ГЛАВА 13. В те выходные Ди остается у меня.

 

В те выходные Ди остается у меня.

В субботу, я беру ее с собой в спортзал. С ума можно было сойти от ее вида в моих подвернутых боксерских трусах, спортивном бра и перчатках. Она сделала парочку ударов по пневматической груше и была уверена, что она была сломана, но я показал ей, что сделать это намного сложнее, чем кажется.

К тому времени, как нам уходить, Долорес гордилась собой — практически, также сильно, как я гордился ей. Она не шибко справлялась со своей грушей, но делала это намного быстрее, чем все новички.

Затем наступает воскресное утро.

Я просыпаюсь от того, что кто-то шепотом ругается — такой скрежущий, совсем не тихий звук, который раздражает так, будто по стеклу скребут чертовым ногтем.

— Нет, мам, Боже, он спит, не могла бы ты просто прекратить! Ладно — я разбужу его. Ладно!

В меня тыкают пальцем и толкают в плечо.

Я говорю себе, что это просто сон.

— Мэтью. Мэтью — проснись, моя мама хочет поговорить с тобой.

У меня открываются глаза. И я вижу, что Долорес совсем не шутит — она протягивает мне свой мобильник.

Родители меня любят — всегда любили. Но мое первое взаимодействие с ними обычно происходит не по телефону, в то время как я лежу в постели с их дочерью в шесть часов хренового утра.

Как-то это не очень удобно.

Я шепчу.

— Я не хочу говорить с твоей матерью.

— Да, уж, ты не один такой. Но она все названивает — просто поговори с ней, и мы ляжем спать дальше.

— Нет, — шиплю я. — Я — голый. И я не хочу разговаривать с твоей матерью с голой задницей.

Она закатывает глаза.

— Вообще-то, это чертов телефон, а не Skype, так что давай.

Она пихает мне телефон.

— Нет.

— Да.

Потом она просто прижимает телефон к моему лицу, так что у меня просто не выбора. Я силой из себя выдавливаю — сам того не желая, говорю с уважением — как дети в начальной школе, приветствующие своего учителя.

— Здравствуйте, Мисс Уоррен.

У нее четкий голос — сильный. И мне интересно, была ли она когда-нибудь на военной подготовке.

— Доброе утро, Мистер Фишер, мне сказали, что Вы спите с моей дочерью — пожалуйста, подтвердите или опровергните.

Недоверчиво, смотрю на Долорес.

Она просто говорит губами:

— Прости.

Прочищаю горло.

— Эммм… ммм… в данный момент нет.

Она фыркает.

— Я понимаю, что Долорес, Солнышко, уже взрослая и принимает решения сама. Но, принимая во внимание состояние мира сегодня, я была бы очень благодарна, если бы Вы удостоили меня ответом на несколько вопросов, чтобы избавить от головной боли мать-одиночку?

Я закрываю микрофон. И расплываюсь в улыбке.

— У тебя отчество Солнышко?

Ди прячет лицо в подушке.

Все мое внимание вновь приковано к Мисс Уоррен.

— Выкладывайте!

Она прокашливается.

— Вас когда-нибудь арестовывали или обвиняли в убийстве?

— Нет.

— А Вас когда-нибудь лечили от психиатрического расстройства?

— Нет.

Но я начинаю подозревать, что Мисс Уоррен лечили.

— Вы работаете по найму?

— Да.

— Вы живете в сооружении, к которому не приделаны колеса?

— Да.

— Вы заделали детей, о которых вам известно?

Такое ощущение, что меня допрашивает самая боязливая страховая компания.

— Нет — никаких детей — известно мне об этом или нет.

— У Вас безопасный секс с моей дочерью?

И на этом викторинная часть нашего шоу заканчивается… спасибо за игру.

Я немного выпрямляюсь на кровати.

— Дело в том, Мисс Уоррен — я думаю, что у вас замечательная дочь. Я отношусь к ней с уважением, она мне нравится, и я делаю все, чтобы она чувствовала себя со мной прекрасно.

