ГЛАВА 14. На протяжении последующих дней, Долорес и я проводили вместе практически каждую ночь

 

На протяжении последующих дней, Долорес и я проводили вместе практически каждую ночь. Она, наконец, стала раскрываться и рассказывать мне все о своих бывших. Их было не так уж и много, как вы, возможно, думали, но те, что были — те еще красавчики.

Первый придурок, конечно — малыш, который ее обрюхатил, а потом послал куда подальше.

Кретин номер два оказался старше, чем прикидывался. Лет так… на десять. И женат. И с ребенком.

Следующий урод — этот был во время колледжа Долорес — украл у нее информацию о банковском счете, обчистил его по полной, и смылся в Вегас. Оставил ей записку, в которой объяснил, что у него безудержная игромания, которую он скрывал от Ди все те месяцы, что они были вместе.

И, наконец, — последняя рана. Ублюдок, который ее ударил.

Долорес сказала, что это было лишь раз, но одного раза для меня итак уже слишком много. Она не скажет мне его имя, но я клянусь всем святым, что если когда-нибудь его узнаю? Я выслежу этого козла, приду к нему, и переломаю ему все кости на руке, которой он к ней притронулся.

А потом сломаю другую, чтобы убедиться, что он про это не забудет.

О — еще и история ее родителей. Долорес сказала, что ее мать и отец страстно влюбились друг в друга, клянясь, что это было хоть и внезапное, но продолжительное чувство. До тех пор, пока ее мать не забеременела. Тут-то ее отец и превратился в привидение и исчез… и больше о нем не слышали.

Теперь, когда я знаю детали неудач Ди, все обретает намного больший смысл. Почему она была такой нервной в начале, даже не смотря на то, что я ей нравился — потому что я ей нравился.

Удивительно, что она вообще стала доверять мне сейчас. После такой истории, я бы не стал поражаться, если бы она опустила руки и стала бы лесбиянкой.

Но — как бы классно это ни было — я рад, что этого не случилось.

 

***

 

Ночь перед Днем Благодарения — официально самый большой день для похода по барам на календаре. Каждый год после офисной вечеринки, посвященной Дню Благодарения, Дрю, Джек и я идем в клуб и гуляем там до утра. Это отличное время. Такая же традиция, как и индейка и клюквенный соус.

Хотя, должен сказать, я никогда не понимал этот соус. Даже домашнего приготовления, хренова гадость.

В любом случае, в этом году я приглашу Ди прокатиться — вечеринка в офисе, и все, что после нее. Я не встречался с парнями уже больше двух недель. Такое иногда случается. Когда на рождество ребенок получает новенькую игрушку, последнее, что ему хочется делать, так это делиться ей с друзьями. Он постоянно держит ее при себе, может быть, даже спит с ней под подушкой. Потом, через неделю или две — он разрешает перейти ей к следующему в очереди.

Не то, чтобы Джек и Дрю получили бы свою «очередь» в той степени, как бы им этого хотелось — но пришло время показать ее. Дать парням с ней познакомиться, чтобы они тоже увидели, какая клевая она девушка. Такая, что может поиграть в дартс и бильярд и, при этом, не ударить в грязь лицом.

Я звоню Ди на сотовый с улицы возле ее дома, чтобы мне не надо было искать место для парковки своего байка. Потом выкуриваю сигарету, пока жду, когда она спустится. Когда она выходит, я с одобрением улыбаюсь ее внешнему виду. Черные сатиновые брюки обтягивают ее ножки так плотно, что они кажутся крашеными. Ярко-розовые босоножки на шпильках сочетаются с топом на бретельках через шею. И в руках она держит черный коротенький пиджак. Волосы завиты и заколоты вверх, притягивая внимание к ее бриллиантовой цепочке, которая спадает в ложбинку на ее груди.

— Красивая цепочка, — говорю я ей, когда подаю шлем.

Она пожимает плечами.

— Бижутерия от QVC.

Отмечаю у себя в голове, что надо подарить ей настоящую. А образ Долорес, усыпанной брильянтами — и больше ничем — заставляет мои глаза хитро прищуриться, а штаны натянуться от эрекции.

Она надевает шлем, но на Дукати сразу не забирается. Она стоит на тротуаре, руки на поясе, и задумчиво смотрит на мотоцикл.

— Как бы ты отнесся, если бы я сказала, что хочу повести сегодня твой мотоцикл?

