Часть 1 ЗОНА ЛЮБИТ ТЕБЯ 13 страница

Бывал я и под Агропромом, и под Янтарём. Коридоры, отсеки, жилые помещения, «больницы» какие-то, и всё это на много этажей вниз. Кафель, сырость, вонь… «Лаборатория» одна запомнилась. Длиннющий коридор, белой плиткой выложенный, и по обе стороны, симметрично, так сказать, просторные «палаты». И чего там только не было… ящики железные с тумблерами и ламповыми схемами, перфокарты сгнившие, стеллаж с сотнями толстых папок, и в каждой листы с числами. Просто цифры, отпечатанные на машинке, но что это и зачем, ни слова. Трубы из тонкого стекла с проводами внутри, почти все побитые, автоклавы размером с грузовик, горы пробирок на полу и ещё какие-то бутыли литров на сто с фиолетовыми кристаллами. «Ботаники», конечно, интересовались моими «исследованиями», но как-то вяло, словно из вежливости. Их куда больше занимали другие вопросы, чего я решил, что с заброшенными лабораториями они знакомы и никакой ценной информации оттуда не ожидают. Глаза у них загорались только тогда, когда я доставал контейнеры — в подземельях встречались аномалии, которых никогда не видели на поверхности, и пусть очень редко, но попадались неизвестные артефакты. «Витой магнит» я нашёл под Агропромом, там же добыл «черенок» и «серый блеск». Да, знаю, те ещё названия, но, как говорится, первое впечатление — самое стойкое. Ну, «черенок» внешне и есть черенок — похож на толстую ветку, и почки на нем были, и боковые побеги. Тяжёлый вот только очень и крепкий, как арматура, еле его от стены оторвал. Оказалось — «монокристалл сверхчистого химически инертного церия с аномально высокой прочностью кристаллической решётки и самопроизвольной волновой когерентностью в плоскости симметрии». О как! А я его — «черенком»… Кристалл этот теперь по европейским институтам в броневике возят, профессора какие-то перессорились, а у меня ещё мысль была тогда — вышвырнуть его или всё-таки с собой взять. Уж больно тяжёл был, зараза…

— Лунь, а что здесь было? — Вопрос Хип отвлёк меня от воспоминаний.

— Это хороший вопрос, стажер. — Я скользнул взглядом по довольно просторному помещению. — Что здесь было вначале, убей, не знаю. Потом тут жил торговец. А после Третьей сделали схрон. И хороший схрон, надо сказать. Жить можно.

И правда можно жить. Центральное помещение было даже обставлено кое-какой мебелью — древний, продавленный диван у одной стены, нары из досок с расстеленными на них матрасами у другой. В углу чугунная печка, ржавая коленчатая труба дымохода тянется к вытяжному коробу. На тёмно-серых бетонных стенах картинки, вырезанные из журналов. Сразу видно — сталкеры вешали. Потому что между белозубыми красотками с минимумом одежды, а то и вообще без таковой, попадаются сельские домики, лес, море с полоской пляжа… и, что интересно, выбраны все фото так, чтоб в кадре обязательно было небо, синее, солнечное. Редко в Зоне такое увидишь, вот и скучает по нему сталкер. Кое-что явно осталось ещё от торговца — покорёженный стеллаж из металлических уголков, поваленный набок несгораемый шкаф с выломанным замком, кусок ржавой сетки у входа. Там же гора напиленных дров и фанерная табличка: «Сталкер! Не будь свиньёй!! Ходи наружу, блин!!!» Моё внимание привлёк гвоздь-сотка, болтающийся на длинной бечёвке возле самого входа. Подойдя поближе, я прочитал выцарапанные на стене слова:

«КНИГА ЖАЛОБ И ПРЕДЛОЖЕНИЙ»

«Здорово, чуваки! Царапают вам бетон свободные сталкеры Полтораха, Крым и Фельдшер! Позаморачивались мы тут и отгрохали гостиницу на месте флэта свалившего барыги. Вроде ништяк получилось. Ясен перец, не „Золотой Палас“, но уж не серчайте — Дизайнера на той неделе в „мясорубке“ уработало. Берите карандашик, корябайте стеночку, как оно вам, понравилось али нет, и как жизнь ваще?»

