Глава 17. Майя Леонидовна с самого рождения обитала в доме, где находилась библиотека

 

Майя Леонидовна с самого рождения обитала в доме, где находилась библиотека. Ясное дело, она знала многих жильцов близлежащих зданий, а когда, получив соответствующее образование, сама стала работать в библиотеке на выдаче книг, и вовсе перезнакомилась с большинством обитателей района.

В советские годы купить в магазине нужную литературу могли далеко не все. Произведения некоторых авторов - Пикуля, например, - были в остром дефиците, и если все же удавалось заполучить заветный том, то к нему в нагрузку следовало прихватить сборник стихов какого‑нибудь Пупкина под бодрым названием «Широко шагает рабочий класс». О том, чтобы раздобыть детективы Агаты Кристи или Чейза, люди даже не мечтали. Малоинтересный журнал «Звезда Востока», в котором, как явствует из названия, публиковали произведения авторов из Средней Азии, раскупался в одно мгновение только потому, что после поэм и романов о сборщиках хлопка и зверствах басмачей в 1920 году, в самом конце имел рубрику «Зарубежный детектив». Еще криминальные романы печатали журналы «Смена», «Подвиг» и «Искатель», но купить их было практически невозможно. Не лучше ощущали себя и те, кто любил классику и современных романистов, работавших в духе Льва Толстого и Федора Достоевского. Журнал «Дружба народов», опубликовавший прозу Булата Окуджавы, смели с прилавков за один час. А «Москва», где появился труд Булгакова «Мастер и Маргарита», так и не дошел до киосков, его получили лишь счастливые подписчики, да и то не все, множество экземпляров элементарно разворовали на почте. При этом учтите, что подписаться на нужное издание тоже было делом непростым. В организациях квитанцией на «Новый мир» радовали лишь особо отличившихся сотрудников, да и то после того, как лучшие кадры оплатят годовой абонемент на газету «Правда».

Впрочем, и среди газет имелись малодоступные, любимые, такие, как «Вечерняя Москва» с желанным кроссвордом и программой телепередач и «Литературная газета» (или, просто и ласково, «Литера‑турка») с ее последней страницей, на которой регулярно выступали лучшие юмористы и сатирики.

Книги в семьях берегли. Фраза «Иван Иванович взял у нас третий том из собрания Чехова и не отдал» звучала более драматично, чем «Иван Иванович предал Родину». В «стенках», на самом видном месте, около добытых в тяжелом бою хрустальных бокалов производства братской Чехословакии и фарфорового сервиза «Мадонна», сделанного в Германской Демократической Республике, теснились шеренги томов, в основном у всех одинаковые - «зеленый» Чехов, «голубой» Куприн, «серый» Лев Толстой, «оранжевый» Майн Рид, «коричневые» Бальзак и Золя… Впрочем, цвет переплетов мог меняться. Совсем шикарно, например, смотрелось собрание сочинений Горького, в суперобложке с фотографией хмурого Пешкова. Книгами гордились, их не давали читать малознакомым людям из боязни лишиться томика, и уж совершенно невозможно было разрешить ребенку принести в школу, на урок литературы, «Войну и мир» или «Мцыри» из домашнего собрания. Кстати, украсть книгу считалось не слишком зазорным.

Теперь понятно, почему в СССР были столь распространены библиотеки? Ими пользовались учащиеся, их родители и пенсионеры, последние частенько просиживали в читальных залах, «глотая» новинки в толстых журналах. Самым лучшим посетителям, особо себя зарекомендовавшим, многолетним знакомым, библиотекари могли сделать царский подарок: вечером, в девять часов, после закрытия читального зала, товарищу давали журнал на дом со строгим приказом принести его утром, к открытию. Вечер и ночь вы могли провести, слившись в экстазе с обожаемым «Новым миром» или «Дружбой народов».

Библиотеки были не только местом, где обменивали книги, там общались с единомышленниками, встречались с писателями, организовывали кружки и студии.

Книгохранилище, где трудилась Майя Леонидовна, а в те годы просто Майечка, не являлось исключением. Маленькая зарплата компенсировалась возможностью всегда иметь под рукой любимые книжки и огромным кругом общения. Те, кто полагает, что в библиотеку приползают лишь старики, ошибаются. К стойке, за которой восседала Майя, частенько подходили молодые люди, и мужа себе девушка нашла именно среди читателей.