— Я бы послал тебя куда подальше. Я не сажусь на заднее сиденье.

Она стучит меня по голове — но мой шлем смягчает удар.

— Тогда дай мне прокатиться самой. Просто вокруг квартала.

— Я… так не думаю.

Она дуется.

Я вздыхаю.

— Ты когда-нибудь водила мотоцикл?

— Нет, но всегда хотела.

— Нуу, я всегда хотел полетать, но это не значит, что я сейчас пристегну костюм для скайдайвинга и сигану с чертового Эмпайр-стейт-билдинг.

Она делает шаг ближе и успокаивающе гладит меня по груди.

— Ну, давай, пожалуйста? Я, правда, буду осторожной. И отблагодарю. Очень сильно отблагодарю. Прямо… извращенно, дам тебе приковать меня наручниками к кровати — вот как я тебя отблагодарю.

Забудьте о национальной системе вещания — это проверка.

Буду ли я держаться своего мужского эго, сохраню свою гордость и сберегу своего железного коня от кровавой бойни? Или, позволю своему члену управлять мной и попасть под влияние умопомрачительного обещания о сексе, в котором Ди будет в полном моем распоряжении?

Бороться нет смысла.

— Тогда еду на заднем сиденье.

Скольжу на заднее сиденье так, чтобы у нее было место сесть впереди меня. Потом показываю ей сцепление, газ, и — что самое важное — тормоз.

 

***

 

Знаете, как говорят про мгновения из жизни, которые проносятся у вас перед глазами перед смертью?

К тому времени, как мы подъезжаем к офисному зданию, я могу сказать — без тени сомнения — это абсолютная хренова правда.

Передо мной пролетела вся моя жизнь. Трижды.

Один раз, когда Ди вывернула перед автобусом. Один раз, когда она влетела в мусорные баки, которые разлетелись в разные стороны, словно кегли боулинга, и один раз, когда такси чуть не отбросило нас в сторону.

Хотя тот последний раз, был не совсем по вине Долорес. Нью-Йоркские тачки просто ненормальные — они вытолкают вас, не моргнув глазом, и даже не посмотрят в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, мертвы ли вы.

Оставив мой байк на парковке, Ди и я проходим, держась за руки, в большой, украшенный конференц-зал. Классическая оживленная музыка доносится из колонок ди-джея, которые стоят в одном углу, от украшенных столов вдоль стены веет ароматами, от которых текут слюнки, а комната заполнена звуками смеха и разговоров.

Джон Эванс хорош во многих вещах — но устраивать отличные вечеринки — это превыше всего.

Мы с Ди ходим по залу, я представляю ее своим коллегам, моему исполнительному помощнику. В баре берем выпивку и остаемся вместе с Джеком О’Шей, который демонстрирует нам легкую версию своего подвига в прошлый уик-энд. Я замечаю своих родителей в другой стороне зала — и когда мы направляемся в их сторону, Джек ловит мой взгляд, показывает на Ди и жестом дает мне понять, что она ему нравится.

Мама у меня маленького роста — больше, чем на фут (30,5 см) ниже отца, который, даже сейчас, в его возрасте под метр девяносто. За годы она немного постарела, ее пышные светло каштановые волосы поседели еще немного по сравнению с последним разом, когда я ее видел. Но ее глаза — того же орехового цвета, как и мои — все еще сверкают живым огнем, как это было всегда.

Она была настоящей дамой из высшего общества, воспитанная быть элегантной, сдержанной… и молчаливой.

По легенде, она встретила моего отца, когда он появился на ее вечеринке по случаю ее первого выхода в свет, и их мгновенно охватило страстью. В те дни он был хулиганистым — гулякой — но он был заворожен ее умиротворенностью. А ее беспомощно манила его страстная натура. И не смотря на угрозы моего деда отречься от нее, они сбежали через четыре недели после знакомства.

Моя мама не из жестких. Она мягкая, благородная. У нее изначально тихий голос — почти лиричный, как у Джеки Кеннеди в тех исторических интервью Белого Дома. Мой отец всегда ее яро оберегал, и я не помню ничего — ничего — что она не попросила бы, и отец немедленно бы ни сделал.

Мой отец приветствует меня рукопожатием.

— Сын.

— Привет пап.

Ди стоит рядом со мной, когда моя мама меня обнимает.

— Дорогой.

