Глава третья. ВОЖАКИ ТОЛПЫ И ИХ СПОСОБЫ УБЕЖДЕНИЯ

 

 

* 1. Вожаки толпы. -- Инстинктивная потребность всех индивидов в толпе

повиноваться вожаку. -- Психология вожаков. -- Только вожаки могут создать

веру и дать организацию толпе. -- Насильственный деспотизм вожаков. -- Их

Классификация. -- Роль, которую играет воля.

* 2. Способы действия вожаков. -- Утверждение, повторение и зараза. --

Относительная роль всех этих факторов. -- Как распространяется зараза из

низших слоев общества в высшие. -- Популярное мнение быстро становится общим

мнением. * 3. Обаяние. -- Определение и классификация обаяния. -- Обаяние

приобретенное и личное. -- Различные примеры. -- Как исчезает обаяние.

Духовная организация толпы нам уже известна, и мы знаем также, какие

двигатели могут действовать на ее душу. Теперь нам остается рассмотреть

способы применения этих двигателей и указать, кто может ими пользоваться.

*1. ВОЖАКИ ТОЛПЫ

Лишь только известное число живых существ соберется вместе, все равно,

будет ли то стадо животных или толпа людей, они инстинктивно подчиняются

власти своего вождя. В толпе людей вождь часто бывает только вожаком, но,

тем не менее, роль его значительна. Его воля представляет то ядро, вокруг

которого кристаллизуются и объединяются мнения. Он составляет собой первый

элемент организации разнородной толпы и готовит в ней организацию сект. Пока

же это не наступит, он управляет ею, так как толпа представляет собой

раболепное стадо, которое не может обойтись без властелина.

Вожак обыкновенно сначала сам был в числе тех, кого ведут; он так же

был загипнотизирован идеей, апостолом которой сделался впоследствии. Эта

идея до такой степени завладела им, что все вокруг исчезло для него, и

всякое противное мнение ему казалось уже заблуждением и предрассудком.

Потому-то Робеспьер, загипнотизированный идеями Руссо, и пользовался

методами инквизиции для их распространения.

Обыкновенно вожаки не принадлежат к числу мыслителей -- это люди

действия. Они не обладают проницательностью, так как проницательность ведет

обыкновенно к сомнениям и бездействию. Чаще всего вожаками бывают психически

неуравновешенные люди, полупомешанные, находящиеся на границе безумия. Как

бы ни была нелепа идея, которую они защищают, и цель, к которой они

стремятся, их убеждения нельзя поколебать никакими доводами рассудка.

Презрение и преследование не производят на них впечатления или же только еще

сильнее возбуждают их. Личный интерес, семья -- все ими приносится в жертву.

Инстинкт самосохранения у них исчезает до такой степени, что единственная

награда, к которой они стремятся, -- это мученичество. Напряженность их

собственной веры придает их словам громадную силу внушения. Толпа всегда

готова слушать человека, одаренного сильной волей и умеющего действовать на

нее внушительным образом. Люди в толпе теряют свою волю и инстинктивно

обращаются к тому, кто ее сохранил.

В вожаках у народов никогда не бывало недостатка, но эти вожаки всегда

должны были обладать очень твердыми убеждениями, так как только такие

убеждения создают апостолов. Часто вожаками бывают хитрые ораторы,

преследующие лишь свои личные интересы и действующие путем поблажки низким

инстинктам толпы. Влияние, которым они пользуются, может быть и очень

велико, но всегда бывает очень эфемерно. Великие фанатики, увлекавшие душу

толпы, Петр Пустынник, Лютер, Савонарола, деятели революции, только тогда

подчинили ее своему обаянию, когда сами подпали под обаяние известной идеи.

Тогда им удалось создать в душе толпы ту грозную силу, которая называется

верой и содействует превращению человека в абсолютного раба своей мечты.

Роль всех великих вожаков главным образом заключается в том, чтобы

создать веру, все равно, религиозную ли, политическую, социальную, или веру

в какое-нибудь дело, человека или идею, вот почему их влияние и бывало

всегда очень велико. Из всех сил, которыми располагает человечество, сила

веры всегда была самой могущественной, и не напрасно в Евангелии говорится,

что вера может сдвинуть горы. Дать человеку веру -- это удесятерить его

силы. Великие исторические события произведены были безвестными верующими,

вся сила которых заключалась в их вере- Не ученые и не философы создали

великие религии, управлявшие миром и обширные царства, распространявшиеся от

одного полушария до другого!