«Встретитесь вы нам, будет тогда вам. А схрон ничего, нормальный. Егерь. „Долг“».

«Респект. Слышь, долган, а когда дружно жить будем? Задрала уже эта войнушка, чес слово. На хрена вы в нас стреляете? Зона теперь большая, всем места хватит. Фельдшер. „Свобода“».

«Схрон хороший да хавки нема. Жрать охота. Белый. Одиночка».

«Ну, ты, мэн, ваще. Может, тебе ещё и мини-бар устроить? Фельдшер. Freedom forever!»

«Мини-бар есть. Оставил за диваном пол-литра. Угощайтесь. День рождения у меня. Препод. Одиночка. P. S. Запятые я за вас ставить должен, грамотеи?»

«Чувак не в запятых счастье! А за водку большой от нас респект пусть тебе Джа улыбнётся! Фельдшер. Полтораха. F».

«Зачем стену царапать? Чё за детство? ПМК у всех вроде есть. Егерь. „Долг“».

«Не поэт ты Егерь. Гы! А стену и сам чиркал! Всё-таки поэт, хоть и долган. Фельдшер. „Свобода“».

«Сталкиры были очинь вкусный. Спасиба. Предём ищо. Бюрары».

«Угадал, анархист. Стихи пишу. Приходи к нам на Росток, продекламирую. Как раз четыре поэмы составил, по тридцать строчек в каждой. Ждём-с. А если без шуток, правда, сочиняю, но больше песни. Егерь. „Долг“».

Я взял гвоздь, долго крутил в пальцах. Подмывало что-нибудь черкнуть, но в голову ничего, кроме «Лунь и Хип. Идём к Саркофагу. Мы не вернёмся», не приходило. И почему «не вернёмся»? Кто знает, куда завернут дорожки Зоны, глядишь, и притопаем обратно. Зайдём в Бар, дело у меня там неоконченное, рыльце Бивню разрисовать под хохлому за новичка и подставу. Потом домой, задания «ботанические» на компе посмотреть, чаю горячего испить, а после завалиться на тахту, глаза закрыть и долго-долго ни о чём не думать, не вспоминать, не беспокоиться. Интересно ведь получается: в Зоне по дому скучаешь, хотя какой это, к чёрту, дом, так, очередной схрон за Периметром, а всё равно хочется в тепло, уют и безопасность. Да только хватает тебе этого уюта максимум на неделю. И манит, влечёт почему-то в сырость и холод, настойчиво зовут не пройденные ещё тропинки, а ночами снится Зона, жёлтая трава, седые утренние туманы, и даже запах чувствуешь во сне — прель, мокрая ржавчина, дым костра и ещё что-то особенное, волнующее, чего не передать на словах. Проснёшься и лежишь, глядя в темноту, и уже понимаешь, что с рассветом уйдёшь туда, не задумываясь о том, суждено ли будет вернуться.

Хип, заметив мой интерес к «переписке» сталкеров, неслышно подошла, положила подбородок мне на плечо, хихикнула над «бюрарами».

— А я этого Фельдшера знаю, — сообщила Хип. — Хороший мужик, правильный. Постоянно весёлый, всё у него с шуткой, с юмором. Когда нашим совсем туго было, они вокруг Фельдшера кучковались и слушали. А он несёт всякую хрень ни о чём, но смешно получается, и все депрессняки словно сами собой уходят. Он это называл лечением. Потому, кстати, так и прозвали. Интересно, жив ли сейчас… про бюреров это сто пудов он написал.

Стажёр мягко отобрала у меня гвоздь, подумала секунду и начала царапать на стене своё сообщение.

«Идём к Монолиту. Не вернёмся», — прочитал я.