Долорес смотрит на меня теплым, обожающим взглядом.

— Но, сказать честно, ответы на все эти вопросы Вас не касаются. Это дело только мое и Ди.

Мисс Уоррен бурчит. Потом говорит:

— Что ж, было мило пообщаться с Вами, Мэтью. Передайте трубку моей дочери, пожалуйста.

— Есть, мэм.

Передаю трубку Ди.

— Да, мам. Да. Я тоже тебя люблю. Пока, — вздыхая, заканчивает она разговор.

Потом кладет голову мне на грудь, обвивает меня своими руками и ногами — и крепко сжимает. Я целую ее в макушку и глажу рукой вдоль ее позвоночника.

— Пожалуйста, не оборачивай ее безумие против меня, — молит она.

Я усмехаюсь.

— Ты еще моих родителей не видела. Как сказал Феррис Бьюллер: в каждой семье есть свои странности.

— Ну… хорошая новость в том, что ты ей нравишься. Добро пожаловать в бункер.

— Не… не знаю, что это значит.

Ди закрывает свои глаза и объясняет.

— Какое-то время назад Амелия встречалась с парнем, который был сервайвелистом[22]. Он построил подземное убежище на заднем дворе. Он не выжил, а вот бункер — да. Она продолжает держать там запасы и приглашать всех своих близких спрятаться там, когда, по ее мнению, — неминуемо — правительство попытается поработить все население и отобрать у нее все оружие.

Мелодичный голос Ди убаюкивает меня снова в сон… когда ее слова, наконец, до меня доходят.

Я вздергиваю голову вверх.

— Погоди, у твоей матери есть оружие?

 

***

 

Вечер понедельника, я вхожу в свою квартиру и бросаю ключи на столик в холле. И сразу же, чувствую… что-то не так.

Чувство, что даже воздух другой. Это как шестое чувство, когда ты живешь один — можешь сразу сказать, когда кто-то побывал в твоем доме.

Или есть ли они до сих пор там.

Ничего не тронуто в гостиной. То же самое в кухне и столовой, которые я осматриваю пока иду по коридору к закрытой двери. Открываю ее и вхожу.

И там, лежит прямо посреди моей кровати, в бледно розовом кружевном белье, такой же подвязке и чулках… Розалин.

Для многих парней, это фантазия, превратившаяся в жизнь. Когда у тебя на пороге появляется горяченькая девица в плаще, а под ним ничего.

Но для меня? Фантазия фантазией — только девушка не та.

Ее темные волосы блестящими волнами раскинуты по моей подушке. Ее взгляд голубых глаз устремлен на меня, а красные губы растягиваются в призывающей улыбке.

— Привет, Мэтью.

— Какого хрена? Как ты сюда попала?

Ей все равно на шокированное презрение в моем тоне. А, может, она просто его не слышит.

Ее рубиновая улыбка остается на месте.

— Я сказала твоему швейцару, что я твоя старая подруга. Поуговаривав его немного, он меня впустил. Тебе, действительно, стоит пожаловаться управляющему дома. Учитывая то, сколько ты платишь за жилье, правила безопасности здесь ужасны. Хотя я подозреваю, что в данный момент ты этому рад.

Она опускает свою руку вниз по животу, прикасаясь к краю тонкой ткани своих трусиков. Хотя мой взгляд жаждет проследить за ее рукой, я смотрю ей прямо в лицо.

— А здесь ты не права.

Она поднимается с кровати и встает передо мной, потупленный взор, руки сложены — идеальная картина сексуальной покорности.

— Я была не права, когда все так оставила, тогда, с тобой. Когда снова тебя увидела, поняла, как сильно по тебе скучала. Я надеялась, что теперь, когда я снова в городе, ты мог бы дать мне второй шанс.