Во всех этих случаях, конечно, действовали великие вожаки, а их не так

много в истории. Они образуют вершину пирамиды, постепенно спускающейся от

этих могущественных властителей над умами толпы до того оратора, который в

дымной гостинице медленно подчиняет своему влиянию слушателей, повторяя им

готовые формулы, смысла которых он сам не понимает, но считает их способными

непременно повести за собой реализацию всех мечтаний и надежд.

Во всех социальных сферах, от самых высших до низших, если только

человек не находится в изолированном положении, он легко подпадает под

влияние какого-нибудь вожака. Большинство людей, особенно в народных массах,

за пределами своей специальности не имеет почти ни о чем ясных и более или

менее определенных понятий. Такие люди не в состоянии управлять собой, и

вожак служит им руководителем.

Власть вожаков очень деспотична, но именно этот деспотизм и заставляет

ей подчиняться. Не трудно убедиться, как легко они вынуждают рабочие классы,

даже самые буйные, повиноваться себе, хотя для поддержания своей власти у

них нет никаких средств. Они назначают число рабочих часов, величину

заработной платы, организуют стачки и заставляют их начинаться и

прекращаться в определенный час.

В настоящее время вожаки толпы все более и более оттесняют общественную

власть, теряющую свое значение вследствие распрей. Тирания новых властелинов

покоряет толпу и заставляет ее повиноваться им больше, чем она повиновалось

какому-нибудь правительству. Если же вследствие какой-нибудь случайности

вожак исчезает и не замещается немедленно другим, то толпа снова становится

простым сборищем без всякой связи и устойчивости. Во время последней стачки

кучеров омнибусов в Париже достаточно было арестовать двух вожаков,

руководивших ею, чтобы она тотчас же прекратилась. В душе толпы преобладает

не стремление к свободе, а потребность подчинения; толпа так жаждет

повиноваться, что инстинктивно покоряется тому, кто объявляет себя ее

властелином.

Класс вожаков удобно подразделяется на две определенные категории. К

одной принадлежат люди энергичные, с сильной, но появляющейся у них лишь на

короткое время волей; к другой -- вожаки, встречающиеся гораздо реже,

обладающие сильной, но в тоже время и стойкой волей. Первые -- смелы, буйны,

храбры; они особенно пригодны для внезапных дерзких предприятий, для того,

чтобы увлечь массы несмотря на опасность и превратить в героев вчерашних

рекрутов. Таковы были, например. Ней и Мюрат во времена первой Империи. В

наше время таким был Гарибальди, не обладавший никакими особенными

талантами, но очень энергичный, сумевший овладеть целым неаполитанским

королевством, располагая лишь горстью людей, тогда как королевство имело в

своем распоряжении дисциплинированную армию для своей защиты.

Но энергия этих вожаков, хотя и очень могущественная, держится недолго

и исчезает вместе с возбудителем, вызвавшим ее появление. Очень часто герои,

проявившие такую энергию, вернувшись к обыденной жизни, обнаруживали самую

изумительную слабость и полную неспособность руководить своими поступками

даже при самых обыкновенных условиях, хотя они с виду так хорошо умели

руководить другими людьми. Такие вожаки могут выполнять свою функцию лишь

при том условии, если ими руководят и возбуждают их постоянно, и если всегда

над ними находится человек или идея, указывающие им их поведение.

Вторая категория вожаков, обладающих стойкой волей, не столь блестяща,

но имеет гораздо большее значение. К этой категории и принадлежат истинные

основатели религии и творцы великих дел: св. Павел, Магомет, Христофор

Колумб, Лессепс. Умны ли они, или ограничены -- все равно, мир будет всегда

им принадлежать! Их упорная воля представляет собой такое бесконечно редкое

и бесконечно могущественное качество, которое всЈ заставляет себе

покоряться. Часто не отдают себе достаточно отчета в том, чего можно

достигнуть посредством упорной и сильной воли, а между тем, ничто не может

противостоять такой воле -- ни природа, ни боги, ни люди.