 

За два дня в замкнутом пространстве Ересь достал нас не на шутку. Кося уж на что болтун, но и ему ох как далеко до нашего Философа. Стоило ему чуток отойти от впечатлений, как понеслось…

Вначале мы заочно перезнакомились со всеми его «корефанами», которых, к сведению, оказалось немало. У этих «корефанов», в свою очередь, нашлись свои кореша, большинство из которых были «реально крутыми» или, как вариант, «продвинутыми» пацанами. Также мы узнали, как «офигенски» раздолбал свою новую «Ладу» его сосед по дому, что наша сборная «галимый отстой», на чём можно срубить бабки в Москве и как он проходил четвёртый уровень какой-то там игрушки. Ересь нисколько не смущался тем, что мы подчёркнуто игнорировали его очередную «крутейшую» байку, намёков он не понимал, а на прямое требование заткнуться идиотски хихикал, полагая, что мы так своеобразно «прикалываемся». После чего следовал совершенно не смешной, но при этом безобразно похабный анекдот, а мы продолжали слушать, как он после дискотеки «разбил табло одному лашпету» за то, что тот «понты кидал». Словесный понос прерывался только в том случае, если я молча показывал кулак, но и это не сулило передышки: Ересь доставал наушники, врубал плеер и через некоторое время начинал подпевать. Сдавленные взрёвы, стоны, зажёванные обрывки слов и целых куплетов иногда веселили, но чаще здорово раздражали. Хип не то в шутку, не то всерьёз предложила использовать подушку и пистолет. Я отверг предложение — в схроне так нельзя поступать даже с врагами. Тем более что ни одной подушки в бункере не нашлось. Приходилось смиряться.

Утром третьего дня «глушняк» начал слабеть. Вначале на ПМК значок отсутствия сети сменился мигающим символом неуверенного приёма. Компьютер пришлось отключить: блок питания, рассчитанный на месяц непрерывной работы (спасибо «ботаникам» за апгрейд — фрагмент «вспышки» позволил не беспокоиться о подзарядке), терял заряд за считанные часы и восстанавливался не раньше, чем через сутки. Ещё одним признаком был мощный громовой удар, хорошо слышный даже через слой бетона и земли. Аномальный туман пришёл в движение, начал подниматься, ветер, пока ещё робкий и неуверенный, прошелестел в вытяжном коробе, фыркнул в печи, выпустив из неё клуб дыма. Скоро шарахнет…

Даже тропический ливень навряд ли мог соперничать с разрядкой «глушняка». Да и можно ли сравнивать с ливнем настоящие стены воды, с грохотом обрушивающиеся с низкого неба, когда ручьи превращаются в грязные потоки, а реки Зоны выходят из берегов? Одна радость — такой дождь был непродолжительным, иначе каждая разрядка превращалась бы в форменный потоп.

— Сейчас, дамы и господа, будет дождик, — доложил я, прикрывая дверь бункера.

И дождик начался.

Сверху накатило мягким, шелестящим шумом, в котором вскоре потонули все прочие звуки. Обломок пластмассовой трубы на месте бывшей раковины протяжно засипел, ухнул и выдал фонтан пены и чёрной, как сажа, воды. В вытяжных коробах взревело, ветер распахнул дверцу печки, дохнул пламенем, на пол посыпались угли, но вскоре в печи ядовито зашипело, и огонь погас. «Хорошо, что не в Коржинском колодце сидим, — подумал я. — Пришлось бы вплавь выбираться».

Дождь прекратился внезапно, словно в небесных плотинах разом закрыли шлюзы. Шум ливня сменился журчанием и плеском воды, разбегавшейся по низинам, уходящей в подземные пустоты и просачивающейся в схрон. Где-то невдалеке крепко, раскатисто бабахнуло — похоже, мощный «трамплин» возмутился тем, что в его владениях образовались глубокие лужи.

Я вынул из рюкзака три банки сайры в масле, запайку «Dry bread» — отменно питательных, витаминизированных и при этом довольно вкусных хлебцев из нового натовского сухпайка, разделил на троих плитку шоколада. Хип разлила по стальным кружкам воду из дистиллятора, побросала в них щепотки чая и поставила кипятиться на таблетках сухого спирта. С тех пор, как зарубежные коллеги приняли на себя львиную долю снабжения и финансирования НИИ, питание сталкеров начало отличаться некоторым разнообразием: к неплохой, но уже поднадоевшей армейской тушёнке из России, украинским килькам в томате, местному хлебу из пекарни Чернобыля-7 добавились продуктовые пайки для натовских солдат. Хранились они прекрасно, весили не сказать, чтобы много, и здорово разнообразили меню. Единственным серьёзным недостатком этих наборов была дефицитность — раскупались они моментально.