Из толпы посетителей Майя особо выделяла двоих - милую, интеллигентную Теодору Вольфовну Блюм и слегка странноватого историка Федора Сергеевича Константинова.

Теодора обожала любовные романы, вещь, еще более редкую в советской действительности, чем детективы. При почти полном отсутствии новинок Теодора утешалась Бальзаком, Мопассаном, Золя и советской литераторшей Людмилой Уваровой. Майя ничего не знала о семейной жизни Теодоры, но считала ее одинокой, справедливо полагая, что замужняя женщина не станет просиживать часами в библиотеке.

Очень скоро Блюм превратилась в активистку, потом она стала на общественных началах приводить в порядок каталог. Ласковая, приветливая, всегда более чем просто, но опрятно одетая Теодора ни разу не обмолвилась ни словом о своей семье. Вернее, она весьма охотно рассказывала о своих родителях и даже о дедушке с бабушкой, но о муже и детях молчала, следовательно, их и не имелось. И потом, каждый день, ровно в шестнадцать часов, Теодора входила в библиотеку и сидела в ней до закрытия. Ну какой супруг потерпит подобную вольность? Теодора была таким же постоянным атрибутом книгохранилища, как ящики, в которых находилась картотека, или бюст Ленина при входе.

Федор Сергеевич Константинов тоже прибегал в библиотеку почти ежедневно. Он жил напротив, буквально в двух шагах, и позволял себе некоторую вольность в одежде - приходил в домашнем, чем смущал Майечку. Старый историк внешне походил на сумасшедшего, хоть и являлся профессором, известным ученым, примерным семьянином и отцом двух девочек. Стоило послушать, с каким выражением Федор Сергеевич просил Майю:

- Милая барышня, дайте мне литературу вот по этому списку.

Кстати говоря, в отличие от некоторых несознательных людей Константинов никогда не задерживал книг. Если профессор заболевал, тогда с пакетом в библиотеку приходила его жена Розалия, очень приятная дама, большая любительница поэзии, весьма романтичная особа.

Как‑то раз Майечка набралась наглости и попросила Федора Сергеевича выступить перед читателями с лекцией. Константинов не отказал. Мало того, что он потратил два часа, растолковывая легенды и мифы Древней Греции, так еще и не пожалел времени на подготовку к выступлению - подобрал и принес слайды, продемонстрировал их собравшимся.

У Константинова, как уже говорилось выше, было две дочки. Младшую Майя почти не видела, зато старшую, Марину, ежедневно - та очень любила сидеть на подоконнике, смотря вдаль.

Времена стояли идиллические, об организованной преступности люди ничего не слышали, квартира Константиновых находилась на первом этаже, но никаких решеток там и в помине не имелось. Марина маячила на подоконнике и зимой, и летом. В холодное время года рама была закрыта, а вечером Розалия задергивала плотные шторы. Но, уходя домой и запирая двери библиотеки, Майя чувствовала на своей спине чужой взгляд и машинально оборачивалась. Улица пустовала, в окнах дома напротив кое‑где горел свет, а у Константиновых всегда было темно (Розалии не нравились посторонние взоры, которые случайные прохожие бросали в ее комнаты). Но Майя понимала: Марина сидит на подоконнике, и это она сейчас глядит на библиотекаршу.

Шло время. Майя, стремительно сделав карьеру, стала директором. Теодора, слегка постарев, по‑прежнему проводила каждую свободную минуту в библиотеке, Константинов старательно работал, писал монографии, Марина не потеряла привычку мечтать на подоконнике. Ни в чем плохом девочка замечена не была. Если Майя Леонидовна, приметив хрупкую фигурку на улице, приветливо махала рукой и говорила: «Здравствуй, деточка», то Мариночка вежливо отвечала: «Добрый день». Сама она, будучи очень хорошо воспитанной девочкой, разговора не начинала. В библиотеке Марина не бывала, зато ее младшая сестричка, став школьницей, иногда забегала за учебной литературой.

В общем, ничто не предвещало несчастья, гром грянул буквально с ясного неба.