Ближайшим примером того, что достигается сильной волей, служит

знаменитый человек, разделивший два мира и выполнивший задачу, которую

напрасно пытались выполнить в течение трех тысяч лет многие из величайших

государей. Позднее он потерпел неудачу в подобном же предприятии, но тогда

уже наступила старость, перед которой все стушевывается, даже воля. История

тех трудностей, которые надо было преодолеть при прорытии Суэцкого канала,

лучше всего указывает во всех своих подробностях, как много может сделать

одна только сильная воля. Очевидец, доктор Казалес, в нескольких

захватывающих строчках резюмирует это великое дело, об осуществлении

которого рассказывал сам его бессмертный автор: "Он рассказывал изо дня в

день все эпизоды эпопеи канала, -- говорит Казалес. Он рассказывал, как ему

надо было победить невозможное и сделать его возможным, восторжествовать над

всеми препятствиями, коалициями, неудачами, несчастиями и неуспехами всякого

рода. Однако ничто не могло ввергнуть его в уныние, заставить упасть духом.

Он вспоминал, как восстала и безустанно нападала на него Англия, какую

нерешительность выказывали Египет и Франция; как французский консул больше

других мешал началу работ, и как ему нужно было противодействовать, влияя на

рабочих, подвергая их жажде и отказывая им в пресной воде; он говорил, что

морское министерство, инженеры, все люди серьезные, опытные, ученые, но

естественным образом настроенные враждебно против его идеи и притом

убежденные в его гибели, предсказывали эту гибель в такой-то день и час,

точно дело шло о солнечном затмении".

Книга, в которой была бы рассказана жизнь всех великих вожаков толпы,

конечно, не могла бы заключать в себе много имен, но все эти имена стояли во

главе важнейших событий нашей цивилизации и истории.

*2. СПОСОБЫ ДЕЙСТВИЯ ВОЖАКОВ: УТВЕРЖДЕНИЕ, ПОВТОРЕНИЕ, ЗАРАЗА

Когда бывает нужно на мгновение увлечь толпу, заставить ее совершить

какой-нибудь акт, например, ограбить дворец, погибнуть, защищая укрепление

или баррикаду, надо действовать посредством быстрых внушений, и самым лучшим

внушением является все-таки личный пример. Однако толпа, чтобы повиноваться

внушению, должна быть подготовлена к этому раньше известными

обстоятельствами, и главное -- надо, чтобы тот, кто хочет увлечь ее за

собой, обладал особенным качеством, известным под именем обаяния, о котором

мы будем говорить далее.

Когда же дело идет о том, чтобы заставить душу толпы проникнуться

какими-нибудь идеями или верованиями, например, современными социальными

теориями, то применяются другие способы, преимущественно следующие:

утверждение, повторение, зараза. Действие этих способов медленное, но

результаты, достигаемые ими, очень стойки.

Простое утверждение, не подкрепляемое никакими рассуждениями и никакими

доказательствами, служит одним из самых верных средств для того, чтобы

заставить какую-нибудь идею проникнуть в душу толпы. Чем более кратко

утверждение, чем более оно лишено какой бы то ни было доказательности, тем

более оно оказывает влияние на толпу. Священные книги и кодексы всех веков

всегда действовали посредством простого утверждения; государственные люди,

призванные защищать какое-нибудь политическое дело, промышленники,

старающиеся распространять свои продукты с помощью объявлений, хорошо знают,

какую силу имеет утверждение.

Утверждение тогда лишь оказывает действие, когда оно повторяется часто

и, если возможно, в одних и тех же выражениях. Кажется, Наполеон сказал, что

существует только одна заслуживающая внимания фигура риторики -- это

повторение. Посредством повторения идея водворяется в умах до такой степени

прочно, что в конце концов она уже принимается как доказанная истина.