Провизии оставалось меньше, чем я рассчитывал — три дня вынужденного простоя и дополнительный рот в лице Ереси уже на треть снизили наши запасы. Новичок, как оказалось, вообще не озаботился припасами — похоже, единственный навык, который он приобрёл на туристических курсах, заключался в способности быстро открывать консервные банки.

Прихлёбывая чай, я раздумывал над тем, как лучше пройти на Росток. Гнилая Балка уже не годилась — после такого дождя там сейчас по пояс воды и жидкой грязи. По старой железке можно было, конечно, но этим путём я старался не ходить, «горячих пятен» там много, ни гайкой, ни визуально их не определишь, а ДСУ начинает трещать, только когда уже вляпаешься и нацепляешь рентген. Нет, железка отпадает. Может, через фермы двинуть, а потом по старой грунтовке в Грибную Деревню? Можно, но… грунтовка эта меня немного смущает. За столько лет не заросла, ни травы, ни жиденького кустика на ней нет, чистая вся, ходи как по бульвару. Сталкеры ею пользуются, и никто пока не жаловался, мутантов там редко видят, и аномалий почти нет. Приборы молчат, инстинкты тоже молчат, но… почему не зарастает? Даже «папоротники» и «желтуха» не растут, хотя этим вообще всё равно, где укореняться. Может, посмотреть, чего там «ботаники» про эту дорогу накопали?

Включил ПМК, набрал запрос на институтский компьютер: «Старый Кордон. Фермы — дорога — Грибная Деревня». Про фермы есть, про Деревню много, а про дорогу ничего — даже «ботаников» не особо интересовал этот уголок Зоны. Пробил по сталкерской «справочной» — новых данных нет, но с прошлого Выброса была чистой. Непонятно, с чего это ты, Лунь, таким мнительным стал? Скоро начнёшь в собственной тени аномалию высматривать. Оставался последний вариант — дать хорошего крюка по нижней болотине. Опасный путь: трясины под сгнившими, ненадёжными гатями, подводные «жарки», от которых кипит торфяная жижа, и твари всякие есть. Хватает и «каруселей», и «давилок», на тростниках «болотная вошь» — крошечные клещи, залезающие под кожу. Но берусь пройти и даже провести Ересь. И чем мне через фермы не понравилось?

И вдруг я понял чем. Безопасностью. Дико мне это было — спокойно пройти по давно испытанному другими маршруту, где никогда и ничего опасного не случалось. Сталкеры на этой грунтовке даже ногу не подворачивали. Чистая дорога меня пугала, а не отсутствие на ней растительности. Да, сталкер Лунь. Дошёл, что называется, до ручки. Всё, хорош раздумывать — идём через фермы на Грибную Деревню, потом мимо Свалки к Ростку. Передаём новичка в крепкие и надёжные руки долговцев, вздыхаем облегчённо и топаем уже… э, нет. Не загадывай, сталкер. Зона этого не любит.

— Я впереди, Ересь за мной. Хип, будешь замыкающей. — Я подбросил на плечах рюкзак, проверил «Сайгу». — Кордон место относительно тихое, но расслабляться настрого запрещаю. Так… Ересь! А ну-ка быстренько поставь свою пушку на предохранитель! Да, вот так, и за спину её повесь от греха подальше. И рюкзаками с Хип поменяйся на время.

— С какого это перепугу? — удивился новичок.

— А с такого, друг ситный, что ты, во-первых, мужик, во-вторых, она тебя прикрывать будет, и с пустым рюкзаком это лучше получается. Ну а в-третьих, как уже говорилось, рюкзак твой пуст, и на чьих припасах ты изволил пастись, думаю, напоминать не нужно.

— Ага. Щас, вот только шнурки поглажу. Думаете, барахла набрали, а я тащ…

От прямого удара в челюсть голова Ереси дёрнулась назад, увлекла за собой остальное тело, и новичок плюхнулся на спину, громко квакнув от боли и неожиданности. Я приподнял его за шиворот и от души добавил по зубам. Затем экспроприировал у новичка «Шквал». Хип молча поймала ПП, повесила себе на плечо.