Знакомить девушку со своими родителями может быть сложно, особенно если твоя мать — одна из самых критичных, категоричных женщин, которым очень сложно угодить. Мать моего соседа по комнате в колледже была такой же. Она на кусочки порвала его девушку за то, что та надела чертовы белые шорты после Дня Труда. Нет необходимости говорить, что после этого, она недолго оставалась его подружкой.

Но мои родители просты. Мой отец, в особенности, знает, что я не святой. Он считает, что если я могу найти женщину, которая будет меня терпеть, этого уже достаточно. Мама просто хочет, чтобы я был счастлив. Ее определение счастья — это быть женатым с двумя детьми и домашним питомцем. Любая, кто сможет это осуществить, принимается в нашу семью с распростертыми объятиями.

А если она еще и убедит меня продать байк — то ее будут просто обожать.

— Мама, отец, это Долорес Уоррен.

Долорес широко улыбается.

— Так приятно с вами познакомиться, мистер и миссис Фишер.

Мой отец кивает.

— Взаимно.

А мама комментирует.

— Какие чудесные туфли, Долорес.

— Спасибо. Это моя самая последняя любимая пара — и они намного удобнее, чем кажется. Я даже могу танцевать в них, и они нисколечко не будут давить.

— Ты танцовщица, дорогая? — спрашивает мама.

— Непрофессиональная.

— Когда я была в твоем возрасте, я любила танцевать. Заставляла Фрэнка водить меня куда-нибудь каждый раз, когда только была возможность.

Так как бокал Ди практически пуст, я беру выпивку нам обоим с подноса, проходящего мимо официанта. Я вижу, как входит Кейт Брукс, и из фотографий в квартире Долорес узнаю в парне, стоящим рядом с ней кузена Долорес.

Отдаю Ди ее бокал, и когда в ее разговоре с моей матерью затишья, я говорю ей:

— Твой кузен и Кейт только вошли.

Моя мама извиняется со словами:

— Было приятно познакомиться, дорогая. Надеюсь, скоро увидимся снова.

— Я тоже, — тепло отвечает Долорес.

Когда мы проходим через толпу, она мне говорит:

— Нам надо как-нибудь взять твою маму на танцы. Уверена, что внутри нее сидит танцовщица тверкинга, готовая вырваться наружу.

— Вырваться или ноги переломать себе? — усмехаюсь я.

Мы подходим к Кейт и Билли, и Долорес представляет меня своему брату. Он крепко пожимает мне руку.

— Рад знакомству.

Я киваю. А Долорес дразнит своего брата.

— Кейт, наконец-то, одела тебя в костюм, а? Выглядишь хорошо — никогда бы не подумала, что ты можешь быть таким опрятным.

Он тянет себя за воротник, видно, что ему неудобно.

— Не привыкай к этому. Единственное, когда я достану эту вещь из шкафа — когда пойду на похороны.

Кейт закатывает глаза. Потом к нам присоединяется Джон Эванс. Всех друг другу представили, и мы несколько минут говорим о делах. Я вижу, как через зал идет Дрю, направляясь прямо к нам. Зная его с рождения, я стал уже экспертом, читая выражение его лица — даже то, что он хочет скрыть. В данный момент — он раздражен. Ужасно.

До конца не уверен, в чем дело. Он и Кейт потеряли Андерсона — клиента, которого они оба обрабатывали — несколько недель назад. Хотя его старик был раздражен, Дрю слишком гордился собой, что послал того кретина куда подальше. Так что дело не в этом. Он также смог уладить дела с отцом, значит это тоже не то, что его злит. На секундочку я задумываюсь, что, возможно, это из-за Кейт — она первая, кого я знаю, кто смог сбить спесь с Дрю, — она здесь, со своим женихом, вот от чего он так бесится.

Но я отметаю эту мысль сразу же, как только успеваю подумать об этом. Дрю печется о своей машине, о своих клиентах — но не женщинах. Он никогда не ревнует, так же как и не заводит отношений. Так что я не могу представить себе, чтобы он расстраивался из-за того, что девица, которую он хочет трахнуть, трахается с кем-то еще. Даже если это такая красавица, как Кейт Брукс.

— Дрю! — приветствует его отец. — Я как раз рассказывал мистеру Уоррену о сделке, которую Кейт заключила на прошлой неделе. Как же нам с ней повезло.

— Это все игра, — подначивает Долорес. — Под ее деловым костюмом и образом хорошей девочки бьется сердце настоящего бунтаря. Я могла бы рассказать вам столько историй о Кэти, от которых у вас глаза на лоб полезут.