Влияние утверждения на толпу становится понятным, когда мы видим, какое

могущественное действие оно оказывает на самые просвещенные умы. Это

действие объясняется тем, что часто повторяемая идея в конце концов

врезается в самые глубокие области бессознательного, где именно и

вырабатываются двигатели наших поступков. Спустя некоторое время мы

забываем, кто был автором утверждения, повторявшегося столько раз, и в конце

концов начинаем верить ему, отсюда-то и происходит изумительное влияние

всяких публикаций. После того, как мы сто, тысячу раз прочли, что лучший

шоколад -- это шоколад X, нам начинает казаться, что мы слышали это с разных

сторон, и мы в конце концов совершенно убеждаемся в этом. Прочтя тысячи раз,

что мука V спасла таких-то и таких-то знаменитых людей от самой упорной

болезни, мы начинаем испытывать желание прибегнуть к этому средству, лишь

только заболеваем аналогичной болезнью. Читая постоянно в одной и той же

газете, что А -- совершенный негодяй, а В -- честнейший человек, мы конце

концов становимся сами в убежденными в этом, конечно, если только не читаем

при этом еще какую-нибудь другую газету, высказывающую совершенно

противоположное мнение. Только утверждение и повторение в состоянии

состязаться друг с другом, так как обладают в этом случае одинаковой силой.

После того, как какое-нибудь утверждение повторялось уже достаточное

число раз, и повторение было единогласным (как это можно наблюдать, скажем,

на примере некоторых финансовых предприятий, пользующихся известностью и

достаточно богатых, чтобы купить себе поддержку общественного мнения),

образуется то, что называется течением, и на сцену выступает могущественный

фактор -- зараза. В толпе идеи, чувства, эмоции, верования -- все получает

такую же могущественную силу заразы, какой обладают некоторые микробы. Это

явление вполне естественное, и его можно наблюдать даже у животных, когда

они находятся в стаде. Паника, например, или какое-нибудь беспорядочное

движение нескольких баранов быстро распространяется на целое стадо. В толпе

все эмоции также точно быстро становятся заразительными, чем и объясняется

мгновенное распространение паники. Умственные расстройства, например,

безумие, также обладают заразительностью. Известно, как часто наблюдаются

случаи умопомешательства среди психиатров, а в последнее время замечено

даже, что некоторые формы, например агорафобия, могут даже передаваться от

человека животным.

Появление заразы не требует одновременного присутствия нескольких

индивидов в одном и том же месте; оно может проявлять свое действие и на

расстоянии, под влиянием известных событий, ориентирующих направление мыслей

в известном смысле и придающих ему специальную окраску, соответствующую

толпе. Это заметно особенно в тех случаях, когда умы уже подготовлены

заранее отдаленными факторами, о которых я говорил выше. Поэтому-то

революционное движение 1348 года, начавшись в Париже, сразу распространилось

на большую часть Европы и пошатнуло несколько монархий. Подражание, которому

приписывается такая крупная роль в социальных явлениях, в сущности

составляет лишь одно из проявлений заразы. В другом месте я уже достаточно

говорил о влиянии подражания и поэтому здесь ограничусь лишь тем, что

воспроизведу то, что было сказано мною об этом предмете пятнадцать лет тому

назад и развито в последствии другими авторами в новейших сочинениях:

"Человек так же, как и животное, склонен к подражанию; оно составляет

для него потребность при условии, конечно, если не обставлено затруднениями.

Именно эта потребность и обусловливает могущественное влияние так называемой

моды. Кто же посмеет не подчиниться ее власти, все равно, касается ли это

мнений, идей, литературных произведений или же просто-напросто одежды?

Управляют толпой не при помощи аргументов, а лишь при помощи образцов. Во

всякую эпоху существует небольшое число индивидов, внушающих толпе свои

действия, и бессознательная масса подражает им. Но эти индивиды не должны

все-таки слишком удаляться от преобладающих в толпе идей, иначе подражать

будет трудно, и тогда все их влияние сведется к нулю. По этой-то причине

люди, стоящие много выше своей эпохи, не имеют вообще на нее никакого

влияния. Они слишком отдалены от нее. Поэтому-то и европейцы со всеми

преимуществами своей цивилизации имеют столь незначительное влияние на

народы Востока; они слишком отличаются от этих народов...

Двойное влияние -- прошлого и взаимного подражания -- в конце концов

вызывает у людей одной и той же страны и одной и той же эпохи такое

сходство, что даже те, кто менее всего должен был бы подаваться такому

влиянию, -- философы, ученые и литераторы -- обнаруживают все же такое

семейное сходство в своих мыслях и стиле, что по этим признакам можно тотчас

же узнать эпоху, к которой они принадлежат. Достаточно короткого разговора с

каким-нибудь человеком, чтобы получить полное понятие о том, что он читает,

какие его обычные занятия и в какой среде он живет".