— Пушку я забираю. В оплату за спасение твоей никчёмной жизни и переведённые на тебя продукты. Хип, будь ласка, открой дверь, а то мне несподручно. А теперь… — Я, перехватив Ересь за шкирку, пинками вынес его из схрона и швырнул на землю, наподдав коленом по пятой точке. — …Пошёл вон, гнида.

Такого оборота Ересь явно не ожидал. Он ошалело озирался по сторонам, сплёвывал кровь, часто моргал и всей пятернёй начёсывал ушибленный затылок.

— Э-э… ох. Ну, ни фига… это чё такое?.. не понял…

— Бегом! — рявкнул я.

Недалеко, метрах в пятидесяти, снова долбанул набравший воды «трамплин», и по холмам раскатилось звучное эхо. И до Ереси наконец дошло, что придётся возвращаться. Одному. В Зоне.

— Я всё п-понял. Не надо… пожалуйста. Давайте рюкзак, понесу, нет проблем. Мне не в падлу, это я так просто сказал, для хохмы. А вы уже и шуток не понимаете…

Новичок проворно навьючил на себя рюкзак Хип и пристроился между нами.

— Ствол верните, а?

Хип отщёлкнула магазин и передала ПП Ереси. Молодец, стажёр. Всё правильно сделала — ну, совершенно ни к чему заряженное оружие давать в руки такому товарищу.

— На, тащи.

— Э-э… а патроны?

— Перебьёшься.

Я, не спрашивая разрешения, прошёлся по карманам и подсумкам Ереси, забрал кустарную финку и горсть патронов, валявшихся в карманах просто так, россыпью. Как и предполагалось, второго магазина к «Шквалу» у парня не было.

— Не доверяете?

— Да. Теперь не доверяю, — кивнул я. — Да, и ещё. Если увижу, что ты по Зоне в наушниках ходить будешь или языком трепать, пеняй на себя.

— Да что я, совсем дурак? Конечно, не буду, — поспешно закивал Ересь и потрогал вздувшиеся губы.

— Ну, тогда двинули.

— Секунду, Лунь. Посмотри.

Хип, не отрываясь, смотрела в небо. Она улыбалась, хотя глаза её были влажными. Я поднял взгляд.

Небо после мощного ливня почти очистилось от туч. Лишь две широкие облачные гряды тянулись от горизонта до горизонта, а между ними сияла лазоревая бездна света, чистая хрустальная глубина. Солнце ещё не взошло, но его лучи уже подожгли края облаков, накалили их до цвета червонного золота. Вымытая ливнем Зона обрела новые краски под таким необычным для неё небосводом, и вечно серый оттенок мира стал совсем другим, более радостным, что ли… редкое это зрелище. Я, забыв обо всём, смотрел и смотрел, пока ещё можно было видеть эту синь, этот чистый свет, пока его не закрыла привычная серая пелена.

— Ведь это же хорошо, правда, Лунь? Добрый знак… как здорово. Я раньше и не думала, что небо может быть таким красивым, — прошептала Хип.

Ересь пожал плечами, буркнул еле слышно «психи», равнодушно бросил взгляд на небо и начал поправлять лямки рюкзака.

* * *

— Тихо! — Я предупреждающе поднял руку. — Ни звука.

Хип и Ересь послушно остановились. Я прислушался ещё раз. Что-то было не так с обычной тишиной Зоны. Ветерок шелестит, скрипнуло скорченное дерево, еле слышно гудит в сторонке «карусель», но далеко до неё, не страшно. Нет, не послышалось. Кто-то отчётливо сказал: «Солнце». Зомби? Кто знает, может, и зомби… да только на Кордоне это большая редкость. Вот, опять: «Гори, солнышко, гори лучше… во-от, дровишек тебе… жарко гори. Вон уже как светло стало, а будет ещё светлее…»

— Быстро. — Я махнул рукой в сторону зарослей чернобыльника. — Падайте там, и чтоб как мыши. Я сейчас. Если что, дам отмашку.