Кейт бросает на Долорес предупреждающий взгляд.

— Спасибо Ди, но, пожалуйста, не надо.

Билли усмехается и обнимает Кейт за талию.

Дрю хмурится. И, хотя он и шутит, его слова резки.

— Точно. Ты была той еще нарушительницей закона тогда, не так ли, Кейт? Папа, ты знал, что она пела в группе? Ты так зарабатывала, когда училась в школе, верно? Думаю, это еще похлеще стриптиза.

Ди резко смотрит на Дрю — очевидно, не одобряя его тон.

Кейт кашляет. Дрю подает ей платок, по-рыцарски. Но потом направляет свое смертоносное остроумие на Уоррена.

— И Билли здесь, он этим до сих пор и занимается. Ты ведь музыкант, верно?

— Верно, — отвечает Билли.

— Ну, расскажи нам, Билли, тебе нравятся такие рокеры, как Брет Майклс? Или скорее Ванилла Айс?

— Никто из них.

— Почему бы тебе не взять свою гармошку, или на чем ты там играешь, и не выступить на сцене? В этой комнате крутятся большие деньги. Может, ты получишь заказ на свадьбу. Или мицву.

Билли смотрит так, будто умирает от желания врезать Дрю.

— Я не играю на таких мероприятиях.

И после этого комментария, кажется Дрю жаждит того, чтобы он попытался.

— Ух ты. В нынешней экономической ситуации, не думаю, что бедные и безработные могут быть такими привередливыми.

— Послушай, ты кусок…

Кейт пытается снять напряжение — как рефери на ринге, разнимающий двух боксеров, упрямо пытающихся оторвать друг от друга кусок.

— Билли, милый, не мог ты принести чего-нибудь выпить еще из бара? Я это уже почти допила, — тянет она руку Уоррена.

Он пыхтит. Но все равно идет к бару.

Затем, таким же яростным тоном, каким выглядит Дрю, Кейт говорит:

— Дрю, я только что вспомнила, мне надо передать тебе некоторые документы по счету Генезиса. Они у меня в кабинете. Пойдем.

— Это же вечеринка, Кейт, — весело заявляет Джон. — Оставь это до понедельника.

— Это займет всего минуту, — говорит она ему с улыбкой. Потом ее улыбка исчезает, и она хватает Дрю за руку и уводит за собой.

 

***

 

Пока Джон болтает с коллегой, стоящим рядом с ним, Ди наклоняется ко мне и тихонько говорит:

— Мне не нравится, как твой друг разговаривал с моим кузеном и Кейт.

Я ее обнимаю за талию.

— Он просто конкурирует. Это бизнес — что-то типа волчьих законов.

И я не сомневаюсь, что Дрю готов отдать свое правое яйцо за шанс отыметь Кейт Брукс.

Но Ди не успокаивается.

— Если он вернется и решит снова вести себя, как придурок, я собираюсь сказать ему, что он рискует быть посланным отсюда.

За те недели, с тех пор, что я встретил ее, я видел разные стороны Долорес — беззаботную, соблазнительную, нежную, глупую. Но я впервые вижу, как она кого-то защищает. Я очень сильно уважаю преданность. Тот факт, что Ди так яростно выражает себя, просто чертовски восхитительный.

Прижимаюсь губами к ее макушке.

— Давай просто надеяться, что до этого не дойдет.

 

***

 

Когда через пару минут Кейт и Дрю не возвращаются в конференц-зал, я догадываюсь, что Билли отправился на их поиски. Потому что десять минут спустя, Билли и Кейт подходят к Ди, оба выглядят нервными. Напряженными. Далеко не счастливой парой.

Дрю не возвращается на вечеринку вообще.

Когда через полчаса уходит Джек, я понимаю, что он и Дрю решили отправиться по барам пораньше. Учитывая недавние угрозы Ди против Дрю, думаю, сегодня не совсем подходящая ночь, чтобы везти к парням. Так что, когда офисная вечеринка подходит к концу, Кейт, Билли, Ди и я отправляемся в город вместе. Мы несколько кварталов проходим пешком и занимаем столик в таверне, которая только-только начала наполняться и которая устраивает живое шоу, где выступают сами зрители на их маленькой сцене.

Долорес и Кейт уговаривают Билли записаться на выступление. Билли пихает Кейт локтем.