Я не собираюсь лгать. Меня бросает в жар от этих слов, сказанных ею. Мое эго скачет от радости. Разве не этого ждет каждый обманутый любовник? Услышать, что бывший объект их любви говорит, что он был не прав? Просит и умоляет, чтобы его приняли назад?

— Ты уходишь от Джулиана? — спрашиваю я, изумленно.

Она смеется.

— Ухожу от него? Конечно, нет, глупый. Если я уйду от него, я ничего не получу — в брачном договоре это четко прописано. Но это не значит, что я не могу наслаждаться своими… развлечениями. Ты и я можем наслаждаться ими вместе. И часто.

Несколько недель назад я, может, и принял бы ее предложение. Секс с Розалин всегда был ярким событием. А я парень. Регулярный секс без обязательств — это горшочек с золотом на конце радуги. Что-то, что мечтают найти все из нас, но не шибко-то верят в его существование.

Но здесь и сейчас, даже мой член — и тот не заинтересован. А это уже о чем-то говорит, учитывая то, что она практически голая.

Розалин делает шаг вперед и протягивает руки, чтобы обнять меня. Но я беру ее за предплечья и удерживаю на расстоянии вытянутых рук.

— Оденься.

Она выглядит, на самом деле, удивленной. В замешательстве.

Но, прежде чем я успеваю продолжить, в мою дверь стучат. И в коридоре слышится громкий поющий голос Долорес. «How ya call ya lover boy? Come ‘ere, lover boy…»

Вот черт.

Это плохо. Все равно, что строить дом на месте старого индийского кладбища, тела которого ожили и очень недовольны сим фактом. Вот как это плохо.

Я отхожу от Розалин и иду в сторону двери, перебирая в голове свои варианты. Я мог бы запихать Розалин в шкаф или под кровать, но если Ди ее найдет, я буду выглядеть виноватым. Я мог бы не пускать Дина место преступления, но если когда-нибудь она поймет почему, я буду уж точно выглядеть виноватым.

Единственный способ выжить — выложить карты на стол. Рассказать Долорес правду — взывать к ее доверчивой натуре и Богом данной вере в честность ее парня.

Даа — вы правы — я попал, хуже некуда.

Я открываю дверь. Долорес держит передо мной диск с Грязными Танцами, а сама танцует на месте.

— Это отличный фильм для нас! Уверена, ты его еще не видел — учитывая то, что твои пропитанные тестостероном яйца были слишком заняты просмотром боевиков и военных порнух. Но, к счастью, для тебя, у меня есть режиссерская версия с дополнительными сценами. Мы можем повторить сцену в лифте. Я еще могу сделать горяченькое ча-ча-ча.

Я проскальзываю в дверь, прежде чем она заканчивает говорить, и закрываю за собой дверь. Тогда она и обращает внимание взгляд на моем лице и прекращает танцевать.

— Что случилось?

Я кладу свои руки ей на плечи и говорю:

— Мне нужно, чтобы ты не психовала.

Конечно же, такие слова как раз и заставляют ее начинать злиться. Тупость.

— Почему я должна психовать?

Стараюсь сгладить ситуацию.

— Ты должна мне доверять, Долорес. Клянусь, на самом деле, это не то, как это выглядит.

Не сильно-то сгладил, правда? Вот, дерьмо.

Ее тревожный коньячного цвета взгляд блуждает от моего лица к двери за моей спиной, и снова на меня. Она не соглашается со мной, ни в чем не уверяет. Она требует:

— Открой дверь, Мэтью.

Куда уж проще покончить с этим.

Я открываю дверь, и Долорес марширует вперед меня. К чему бы она себя не готовила, она этого не находит. Она оглядывает гостиную.

— Что ты…

Вот когда Розалин проходит по холлу — все еще в своем белье с поясом.

Потому что, если бы не помогло несчастье? То и счастья бы не было.

— Мне кажется, ты ведешь себя по-детски в плане… — Розалин останавливается, когда видит Ди — но ее это, кажется, не беспокоит. — Что ж, это смешно.