Похоже, всё-таки зомби. Интересно, сколько их там… ветерок подул как раз с той стороны, откуда доносились звуки. Я потянул носом воздух. Тухлятиной не пахнет, уксусного запаха тоже нет. Значит, или мало их, или совсем свежие. Так, подползём поближе…

Я ошибся. Не зомби. Хотя Бушмен был явно не в себе, даже похож на ожившего мертвеца, но и то, как голову держит, и походка указывали, что живой он, точно живой. У мертвяков, даже свежих, поза застывшая, движения неуверенные, дёрганые, и ходят они совсем не так. Сталкер кружил около горки досок, суков и выломанного штакетника. Некоторые куски дерева слегка обуглились, но костра как такового не получилось — «глушняк» легко забивает пламя. Ёкарный бабай! А ведь мужик все три дня здесь сидел. Вон как трава прибита и следов на грязи сколько…

— Бушмен, привет! — Я поднял руку, на всякий случай не поднимаясь во весь рост. Пули, впрочем, можно было не опасаться: двустволка Бушмена с обуглившимся прикладом лежала в одной куче с досками и штакетинами.

— А, Лунь! Здравствуй. — Сталкер посмотрел на меня мутными, слезящимися глазами, кивнул. — Посмотри, какое я солнце разжёг! Светло от него стало, хорошо. Теперь всем света хватит, и тебе, и мне. Для всех светит, горит моё солнышко на всю Зону, и темноты больше не будет, вот так!

— Что ж ты до схрона не добежал, дружище? — Я сглотнул, чувствуя, как холодок пробежал по спине.

— А? Да вот как-то так… не успел. — Бушмен улыбнулся. — А потом темно стало. Долго была тьма, пока я солнце делал…

Сумасшедший сталкер подобрал выпавшую из рук гнилую дощечку, бросил в «костёр».

— Пойдём, друг, отсюда. Я тебя к «долгам» отведу. — Я поднялся, закинул «Сайгу» за плечо, но Бушмен резко мотнул головой и принялся выкручивать корявый сук мутировавшей берёзы.

— Не могу, Лунь. Я за солнцем смотреть должен, погаснет оно без меня… и тогда темно будет… опять темно…

Усилия Бушмена были напрасны — сук хоть и треснул, но очень крепко держался на мочале разлохматившейся древесины. Тогда он выпустил его из рук и побрёл к фундаменту сгоревшего много лет назад дома.

— Стой! — гаркнул я и, уже понимая, что не успею, побежал за Бушменом. — Стой, тебе говорят!

— Сейчас, Лунь, погодь… брёвнышко маленькое возьму, последнее… — Бушмен, оглянувшись и показав на обугленный кусок дерева, продолжал шагать туда, где над шелушащимися кирпичами и трухой растрескавшегося от пожара шифера еле заметно переливался и мутнел воздух.

— Стой, зараза! Назад! А, ч-чёрт…

Невидимая сила бросила Бушмена внутрь сгоревшего дома. Он проехался спиной по битому стеклу, шиферным чешуям и размокшим, слипшимся углям. Брызги грязи и мелкие осколки кирпича начали быстро взлетать вверх, собираясь в крутящееся облако.

— Это… чё это? — Сталкер попытался подняться, но неудачно. «Карусель» вновь сбила его с ног, с хрустом протащила дальше и наконец подняла в воздух. Бушмен удивлённо озирался и, ещё не понимая, что случилось, размахивал руками, пытался уцепиться за что-нибудь, но молчал. Закричал он, когда его начало раскручивать в стремительном фуэте смерти, и его крик продолжался до тех пор, пока центробежная сила не разорвала внутренние органы. Уже мертвое тело сталкера поднялось ещё выше, вспыхнуло радужным огнём и с трескучим грохотом разлетелось в брызги. В багровом облаке ещё пару раз полыхнуло, зашипело, и на землю посыпались разбитые в песок кирпичи, осколки костей и мелкие красные капли. Аномалия утробно заурчала, бросила в небо ещё одну тучу чёрной грязи и щепок, закрутила вихрем, блеснул тусклый радужный свет. И опять только воздух мутно колышется над сгоревшим до основания домом, и словно не было никогда сталкера Бушмена. Я стянул капюшон, сел прямо на мокрую глинистую землю, нащупал в боковом кармане фляжку. Привык. Привык ведь к такому, чёрт возьми, и уже не колотит, как раньше, даже руки почти не трясутся, словно фильтр какой-то в мозгах появился. Только горечь в душе, знакомая жгучая горечь, очень похожая на вкус «слезы контролёра», да ещё щиплет в глазах. Ещё один… ещё… ядрёна восемь…

— Когда же ты нажрёшься, сволочь?..