— Давай споем вместе. Как в старые времена.

Кейт качает головой.

— Ни за что. Время моего пения прошло. Мой микрофон убран далеко и надолго.

Хотя у нее шутливый тон, Уоррен выглядит… разочарованным. Наверно, даже немного ранимым.

После первого круга выпивки, слышится его имя, и он выходит на сцену — позаимствовав одну из гитар таверны. Он поет кавер «Here’s to Us». Не помню названия группы, что поет эту песню, но я знаю их звучание приближено к тяжелому металлу, и у них сексуальная рыжая солистка.

И я должен сказать — Билли Уоррен меня просто чертовски поразил. Он, действительно, хорошо играет на гитаре и у него замечательный голос — мягкий, с достаточным количеством хрипотцы.

Ди поднимает свой бокал, хлопает, и кричит, и все это одновременно с качанием головы в такт музыки. Кейт, однако, наблюдает за Билли с гордым — но серьезным — видом. Думаю, некоторые слова в песне довольно грустны, по-своему. Проницательны.

Они рассказывают о любви, хороших временах, ошибках, и о том, что надо двигаться дальше.

Уоррен идеально берет последнюю ноту песни, и весь зал раздается аплодисментами. Кейт улыбается и поднимается со стула, когда он возвращается к столу. Она говорит, что Билли был молодцом. Я пожимаю ему руку и говорю то же самое. Тогда как Ди ведет себя более восторженно.

— Это было классно, говнюк!

Потом она сжимает в объятиях его так, что он краснеет.

Кейт извиняется и уходит в дамскую комнату. А я поворачиваюсь к Долорес.

— Я так понимаю, твой брат собрал в себе все музыкальные гены вашей семьи, а?

Билли добавляет:

— Я так понимаю, ты уже испытал на себе способности пения Ди.

— Да пошли вы оба — я отличная певица.

Ее кузен усмехается.

— Конечно, Человек дождя. Коты сбегаются со всей округи, чтобы послушать тебя — в надежде, что им повезет.

Я смеюсь, и чокаюсь своей бутылкой с пивом Уоррена. Потом он пригибается, когда Ди бросается в него соленым крендельком.

Кейт возвращается и садится рядом с Билли, и я не могу не заметить пустое пространство между их стульями. Билли наклоняется вперед и говорит:

— В общем… у меня есть новости. Звонил тот музыкальный продюсер, который был несколько месяцев назад на моем выступлении. Он хочет, чтобы я приехал в Калифорнию… говорит, он может записать меня в студии.

Ди весело улыбается.

— О, Господи! Это фантастика!

Но судя по выражению лица Кейт, она так совсем не думает.

— Когда… когда это было? — спрашивает она.

Билли пожимает плечами.

— Несколько дней назад.

Он отпивает пиво.

— А почему я слышу об этом только сейчас?

Воздух становится напряженным.

У Билли тяжелый взгляд.

— А когда я должен был сказать тебе, Кейт. Тебя никогда нет рядом.

Она хмурится еще больше.

— Мы живем вместе.

— И даже когда ты дома, ты все равно где-то не здесь.

Она отводит взгляд и проводит рукой по волосам. Долорес наблюдает за ними — обеспокоенно — словно ребенок разведенных родителей, которые как раз ссорятся.

— Я не могу… — начинает Кейт. — Я не могу сейчас переезжать в Калифорнию.

Билли уставился на свою бутылку пива.

— Да, я знаю. Вот поэтому я и еду сам.

Кейт выглядит ошарашенной — обиженной и немного злой.

— Но… у нас были планы. Ты поддерживал меня, когда я была в школе, а теперь я… моя очередь сделать то же самое для тебя.

Билли отодвигает стул назад. Защитная реакция и некое отчаяние заставляет его сжать кулаки и напрячься.

— Ну что ж, планы меняются, Кейти. Ну, правда, ты вообще хотя бы заметишь, когда я уеду? Мне вот так не кажется.

Она собирается спросить, что он имеет в виду. Видно, как это вертится у нее на языке. Но она сдерживается и говорит:

— Я не хочу ругаться.

А это раздражает Уоррена еще больше.

— Конечно, ты не хочешь ругаться. Последнее время ты ничего не хочешь делать со мной! Ты слишком занята, чтобы куда-то пойти…

— Я работаю!

Он ее игнорирует.