Зараза настолько могущественна, что она может внушать индивидам не

только известные мнения, но и известные чувства. Благодаря именно такой

заразе, в известную эпоху подвергались презрению известные произведения,

например, "Тангейзер", спустя несколько лет возбудивший восторги тех же

самых людей, которые его осмеяли.

Мнения и верования распространяются в толпе именно путем заразы, а не

путем рассуждений, и верования толпы всех эпох возникали посредством такого

же точно механизма: утверждения, повторения и заразы. Ренан совершенно

справедливо сравнивает первых основателей христианства "с рабочими

социалистами, распространяющими свои идеи по кабакам". Вольтер также говоря

о христианской религии, сказал, "что в течение более чем ста лет ее

последователями была только самая презренная чернь".

На примерах, аналогичных тем, на которые я уже указывал здесь, можно

ясно проследить, как зараза, действующая вначале только в народных слоях,

постепенно переходит в высшие слои общества; мы можем убедиться в этом на

наших современных социалистских доктринах, которыми в настоящее время

начинают увлекаться уже те, кто осужден сделаться первыми жертвами их

торжества. Действие заразы настолько сильно и могущественно, что перед ним

отступает всякий личный интерес.

Вот почему всякое мнение, сделавшись популярным, в конце концов

получает такую силу, что проникает и в самые высшие социальные слои и

становится там господствующим, хотя бы нелепость его была вполне очевидна. В

этом явлении заключается очень любопытная реакция низших социальных слоев на

высшие, тем более любопытная, что все верования толпы всегда проистекают из

какой-нибудь высшей идеи, не пользовавшейся никаким влиянием в той среде, в

которой она народилась. Обыкновенно вожаки, подпавшие под влияние этой идеи,

завладевают ею, извращают се, создают секту, которая в свою очередь

извращает и затем распространяет ее в недрах масс, продолжающих извращать ее

все более и более. Сделавшись наконец народной истиной, эта идея некоторым

образом возвращается к своему первоначальному источнику и тогда уже

действует на высшие слои нации. В конце концов мы видим, что все-таки ум

управляет миром. Философы, создавшие какие-нибудь идеи, давно уже умерли и

превратились в прах, но благодаря описанному мною механизму, мысль их

все-таки торжествует в конце концов.

&3. ОБАЯНИЕ

Идеи, распространяемые путем утверждения, повторения и заразы, обязаны

своим могуществом главным образом таинственной силе, которую они

приобретают, -- обаянию.

Идеи или люди, подчинявшие себе мир, господствовали над ним

преимущественно благодаря этой непреодолимой силе, именуемой обаянием. Мы

все понимаем значение этого слова, но оно употребляется часто в таких

различных смыслах, что объяснить его нелегко. Обаяние может слагаться из

противоположных чувств, например, восхищения и страха. В основе обаяния

действительно часто заложены именно эти чувства, но иногда оно существует и

без них. Наибольшим обаянием, например, пользуются умершие, следовательно,

-- существа, которых мы не боимся: Александр, Цезарь, Магомет, Будда. С

другой стороны есть такие предметы и фикции, которые нисколько не возбуждают

в нас восхищения, например, чудовищные божества подземных храмов Индии, но

которые, тем не менее, имеют огромное обаяние. В действительности обаяние --

это род господства какой-нибудь идеи или какого-нибудь дела над умом

индивида. Это господство парализует все критические способности индивида и

наполняет его душу удивлением и почтением. Вызванное чувство необъяснимо,

как и все чувства, но, вероятно, оно принадлежит к тому же порядку, к какому

принадлежит очарование, овладевающее замагнитизированным субъектом. Обаяние

составляет самую могущественную причину всякого господства; боги, короли и

женщины не могли бы никогда властвовать без него.

Различные виды обаяния можно, однако, подразделить на две главные

категории: обаяние приобретенное и обаяние личное. Приобретенное обаяние --

то, которое доставляется именем, богатством, репутацией; оно может

совершенно не зависеть от личного обаяния. Личное же обаяние носит более

индивидуальный характер и может существовать одновременно с репутацией,

славой и богатством, но может обходиться и без них.