Я сжимаю зубы.

— Я же сказал тебе одеться.

— Я думала, ты просто прикинулся скромным. Не думала, что ты это серьезно.

Поворачиваюсь к ней спиной, а лицом к Ди.

— Ди…

Полдюжины эмоций отразились в ее глазах — шок, удивление, боль, предательство, унижение. Веры и доверия там не было.

Но она не сбежала.

И на какой-то момент, я подумал, что мог бы все с ней уладить. Что она вспомнит мои обещания — подумает о моих действиях — за последние несколько дней, и она придет к неизбежным заключениям, что я не изменщик.

Я дам вам секунду, чтобы догадаться о том, что произойдет потом. Чтобы подогреть ваш интерес.

...

 

...

 

...

 

...

 

...

 

...

 

...

 

...

 

Она дает мне пощечину. Сильную.

Шлеп.

А потом ринулась в дверь так, будто за ней черти гонятся.

— Дьявол!

Мне хочется последовать за ней — и я это сделаю — но сначала мне надо кое-кого истребить.

С рассеянной улыбкой Розалин говорит:

— А теперь, где мы остановились?

— Я как раз собирался вышвырнуть твою задницу за дверь. Все еще собираюсь. Не хочу возобновлять с тобой никаких отношений, Розалин. Все кончено. Даже не заговаривай со мной на вечеринках. Если встретишь меня на улице? Отвернись и пройди, нахрен, мимо. Если еще когда-нибудь затеешь что-то подобное, или просто вмешаешься в мою жизнь? Я сделаю все, чтобы твой муж и все ваши знакомые узнали, что ты коварная, хладнокровная, двуличная сучка. Понятно?

Ее уверенность испаряется, а выражение ее лица — становится ранимым. Но это длится лишь секунду. Потом ее взгляд становится ледяным. Злым, но управляемым. Как крыса борющаяся за выживание, даже если ей придется сжевать свою лапу.

— Очень хорошо.

Последний раз бросаю на нее взгляд и выхожу за дверь.

— Чтобы тебя здесь не было, когда я вернусь.

 

***

 

К тому времени, как я дождался следующего лифта и спустился в фойе, Ди уже нигде нет. Я выбегаю на тротуар и глазами ищу ее среди толпы занятых Нью-Йоркцев до тех пор, пока не замечаю ее светлую голову, движущуюся вниз по улице.

И вот когда начинается дождь. Проливной и ледяной, словно огромный, размером с небо душ превращается в холодную мощную струю.

Большое спасибо тебе, Господи. Такая вот отсрочка приговора.

Я перемещаюсь между пешеходами — изо всех сил стараясь по пути не наткнуться глазом на раскрытые зонты. Когда я догоняю Ди, я хватаю ее за руку, разворачиваю ее и кричу:

— Может, ты прекратишь бежать! Я же просил тебя не психовать!

Она машет назад в сторону моего дома и кричит:

— Как я должна не психовать, когда в твоей квартире голая девица?

— Потому что я сейчас не с ней! А здесь — возможно подхватывая пневмонию — бегу за тобой!

— Зачем?

И вот здесь я понимаю, что просил Ди доверять мне — верить, что я отличаюсь от других придурков из ее прошлого — на самом деле, не давая ей на то причин. Любой может доставить девушке удовольствие — подарки, праздники — но это совсем не означает, что он честный. Он может просто выглядеть убедительным. Не показывая, при этом, свои скрытые мотивы или распутную натуру.

Чтобы доказать, что ты ничего не скрываешь, иногда тебе надо просто вывернуть свои карманы, открыть свою сумку и предоставить все это на досмотр. Даже если это неудобно и стеснительно. Доверие нужно заработать… иногда, обнажив себя.