— Ты не хочешь спорить, не хочешь разговаривать, не хочешь заниматься сексом…

Щеки Кейт вспыхивают, но я не могу понять, то ли это от смущения, то ли от злости.

— Все, что ты хочешь делать, это просматривать свои чертовы документы и решать, какой же костюм надеть на работу.

— Это не так!

— Я знаю, что бизнес — это мужской мир, но я не знал, что ты должна была одеваться, как мужик.

Вскакивает Долорес.

— Не будь придурком, Билли.

— Не вмешивайся, Ди-Ди.

С яростным взглядом, Кейт говорит своему жениху прямо в лицо:

— Да пошел ты на хрен.

Он как-то горько засмеялся.

— Интересно, а на чей хрен последнее время ходила ты? Уж точно не на мой.

Кейт резко встает и дергает свою сумку со спинки стула.

— Я иду домой. До свидания, Мэтью. Ди, я тебе позвоню.

Когда Кейт выходит за дверь, Уоррен поднимается чтобы пойти за ней, но Ди хватает его за руку.

— Билли! Не надо… не надо говорить то, чего ты уже не сможешь вернуть назад… то, чего ты на самом деле не думаешь, и мы оба это знаем.

Он просто кивает. А потом тоже уходит.

Ди делает большой глоток своего мартини.

— Ну вот, это произошло.

— Думаешь, у них будет все нормально? — спрашиваю я.

— Нет. Я уверена, что они помирятся, останутся вместе — будут сохранять отношения через расстояния. Их отношения, как морг… безжизненные. И Билли прав. Не могу вспомнить, чтобы они ругались и спорили до сегодняшнего вечера.

— Разве это плохо? — интересуюсь я, заканчивая свое пиво.

— Для них да. Они не спорят, не потому что счастливы — они не ругаются, потому что, мне кажется, в глубине души никто из них не хочет признаться, что ругаться больше не о чем.

Самые удачные браки и отношения — между лучшими друзьями — которые еще и хотят трахнуть друг друга. Самыми близкими друзьями, которые доверяют друг другу, и которые не могут отвести друг от друга глаз. Когда ты проводишь много лет с одним и тем же человеком — это должно быть комфортно. Они притираются друг к другу. Как заношенная пара штанов.

Но еще должна быть страсть — непреодолимое влечение. Необузданное желание. Иногда, как у Стивена и Александры, накатывать волнами. Они балуют себя этим, если в суете жизни им выпадает такой шанс. Но если страсть ушла, и ты даже не думаешь о том, чтобы возобновить этот огонь — все, что тебе остается — это дружба. Партнерство.

В восемьдесят лет, этого может быть вполне достаточно. Но в чертовы двадцать пять? Ты просто плывешь по течению.

— Ты готов идти? — спрашивает меня Ди.

— Ага. Кажется, на вечер мы остались с тобой вдвоем.

Она тыкает в меня кулаком.

— Воины уик-энда… в среду. Давай, пошли.

 

***

 

Следующие несколько часов, мы ходим по барам. Играем в дартс и бильярд. Она сделала меня на пятьдесят баксов в нашей последней игре, потому что я не сразу понял, что имею дело с опытным жуликом.

А следовало бы знать.

В конце концов, мы оказываемся в клубе — прижимаясь, потираясь друг о друга в толпе людей на танцполе. Но все это время Ди более податливая, чем обычно. Она кажется какой-то подавленной. Встревоженной. Не та непредсказуемая и бунтарская девчонка, которую я знал последние несколько недель.

Я завершаю вечер — намного раньше, чем это бывало в прошлые года — и мы возвращаемся к ней домой. Там мы просто заваливаемся на диван и болтаем ни о чем… и обо всем. Постепенно, мы заговариваем о домашних питомцах, и я рассказываю ей все о Кинге, огромном черном Датском Доге, с которым я вместе рос. Я искренне любил этого здорового волосатого засранца, поэтому был вроде как в ужасе, когда Долорес сказала:

— У меня никогда не было собаки.

— Правда? Никогда? Даже… чихуахуа?

Она машет головой.

— У меня был хомячок — они довольно самостоятельные. Моя мама никогда не хотела брать на себя ответственность за собаку. Плюс сюда еще и слюнофобия.

Я улыбаюсь, потому что чувствую, что это будет забавно.

— Что?

— Слюнофобия. У меня стойкое отвращение к любому человеку или животному с чрезмерно продуктивной слюнной железой.

— Ты сейчас шутишь.