Приобретенное или искусственное обаяние гораздо больше распространено.

Уже одного того факта, что какойнибудь индивид занимает известное социальное

положение, обладает известным богатством и титулами, бывает зачастую

достаточно, чтобы придать ему обаяние, как бы ни было ничтожно его личное

значение. Военный в своем мундире, судья в своей мантии всегда пользуются

обаянием. Паскаль совершенно справедливо указывал на необходимость облачить

судей в мантии и парики. Без этого они бы лишились на три четверти своего

авторитета. Самый свирепый социалист всегда бывает несколько смущен при виде

принца или маркиза; стоит присвоить себе такой титул, и самый прозорливый

коммерсант легко даст себя обморочить.

Это влияние титулов, орденов и мундиров на толпу встречается во всех

странах, даже там, где больше всего развито чувство личной свободы. Я

приведу по этому поводу отрывок из новой книги одного путешественника,

рассказывающего следующее о том обаянии, которым пользуются некоторые

личности в Англии:

"Много раз мне приходилось наблюдать особенное состояние опьянения,

которое овладевает даже самыми благоразумными англичанами при виде и общении

с каким-нибудь пэром Англии. Они заранее уже любят его, лишь бы богатство

его соответствовало его положению, и в его присутствии они всЈ переносят от

него с восторгом. Они краснеют от удовольствия, когда он приближается к ним

или заговаривает с ними; сдерживаемая радость сообщает непривычный блеск их

глазам. У них "лорд находится в крови", если позволено будет так выразиться,

как мы выражаемся, например, про испанца, что у него танцах в крови, про

немца -- что у него музыка в крови, и про француза -- что у него в крови

революция- Их страсть к лошадям и Шекспиру менее сильна, и они менее

извлекают из нее наслаждений. Книга пэров имеет огромный сбыт и ее можно

найти в самых отдаленных местах и у всех так же, как Библию".

Я касаюсь здесь лишь обаяния, которое имеют люди; но рядом с этим можно

поставить и обаяние мнений, литературных и художественных произведений и

т.д. В последнем случае чаще всего обаяние является результатом усиленного

повторения. История и в особенности история литературы и искусства,

представляет собой не что иное, как повторение все одних и тех же суждений,

которые никто не смеет оспаривать и в конце концов все повторяют их так, как

выучили в школе. Есть имена и вещи, которых никто не смеет коснуться. Для

современного читателя, например, чтение Гомера доставляет, конечно, огромную

и непреодолимую скуку, но кто же посмеет сознаться в этом? Парфенон в его

настоящем виде является несчастной развалиной, лишенной всякого интереса, но

эта развалина обладает обаянием именно потому что она представляется нам не

в том виде, в каком она есть, а в сопровождении всей свиты исторических

воспоминаний. Главное свойство обаяния именно и заключается в том, что оно

не допускает видеть предметы в их настоящем виде и парализует всякие

суждения. ~ Толпа всегда, а индивиды -- весьма часто нуждаются в готовых

мнениях относительно всех предметов. Успех этих мнений совершенно не зависит

от той частицы истины или заблуждения, которая в них заключается, а

исключительно лишь от степени их обаяния.

Теперь я буду говорить о личном обаянии. Этот род обаяния совершенно

отличается от искусственного или приобретенного обаяния и не зависит ни от

титула, ни от власти; оно составляет достояние лишь немногих лиц и сообщает

им какое-то магнетическое очарование, действующее на окружающих, несмотря

даже на существование между ними равенства в социальном отношении и на то,

что они не обладают никакими обыкновенными средствами для утверждения своего

господства. Они внушают свои идеи, чувства тем, кто их окружает, и те им

повинуются, как повинуются, например, хищные звери своему укротителю, хотя

они легко могли бы его разорвать.

Великие вожаки толпы: Будда, Магомет, Жанна д'Арк, Наполеон обладали в

высшей степени именно такой формой обаяния и благодаря ей подчиняли себе

толпу. Боги, герои и догматы внушаются, но не оспариваются; они исчезают,

как только их подвергают обсуждению.