— Мы встречались два года, еще в школе. Я хотел жениться на ней — и думал, она хочет того же. Но ошибался. Все это время она мне изменяла с парнем, который был старше меня, и богаче. А я был просто слеп, чтобы это замечать. Она бросила меня, когда он ее обрюхател. Она разбила мне сердце… а… а теперь, я этому очень рад. Потому что если бы не это… я бы никогда не встретил тебя.

Долорес выглядит удивленной. Потом сочувствующе, но поселившееся сомнение все еще там тоже.

— Она такая красивая.

Я смотрю на мокрые спутанные волосы Ди, запачканное тушью лицо, посиневшие от холода губы. А потом мотаю головой.

— Не для меня.

Она обдумывает мои слова, и через мгновение немного улыбается. Я протягиваю свою руку.

— Давай, пожалуйста, вернемся назад?

Она берет ее.

— Ладно.

Мы быстро возвращаемся ко мне. Когда подходим ближе, я вижу, как из парадной двери выходит Розалин — в черных очках, не смотря на погоду, в плаще, волосы затянуты в низкий аккуратный пучок на голове. Ее водитель держит над ее головой зонт, когда она идет к открытой двери лимузина. Я даже не смотрю ей вслед, когда она уезжает, я просто рад, что она это сделала.

 

***

 

Снова в моей квартире, Ди обнимает сама себя, но это не помогает ее зубам перестать стучать. Мы снимаем свою мокрую, холодную одежду, и я набираю двуместное джакузи горячей водой. Хотя немного вещей может быть лучше, чем секса в ванне, сейчас дело не в этом. Я не собираюсь рассыпаться в сентиментальностях и говорить, что я хочу ее просто «подержать». Я хочу намного большего.

Просто… не прямо сейчас.

Я расслабляюсь, прислонившись к стенке ванны, руки лежат на ее краях, а голова Ди лежит на моей груди, и ее тело вдоль моего, и повернуто ко мне. Я закрываю глаза, наслаждаюсь чувством горячей воды, которая расслабляет мои мышцы и согревает мою кожу. В окутанной паром комнате тихо, спокойно — и мы просто довольствуемся тем, что есть.

До тех пор, пока Ди не шепчет:

— Что было самым плохим, что ты делал?

Я открываю свои глаза, чуть наклоняю голову, чтобы видеть ее лицо.

— Ты задаешь самые странные вопросы.

Вижу, как она улыбается. Она объясняет:

— О чем-то хорошем всегда легко говорить. Но плохие дела могут рассказать о большем.

Я вдыхаю глоток пара и мысленно перебираю в уме свои проступки. А потом признаюсь.

— Я… изменял… каждой девушке, которая у меня была, в старшей школе и колледже… до Розалин. И когда меня несколько раз на этом ловили, я заставлял их думать, что это была их вина.

В выражении ее лица нет осуждения. Ни ужаса или отвращения. Лишь любопытство.

— Зачем ты это делал?

Зачем парни изменяют? Это извечный вопрос с разнообразием ответов. Самый простой из них — потому что это парни. Но это еще не все.

Некоторым парням становится скучно. Хлопать по одной и той же попке, даже если она как у Кейт Аптон, может со временем надоесть. Для других — это игра. Трепет от того, что можно сбежать с чем-то, с чем они не должны, волнение от того, что их могут поймать. И последние — просто козлы. У них духу не хватает признаться девушке, которая любит их, что они не любят ее также в ответ. Они думают, что уберегают ее от боли, заставляя их верить в то, что их обязательства значат больше, чем на самом деле.

— Потому что я был молодым и глупым. Эгоистом. Потому что я хотел их так сильно, чтобы соблазнять, но не достаточно сильно, чтобы перестать, при этом, соблазнять других женщин. Потому что я не знал, как это чертовски ужасно и унизительно, когда тебе вот так лгут.

— Хотя, карма — это праведная сука. После Розалин… потом я узнал. И я поклялся, что больше никогда не заставлю кого-то почувствовать такое.