В начале мая, как раз после своего дня рождения, Майя Леонидовна пришла на работу первой и села в крохотном кабинетике. На дворе стояла редкая для Москвы теплая, безветренная, сухая погода. Столичные жители радовались непривычному теплу уже неделю, и Майя Леонидовна не являлась исключением - она открыла окно кабинета, которое выходило не на улицу, а во двор, и принялась перекладывать бумажки на столе.

Внезапно послышались громкие голоса, потом крик. Майя Леонидовна покачала головой и вышла в коридор. Она предположила, что по библиотеке носятся здоровенные лбы‑школьники, которых можно было бы считать взрослыми, если бы не их поведение.

Но в подведомственном учреждении оказалось пусто, вопль летел с улицы. Директор вышла на крыльцо и увидела невероятную картину. По узкому тротуару бежал Федор Сергеевич Константинов, облаченный в пижаму и домашние тапки, в правой руке профессор сжимал длинный брючный ремень.

- Убью! - вопил всегда корректный ученый. - Насмерть! Мой принц! Это она! Теперь понятно! Больше некому!

Майя Леонидовна ахнула. Но тут из подъезда дома напротив выскочила Розалия в криво застегнутом халатике и кинулась за супругом. Через пару шагов со ступней Розалии соскользнули шлепки, но женщина, не обратив на это внимания, понеслась дальше босиком.

От вида дамы Майя Леонидовна совершенно обалдела. Пробежка ученого в пижаме выглядела, конечно, по‑идиотски, но профессор и в библиотеку мог притопать в ней или в разных тапках. А один раз и вовсе случился конфуз. Как‑то зимой Константинов, заявившись за литературой, снял в гардеробе пальто, спокойно повесил его на вешалку, вошел в зал и… услышал взвизг библиотекарш.

- Что случилось? - начал ошарашенно оглядываться профессор. - Я напугал вас?

- Э… э… - забормотала красная от смущения Майя Леонидовна, - э… в общем… простите, конечно… но вы забыли надеть брюки.

Федор Сергеевич уставился на свои ноги, обтянутые серо‑голубыми кальсонами с трогательно болтавшимися у щиколоток завязочками, потом схватился за голову и спешно ретировался. Так что рассеянность ученого переходила все границы, но была известна, поэтому вид историка в пижаме не потряс Майю. Но, глянув сейчас на Розалию, она испытала шок.

Не успела директриса переварить увиденное, как профессор, покачнувшись, упал на тротуар. Жена бросилась к мужу.

- Помогите! - заорала она. - Врача!

Возле Константинова стала собираться толпа. Майя Леонидовна сбегала к телефону, вызвала «Скорую» и ринулась на улицу.

Напомню, что дело происходило давно, москвичи, не знавшие перестройки, перестрелки и капиталистических отношений, были менее боязливы и более социально активны, чем ныне, «Скорая» ездила по городу, еще практически не знавшему, что такое пробки, а автолюбители, услыхав тревожно воющий глас сирены, мгновенно пропускали машину с «мигалкой».

В общем, «Скорая» прибыла быстро, профессора положили на носилки и увезли. Майя повела рыдающую Розалию домой.

Собственно, директриса думала передать даму дочерям и уйти - Майя Леонидовна совсем нелюбопытна. Она женщина интеллигентная и хорошо понимает, что посторонний человек при стрессовой ситуации в семье является ненужным раздражителем.

Но в квартире Константиновых на первый взгляд было пусто. Дверь оказалась незапертой - она стояла нараспашку.

- Марина! - позвала Майя, поддерживая Розалию. - Подойди сюда, маму надо уложить в кровать!

Но ни один звук не нарушил тишины квартиры.

- Марина! - повысила голос директор. - Ты где?

- Ее нет, - неожиданно спокойно ответила Розалия. - Это из‑за нее Федя теперь умрет.

- Ваш муж непременно поправится, - быстро сказала Майя, - сейчас врачи все лечат.

- Разбитое сердце не склеить, - сообщила Розалия. Она высказалась в своем обычном духе, жене профессора были свойственны патетические фразы. Но затем из уст дамы начали вылетать совсем иные речи:

- Сволочь! Неблагодарная дрянь! Мерзавка! Надеюсь, она помрет под забором! Ах, …!…!…!