Великие люди, об обаянии которых я только что говорил, без этого

обаяния не могли бы сделаться знаменитыми. Конечно, Наполеон, находясь в

зените своей славы, пользовался огромным обаянием, благодаря своему

могуществу, но все же это обаяние существовало у него и тогда еще, когда он

не имел никакой власти и был совершенно неизвестен. Благодаря протекции, он

был назначен командовать армией в Италии и попал в кружок очень строгих,

старых воинов-генералов, готовых оказать довольно-таки сухой прием молодому

собрату, посаженному им на шею.

Но с первой же минуты, с первого свидания, без всяких фраз, угроз или

жестов, будущий великий человек покорил их себе. Тэн заимствует из мемуаров

современников следующий интересный рассказ об этом свидании:

"Дивизионные генералы, в том числе Ожеро, старый вояка, грубый, но

героичный, очень гордившийся своим высоким ростом и своей храбростью,

прибыли в главную квартиру весьма предубежденными против выскочки,

присланного из Парижа. Ожеро заранее возмущался, уже составив себе мнение о

нем по описанию и готовясь неповиноваться этому "фавориту Барраса",

"генералу Вандемьера", "уличному генералу", на которого все смотрели как на

медведя, потому что он всегда держался в стороне и был задумчив, притом этот

малорослый генерал имел репутацию математика и мечтателя. Их ввели. Бонапарт

заставил себя ждать. Наконец он вышел, опоясанный шпагой, и, надев шляпу,

объяснил генералам свои намерения, отдал приказания и отпустил их. Ожеро

безмолвствовал, и только когда они уже вышли на улицу, он спохватился и

разразился своими обычными проклятиями, соглашаясь вместе с Массеной, что

этот маленький генерал внушил ему страх, и он решительно не может понять,

почему с первого взгляда он почувствовал себя уничтоженным перед его

превосходством".

Обаяние Наполеона еще более увеличилось под влиянием его славы, когда

он сделался великим человеком. Тогда уже его обаяние сделалось почти

равносильно обаянию какого-нибудь божества. Генерал Вандамм, революционный

вояка, еще более грубый и энергичный, чем Ожеро, говорил о нем маршалу

д'Oрнано в 1815 году, когда они вместе поднимались по лестнице в

Тюильрийском дворце: "Мой милый, этот человек производит на меня такое

обаяние, в котором я не могу отдать себе отчета, и притом до такой степени,

что я, не боящийся ни Бога, ни черта, приближаясь к нему, дрожу, как

ребенок; и он бы мог заставить меня пройти через игольное ушко, чтобы затем

бросить меня в огонь".

Наполеон оказывал такое же точно обаяние на всех тех, кто приближался к

нему.

Сознавая вполне свое обаяние. Наполеон понимал, что он только

увеличивает его, обращаясь даже хуже, чем с конюхами, с теми важными лицами,

которые его окружали и в числе которых находились знаменитые члены Конвента,

внушавшие некогда страх Европе. Рассказы, относящиеся к тому времени,

заключают в себе много знаменательных фактов в этом отношении. Однажды в

государственном совете Наполеон очень грубо поступил с Беньо, с которым

обошелся, как с неучем и лакеем. Достигнув желаемого действия, Наполеон

подошел к нему и сказал: "Ну, что, большой дурак, нашли вы, наконец, свою

голову?" Беньо, высокий, как тамбур-мажор, нагнулся очень низко, и маленький

человечек, подняв руку, взял его за ухо, "что было знаком упоительной

милости, -- пишет Беньо, -- обычным жестом смилостивившегося господина".

Подобные примеры дают ясное понятие о степени низости и пошлости, вызываемой

обаянием в душе некоторых людей, объясняют, почему великий деспот питал

такое громадное презрение к людям, его окружавшим, на которых он

действительно смотрел, лишь как на пушечное мясо.

Даву, говоря о своей преданности и преданности Маре Бонапарту,

прибавлял: "Если бы император сказал нам обоим: "Интересы моей политики

требуют, чтобы я разрушил Париж, и притом так, чтобы никто не мог из него

выйти и бежать", -- то Маре, без сомнения, сохранил бы эту тайну, я в том

уверен, но тем не менее, не мог бы удержаться и вывел бы из Парижа свою

семью и тем подверг бы тайну опасности. Ну, а я из боязни, чтобы никто не

догадался об этой тайне, оставил бы в Париже свою жену и детей".