Каким-то извращенным способом, Розалин оказала мне услугу — преподала мне урок, в котором я так нуждался. Сделала меня лучше. Ради женщин, которые были после нее.

Ради Долорес.

Я прикасаюсь к подбородку Ди и заставляю ее посмотреть мне в глаза.

— Я бы никогда не поступил так с тобой. Та знаешь это, верно?

Пожалуйста, Господи… пожалуйста, пусть она поверит.

Она исследует меня своим взглядом, пытаясь прочитать меня — потом улыбается мне кривоватой улыбкой.

— Да, я это знаю.

Она снова кладет на меня свою голову.

— Но мне, все равно, время от времени требуется напоминание.

— Что насчет тебя? — интересуюсь я. — Какие скелеты в твоем шкафу?

Она отвечает не сразу. Когда она начинает говорить, у нее тихий голос.

— Когда мне было шестнадцать, я сделала аборт. Он был моим первым мужчиной — красивым, забавным, из лучшего района города. Он сказал, что любит меня, и… я поверила ему.

Она наблюдала за тем, как ее рука движется под водой, создавая волновой эффект.

— И я знаю, я должна… сожалеть… об этом. Чувствовать вину. Но этого нет. В то время, это было правильным решением. Тем не менее, — продолжает она, — время от времени, я сама себе думаю, что сейчас у меня был бы ребенок. Ему или ей было бы сейчас девять. И я не… грущу… это точно, но мне интересно, какой бы была сейчас моя жизнь, если все сложись по-другому.

Она смотрит вверх на меня.

— Думаешь, я ужасный человек?

— Нисколечко, — прижимаю ее ближе к себе и целую в макушку.

Ее голос не такой тяжелый, когда она говорит спустя мгновение:

— Я имею в виду, разве это не сумасшествие? Я — и воспитываю маленького мальчика или девочку?

— А ты хочешь детей? — спрашиваю я. — Когда-нибудь?

Она пожимает плечами.

— Не знаю, не уверена, получится ли у меня. Моя мама была не лучшим примером. Не думаю, что она была готова стать матерью. Я была случайностью; Билли — убогостью. Она любила нас и, действительно, старалась, но никогда не было… стабильности… когда я росла, ты знаешь, что я имею в виду? Она постоянно меняла работу, пытаясь перестроить себя, в поисках любви в неправильных местах. Она скорее друг, чем родитель. Боюсь, ее противоречивость могла перейти по наследству.

Даже если этот разговор стал гораздо серьезнее, чем я когда-либо мог себе представить, я не могу перестать думать о Ди, в качестве матери. Гуляющей по улицам в своих топах и каблуках, с малышом, прижатым к ее груди в одном из этих хитроумных изобретений.

И в моем воображении, малыш — идеальное сочетание нас обоих: светлые локоны волос Ди, и мои карие глаза.

— Думаю, ты будешь отличной матерью.

В ее глазах тает чувство благодарности и лучится сквозь ее улыбку.

— Правда?

— Правда.

На самом деле, Долорес во многом напоминает мне Александру. Яростная — страстная в своих привязанностях. Любительница крепких объятий и тысячи поцелуев. Это и есть составляющие самой лучшей матери.

После этого мы молчим. Лежим в ванне, пока вода не становится холодной, наслаждаясь комфортной тишиной — вместе.

 

***

 

Некоторые женщины не оценят этих слов, но я все равно их скажу: вам не обязательно любить, чтобы иметь великолепный секс. Мой самый фантастичный сексуальный опыт в моей жизни был без вовлечения эмоций вообще. Он был с женщинами, к которым я был безразличен. Я не знал их достаточно хорошо, что бы они мне нравились или нет. Иногда, я даже не знал их имен.

Но я знал, что они были страстными — я хотел их, они были для меня привлекательными, на чисто физическом уровне.

Страсть — это просто. Чисто. Весело.

Любовь — это заморочно. Запутанно. Иногда пугающе.

Страсть — это властно. Первобытно. Сильно.