- Вы о ком? - слегка испугалась Майя, и не предполагавшая, что интеллигентная, изысканная и душевно тонкая любительница стихов Цветаевой знакома с площадными выражениями, которыми изъяснялись постоянные посетители «Холодка».

Розалия молча пошла по коридору. Забыв о правилах приличия, изумленная Майя Леонидовна безо всякого приглашения побежала за хозяйкой. Комната, куда в конце концов попала библиотекарша, ее просто ошеломила.

На стенах не имелось и сантиметра пустого пространства. Повсюду висели картины: пейзажи, натюрморты, портреты. В стеклянных «горках» теснились фарфоровые статуэтки; а еще тут имелись часы, сразу четыре штуки. Как раз в тот момент, когда Майя очутилась в похожей на музей гостиной, послышался мелодичный звон. К нему присоединился бой других часов, затем раздались гулкие низкие звуки и дребезжащее треньканье. Механизмы почти одновременно отмечали наступивший час.

Майя Леонидовна невольно попятилась, в голове возникла мысль: «Не хотела бы я жить в подобном месте. Слишком темно, пыльно и шумно».

Словно услыхав не высказанную вслух фразу, Розалия пояснила:

- Федор - коллекционер. Поэтому шторы открывать нельзя, от яркого света портятся полотна, а с пылью я устала бороться, только вытру, она снова села. Форточки стараюсь не распахивать, а толку…

- Что же собирает ваш муж? - машинально поинтересовалась Майя.

Розалия опустилась на диван.

- Все, - устало ответила она.

- Как это? - удивилась директор библиотеки.

- Что увидит интересное, то и покупает, - тихо пояснила Розалия. - Да вы садитесь…

Майя Леонидовна приблизилась к креслу, обитому синим атласом, и замерла - увидела, что между поручнями натянут желтый шнур.

- Туда нельзя, - пояснила Розалия, - это раритетная вещь, предположительно семнадцатый век.

- Да? - растерялась директриса и огляделась. - А куда можно пристроиться? Тут повсюду веревки.

- На диванчик, - прошептала Розалия, - он советского производства, ценности не представляет. Господи! Как мне это надоело! Федор… деньги… Марина…

Из уст Розалии полился сначала сбивчивый, отрывистый, но потом вполне связный рассказ. Майя Леонидовна, которой пришлось слушать ее нервные излияния, лишь удивлялась тому, насколько справедлива фраза «чужая душа - потемки».

За внешне благополучным фасадом семьи Константиновых скрывалась беда. Так слой макияжа маскирует морщины и пигментные пятна, а смой «штукатурку» - и увидишь подлинное личико красавицы.

Федор Сергеевич был коллекционером.

«Эка напасть! - воскликнет сейчас большинство женщин. - Мой‑то - горький пьяница (или наркоман), тянет все вон из дома, детские игрушки у метро продал, вот где горе! А тут коллекционер! Приличный человек».

Дорогие мои, вы просто не знаете, что иной собиратель намного хуже сидящего на игле наркомана. Вернее, он ему родной брат. В большинстве семей коллекционеров складывается абсолютно парадоксальная ситуация: есть нечего, дети голодные, одежда истрепалась, о хорошей мебели, ремонте, даче и машине нельзя даже и мечтать, потому что папа все деньги тратит на хобби. Зато кругом развешаны полотна стоимостью в десятки тысяч долларов. Продав маленький холст, можно безбедно прожить год, а то и два, но снять его со стены и выставить на аукцион нельзя. Малыши пьют чай без сахара, никогда не видят фруктов, мама десятый год носит ситцевое платьице, а папа, радостно потирая руки, приносит новую акварель, приговаривая:

- Ничего, можно перловку месячишко‑другой поесть. Зато глядите, какая красота! Между прочим, еще и отличное вложение капитала, через двадцать лет цена вещи возрастет во много раз.

Только есть и одеваться несчастной супруге и деткам надо сейчас, ну невозможно объяснить семилеткам:

- Вы ни мяса, ни рыбы, ни яблок не просите, папа коллекцию пополняет. А потом, лет через..дцать, наедитесь досыта!

Коллекционирование - страшная страсть, по мне, так легче иметь дело с алкоголиком или бесшабашным игроком в покер, чем жить около человека, собирающего раритеты.