Надо иметь в виду именно эту удивительную способность Наполеона

производить обаяние, чтобы объяснить себе его удивительное возвращение с

острова Эльбы и эту победу над Францией одинокого человека, против которого

выступили все организованные силы великой страны, казалось, уставшей уже от

его тирании. Но стоило ему только взглянуть на генералов, присланных для

того, чтобы завладеть им, и поклявшихся им завладеть, и все они немедленно

подчинились его обаянию.

"Наполеон, -- пишет английский генерал Уолслей, -- высаживается во

Франции почти один, как беглец с маленького острова Эльбы, и в несколько

недель ему удается без всякого кровопролития ниспровергнуть всю организацию

власти во Франции, во главе которой находился ее законный король. Существуют

ли случаи, где личное превосходство человека проявлялось бы более

поразительным образом? В продолжении всей этой последней его кампании можно

ясно видеть, какую власть он имел над союзниками, заставляя их следовать его

инициативе, и как мало было нужно, чтобы он их раздавил окончательно".

Его обаяние пережило его и продолжало увеличиваться.

Благодаря именно этому обаянию попал в императоры его безвестный

племянник. Наблюдая затем, как возрождается его легенда, мы можем убедиться,

насколько еще могущественна его великая тень. Обращайтесь дурно с людьми

сколько вам угодно, убивайте их миллионами, вызывайте нашествия за

нашествиями, и все вам будет прощено, если вы обладаете достаточной степенью

обаяния и талантом для поддержания этого обаяния.

Я привел тут совершенно исключительный пример обаяния, но необходимо

было указать именно на такой случай, чтобы происхождение великих религий,

великих доктрин и великих империй сделалось нам понятным. Генезис всего

этого неясен, если не принять во внимание могущественную силу обаяния.

Но обаяние основывается не исключительно на личном превосходстве, на

военной славе или религиозном страхе. Оно может иметь гораздо более скромное

происхождение и все-таки быть весьма значительным. Наш век указывает нам

много таких примеров. Одним из самых разительных является история

знаменитого человека (Лессепса), изменившего вид земного шара и коммерческие

сношения народов, отделив два континента. Он успел в своем предприятии не

только вследствие громадной воли, но и вследствие обаяния, которое он имел

на всех окружающих. Чтобы победить почти всеобщее недоверие, ему надо было

только показаться. Он говорил несколько минут, и благодаря его очарованию,

противники быстро превращались в его сторонников. Англичане в особенности

восставали против его проекта, но стоило ему лишь показаться в Англии, и все

уже были на его стороне. Когда позднее он проезжал через Саутхемптон,

колокола звонили в его честь, а теперь Англия собирается воздвигнуть ему

статую. "Победив все -- вещи, людей, болота, скалы и пески", он уже нс верил

более в препятствия и вздумал было возобновить Суэз в Панаме. Он начал с

теми же средствами, но пришла старость; кроме того, вера, сдвигающая горы,

двигает ими лишь тогда, когда они не слишком высоки. Но горы, однако,

устояли и возникшая из этого катастрофа уничтожила блестящий ореол славы,

окружавший этого героя. Его жизнь лучше всего показывает, как возникает

обаяние и как оно может исчезнуть. Сравнившись в величии с самыми

знаменитыми героями истории, он был низвергнут простыми судьями своей страны

в ряды самых презренных преступников. Когда он умер, толпа отнеслась к этому

совершенно равнодушно, и только иностранные государи сочли нужным почтить

память одного из величайших людей в истории.

Одна иностранная газета, а именно "Neue Freie Presse", высказала по

поводу судьбы Лессепса психологически верные замечания, которые я и

воспроизвожу здесь:

"После осуждения Фердинанда Лессепса нам нечего изумляться печальному

концу Христофора Колумба. Если Фердинанда Лессепса считать мошенником, то

всякую благородную иллюзию надо признавать преступлением. Древний мир

увенчал бы память Лессепса ореолом славы и возвел бы его на Олимп, потому

что он изменил поверхность земли и выполнил дело, совершенствующее ее. Своим

приговором Фердинанду Лессепсу председатель суда создал себе бессмертие, так

как народы всегда будут спрашивать имя человека, не побоявшегося унизить

свой век, нарядив в халат каторжника старика, жизнь которого была славой его

современников... Пусть