Любовь — это сомнительно. Мимолетно. Она может вынести мозг.

Я понимаю, что такое мнение — абсолютно исключительно по отношению к мужчинам — но статистически говоря, парни намного охотнее получат удовлетворение от случайного безэмоционального секса, чем женщины.

Погуглите, если не верите мне.

Большинство женщин, жаждут чувств во время полового акта — порой они даже кончить не в состоянии без этого.

Но Долорес Уоррен к ним не относится. Она взорвала мне мозг в первый же раз, когда мы пошли на свидание. Не зная меня достаточно хорошо, чтобы испытывать ко мне что-то, и это было великолепно. Для обоих из нас. Фактически, мне казалось, что она хотела, чтобы именно так все и было.

Как я и сказал… страсть — это легко.

Но после той ночи, когда в мою квартиру ворвалась Розалин, что-то изменилось. Сместилось.

Преобразилось.

Я хочу, что бы Ди не просто жестко кончала. Я хочу доставить ей удовольствие. Хочу, чтобы она чувствовала себя счастливой, чувствовала, что о ней заботятся не только в спальне, но и за ее пределами. И я хочу быть причиной этих чувств.

Она вздыхает во сне, и я просыпаюсь от этого звука. Она лежит на животе, одеяло прикрывает ее только по пояс, открывая ее безупречную спину. Я смотрю на ее лицо, интересно, что ей снится. Черты ее лица расслабленные, гладкие — отчего она выглядит уязвимой и юной.

Невинной.

И мою грудь наполняет невероятное чувство защиты, которое сжимает мое сердце. Сначала я прикасаюсь к ней рукой, нежно веду ей вдоль ее позвоночника. За моей рукой, к ней прикасаются мои губы. Мой язык. Пробую на вкус сладкую солоноватость ее кожи вдоль спины к шее.

— Мэтью, — вздыхает она. И я знаю, что она тоже не спит.

Она перекатывается на спину, в темноте ее тревожный взгляд отыскивает мой. Убираю одеяло, обнажая ее ноги. Призывая ее.

Накрываю ее собой, прижимаясь к ней грудью. И когда я целую ее губы, это намного больше, чем просто поцелуй. Совсем другой, по сравнению с теми, что у нас уже были.

Я хочу, чтобы она знала, что я чувствую. Хочу показать ей — с каждой лаской, с каждым касанием — что она значит для меня. И больше всего… я хочу, чтобы она знала, что то же самое я значу и для нее. Хочу почувствовать это с ее стороны.

Я вхожу в нее полностью. Ее невероятно тугая влажность растягивается, поддается мне, потом сжимает меня, когда я начинаю выходить из нее, чтобы сделать еще один толчок. Мой рот парит на ее ртом, наши дыхания переплелись, а вздохи слились.

Это невероятно.

Она прикасается к моему лицу, а я целую ее в подбородок, в щеку, целую ее волосы, ее ушко, окатывая ее своими вновь обретенными чувствами. Наши движения мягкие… не нежные или спокойные сами по себе, но… со смыслом.

Глубоким.

Ее бедра вздымаются навстречу моим, смыкая нас глубоко. Я сглатываю всхлип, который слетает с ее губ, когда она кончает первой. Я погружаюсь в нее, жестко, через ее оргазм, пока я не следую за ней со своим, сотрясающим землю, оргазмом.

Ее ноги обвивают меня, держа меня в великолепном заключении теплых объятий. Мы целуемся, покусывая губы друг друга. Поворачиваю свою голову к ее шее, а лицом утыкаюсь в ее ключицу, вдыхая ее запах. Она гладит мои руки и кладет мне их на плечи.

Спустя несколько минут, я неохотно отклоняюсь от нее. Руки Ди сжимаются вокруг меня, так что я не могу от нее отодвинуться. Мы засыпаем в таком положении — мое тело служит ей тяжелым одеялом, а ее — моей эластичной подушкой.