видела ничего подобного! Они растут здесь дико, на склонах и на полянах джунглей, и в нашем саду, должно быть, несколько тысяч растений малинового, белого, темно-розового, бледно-розового и розового с малиновой сердцевиной. Есть ноготки шести футов высоты около веранды!

Как раз теперь наш ашрам выглядит, как долина цветов. Накануне ходила в сосновый лес на противоположном холме, откуда волшебный вид на три долины. Долина Га-рар, со снегами позади нее, затем Кусани и долина реки Чинода. Вокруг всего высокие холмы, знаменитые Холмы Кумаон, покрытые сосновыми лесами на вершинах и джунглями, ниже на склонах. Ашрам находится на высоте 6075 футов над уровнем моря. Кусани — деревня с населением в одну тысячу жителей — находится в центре, ниже почти на 600 футов..Один раз в неделю спускаюсь в поселок за покупками, хотя теперь основное пропитание собирается в саду ашрама.

В последнее время, кажется, живу на своем пороге, с тех пор как снега стали ясно видны. Каждое утро встаю задолго до восхода солнца. Зеленая, синевато-серая прозрачность неба переходит постепенно в бледно-желтый, предвещая восход. Совершенная тишина. Снега темные, грозные. Ни откуда не доносится ни звука. Природа в ожидании. Затем из деревни внизу раздаются звуки, жизнь начинает пробуждаться. Голоса детей, смех, собаки лают, случайные обрывки песен. Звук воды, бегущей в ведра. Дым поднимается, приятный терпкий запах горящих дров.

Но лес и заросли еще безмолвны. Затем, внезапно подчиняясь сигналу невидимого дирижера, начинают петь птицы на склонах и на равнинах. Первый неуверенный звук, еле уловимая модуляция. Затем все присоединяются к ней. Как на западе, первыми начинают дрозды, и здесь в Гималаях у них желтый клюв, как и у наших дроздов.

А я сижу и слушаю, и небо становится оранжевым от лучей света позади пиков. С каждым днем эти лучи больше появляются на юге. Теперь приближается самый драматический момент: вершины снегов освещаются первым отблеском. Это происходит, как если бы Дэва зажег малиновый фонарь на верхушке высочайшей горы, и одна за другой, все вершины начинают сиять. Глубокий красный свет скользит все ниже и ниже, и вершины пиков становятся кораллово-красными. Затем, как по волшебству все пространство становится кораллово-красным, затем темно-золотым и сверкающее желтым и постепенно, бледнея и бледнея, оно превращается в белое сияние, нереальное в своей чистоте. Сначала на фоне синевато-серого с желтоватым неба, и позже, как бы растворяется в голубом. Видится таким светлым и неземным, что невозможно поверить своим глазам.