Зона не ответила. Всё так же посвистывал ветер, шептался с ветвями узловатой берёзы, шелестел ржавыми листьями. Где-то за бывшей деревней истошно заорал «кошак», потомок домашних барсиков и мурок, ставший жуткой пародией на семейство кошачьих. Его вопли, похожие одновременно на плач младенца и визг гиены, уныло носились над Зоной, навевали тоску, и издалека, словно в ответ, затянул протяжный вой собачьей стаи. Реквием по Бушмену. Знал ли ты, сталкер, что именно так будет отпевать тебя Зона…

Профессор. Живчик. Барин. Фугас. Доктор. Теперь Бушмен. Они медленно проходили перед моим мысленным взором, я узнавал их жесты, улыбки. Как жаль, что теперь вы будете жить только в моей памяти и приходить лишь во сне…

 

— Ты же умер, Барин…

— Да живой я, дружище, живой. Зачем хоронишь? Лучше глянь, как я заведение украсил. Новый год на носу, праздника небось всем хочется… — И Барин, гордо улыбаясь в усы, показывает снежинки, вырезанные из блестящих металлизированных плёнок от сухпайка. — Ну, как?

— Солидно. Настоящий Бар. Прямо как в Европе, — киваю я, и Барин расплывается в улыбке.

— А то ж…

И в Баре уже многолюдно, травит очередную байку на удивление трезвый Фугас, похохатывает Живчик, трясёт кудлатой шевелюрой, а к стойке привалился Профессор, подпёр рукой умную свою голову, бурчит под нос услышанный где-то мотив. Вот и Доктор зашёл, кивнул вежливо, улыбнулся одними глазами, присел за столик, строчит заказ на пенициллин, бинты и хирургические инструменты. И вдруг понимаешь, что все живы, что умерли они не взаправду, показалось это мне только, и хорошо становится, так хорошо, что хочется закричать от счастья. И, даже проснувшись, ещё не знаешь, что это был всего лишь сон, и радуешься, что так здорово всё получилось…

 

— Лунь? — Едва слышно, но понятно, это Хип подползла, волнуется. Нагоняй бы устроить за то, что покинула «позицию», но я и сам виноват: сел, понимаешь, и молчок, и это после того, как разрядилась «карусель». Вот и думай, что случилось…

Спрятав глаза — не хватало ещё, чтоб стажёр на них слякоть заметила, зачем расстраивать девочку, — я сделал вид, что занят проверкой «Сайги».

— Что здесь было? Ты кричал, потом как будто «карусель» ахнула, ну, я и…

— Она и есть. Рассмотреть вот не успел, кого сгребла, — соврал я. Не нужно Хип пока знать, что Бушмен погиб. До Ростка доберёмся, там и скажу, а до него ещё дойти надо. — Зови нашего Философа, дальше пойдём. К вечеру надо в Грибной Деревне быть, а это не ближний свет.

«Прощай, Бушмен. Прости, если обидел чем».

— Эй, там это… ну, короче, сами гляньте. — Из зарослей показалась голова Ереси. — Такое, блестит, значит, и подпрыгивает.

— В смысле?

— Ну, пока вы на разведку ходили, я веточкой в земле ковырял. Сверкало там, значит, и мне любопытно, что за штука. Разрыл, а она так раз, значит, из земли. Во какая. — Ересь нарисовал в воздухе овал. — И по бокам тоже штуковины торчат, но поменьше, и переливаются по-всякому. Гляньте, а?

Хип поднялась, поднесла к глазам бинокль.

— Лунь, не поверишь. Наш Философ «выверт» надыбал. Ну, герой, доставай контейнер, бери добычу.