— Я еще могу терпеть слюнявые поцелуи — ну ты это уже знаешь. Это довольно возбуждает, в определенные моменты. Но слишком много слюней — это мерзко. А харкание, распускание слюней — это просто недопустимо. Прям тошнит.

Долорес не волнует грязь или пот или неопрятность. Она не боится грызунов — даже крыс размером с кота, которые рыщут по городу и довольно-таки ужасны, я вам скажу. Она влюблена в мой мотоцикл и на самом деле любит змей. Ничего не могу поделать, но такой бзик — это прореха в броне «мне на все похрен» — кажется мне прикольной. Смешной.

И мне хочется прям поиздеваться над ней немного на эту тему.

Девятилетний мальчишка, сидящий во мне — тот самый, который махал длинноногим пауком у лица Александры, не смотря на последствия, которые следовали за этим — вылазит наружу. Это единственное объяснение того, что я делаю дальше.

— Значит… тебе не понравится, если я сделаю вот так?

Я громко очищаю свой нос и скапливаю на задней стенке горла большой шарик слизи.

Долорес отклоняется назад, с отвращением закрывает глаза и поднимает руки в знак протеста:

— Не делай так больше.

Я сглатываю слюну и насмехаюсь:

— Думаю, ты, на самом деле, не захочешь, чтобы я тут перед тобой изобразил Джона Бендера.

Джон Бендер — это из «Клуба «Завтрак». Если вы не понимаете, о чем я, посмотрите и узнаете.

Она, и правда, выглядит немного так, будто в панике.

— Даже не смей!

Я широко улыбаюсь. Потом наклоняю голову назад, открываю рот и выпускаю в воздух огромный харчок. Он пролетает какое-то расстояние, на мгновение зависает, а потом снова приземляется в мой раскрытый в ожидании рот. Прежде чем я успеваю сказать «вкусно», Ди уже орет, вскочив на ноги.

— Ааа! Как противно!

Она скачет, пританцовывая, будто ей под платье заползли муравьи, и тычет в меня пальцем, когда орет:

— Ты больше не Мальчик-Клитор или Бог! Ты Человек-харчок и ты мне противен! Больше никогда не буду с тобой целоваться!

— Ты бросаешь мне вызов?

Она нервно смеется и отходит назад.

— Нет… нет, ты и твой грязный язык держитесь от меня подальше!

В один миг, я соскакиваю с дивана и хватаю ее за талию. Ди старается вырваться и мы оба с визгом падаем на пол, катаемся по нему и смеемся. У меня получается оказаться сверху. Сцепляю вместе ее запястья и завожу ее руки над ее головой. У нее просто нет шансов сбросить меня, но это не останавливает ее от попыток.

И, может, это трение от того, что она извивается под моим телом. А, может, от того, что мне так весело. А, может, это такое фантастическое сексуальное влечение, которое мы испытываем, находясь именно в этом позе. Но какая бы ни была причина, я тут же, ужасно возбуждаюсь.

Тем не мене, я игнорирую свой стояк. Он еще не скоро пройдет. А мне надо ее немного попытать. Как щупальца из научно-фантастического ужастика, мой вытянутый язык медленно приближается к лицу Ди. Голова Ди мечется из стороны в стороны, а крик режет слух.

Потом она пытается меня укусить.

А я продолжаю настигать свою добычу. Лизнул ее щеку, потом лоб — при этом отставляю смачные слюнявые следы, как личинки, которые мутировали от утечки радиации. Добираюсь до ее закрытых глаз, и только собираюсь приблизиться к ее шее, когда в дверь раздается громкий звук.

Интересно, может соседи услышали громкий крик Ди и вызвали копов. Я скатываюсь с нее. Она поднимается, издает хрюкающие, но бунтарские звуки, пока вытирает свое лицо. Потом она мне грозит:

— Тебе крышка, Фишер. Не смыкай ночью своих глаз.

Я просто смеюсь.

Ди открывает дверь, даже не посмотрев в глазок. А там стоит, с поникшей головой, футляром с гитарой в руках — Билли Уоррен. Он поднимает глаза на Ди и спрашивает:

— Можно я останусь сегодня здесь?

Ди шире открывает дверь и Билли заходит.

— Да, конечно. Что… ты в порядке?

Он забрасывает свою гитару в угол. У него влажные глаза, словно он сдерживает слезы, но у него не получается:

— Кейт и я… мы… расстались с Кейт.