— А чё, это типа артефакт, да? Во блин! Чё, мой, что ли?

— Раз уж ты нашёл, значит, твой, — кивнул я. — Осталось тебе всего каких-то четыреста девяносто пять тысяч заработать для полного счастья.

— Это как? Не понял…

— Пять уже срубил. Ну или сто шестьдесят монет, если в импортной валюте считать.

— Вау! Супер! — И Ересь, на лету поймав брошенный контейнер, ломанулся за артефактом. М-да, зря я сболтнул про арт и деньги. Ишь, как глаза загорелись, не пошла бы вся моя наука прахом. Зона умеет приручать человека, знает, чем и когда подманить. Стерва… Что-то срочно надо предпринимать. Ага, знаю. В научной аптечке, помимо действительно необходимых лекарств, лежало десять шприцев с витаминами. В сущности, очень нужная вещь, полезная, но только если нет таблеток БАДУНа, прекрасно восполняющих недостаток витаминов и микроэлементов.

— Надеюсь, ты его руками не брал? — поинтересовался я у сияющего от радости Ереси.

— А что?

— Ничего. Спрашиваю, голыми руками касался? — Изобразив на лице беспокойство, я посмотрел на ладонь новичка.

— Ну, да… — Ересь тоже уставился на свои руки, и на его лице вдруг стали лучше заметны веснушки.

— Вот блин… это же «чёрный выверт». — Импровизация получилась удачно. Новичок сильно занервничал. — Руки чешутся?

— Немного…

— Хана. — И я сокрушённо покачал головой.

— Погоди, Лунь. — Хип, заметив мой взгляд в сторону аптечки, едва заметно кивнула. — Ведь должно быть средство.

— Да, верно. Но оно, зараза, тоже опасное. Пятьдесят на пятьдесят. — И я с сомнением начал крутить в пальцах шприц-тюбик.

— Коли! — белугой взвыл Ересь и начал расчёсывать ладони. Эйфорию с него как ветром сдуло. Ну, что ж, уколем. Витамины ему только на пользу. А внушение — тем более. Выждав пять минут и, как заправский доктор, проверив пульс и зрачки, я хлопнул Философа по плечу:

— Жить будешь. Повезло тебе, парень.

Что-то заврался ты сегодня, сталкер Лунь. Совсем совесть потерял. Хотя нет, не потерял. Грызёт, зараза, с того самого момента, как показал «кино» новичку. И вроде всё правильно сделал, но что-то не давало успокоиться. По зубам надавал? Нет, это заслуженная была трёпка, за дело Ересь получил. Соврал про «выверт»? Каюсь, было такое. Но для пользы ведь! Жить будет парень, доведу я его до «долгов», а потом за Периметр, и забудет он Зону как страшный сон, хоть одну жизнь отсюда, но вытащу. Так что тебе не нравится, зануда, чего ты ко мне прицепилась, как болотная вошь? Хоть бы намекнула, на что пеняешь. Эх, совесть… бессовестная ты у меня. Ладно, об этом после подумаем, а сейчас в путь, время не ждёт.

— Двинули. Порядок движения прежний.

Покрутив в пальцах гайку с полоской магнитофонной ленты, я аккуратно запустил её к остаткам асфальтированной дороги, вслед за ней сразу отправил вторую, но чуть дальше — не нравилось мне поведение ветерка над жёлтыми гривками травы, вылезшей из трещин. Нет, показалось… обычное завихрение воздуха, не более. Да и вряд ли можно найти здесь подлянку в виде «струны» или «смерть-искры». Кордон он и есть Кордон, даже после Третьей Катастрофы: новые аномалии почему-то здесь не появлялись, а «трамплины», «присоски» и «карусели» мало того что были хорошо заметны, так ещё и очень редко сползали с «насиженных» мест. Из всех территорий, включая новые и периферию, Кордон оставался, пожалуй, самым безопасным, хотя нынешняя граница Зоны давно уползла почти на полсотни километров к югу. Но всё равно это была Зона, а раз так, то ходи, сталкер, аккуратно, не зевай. Помни, сколько народа здесь угробилось, перепутав Кордон с бульваром для прогулок… а вот, кстати, и оно…

— Стоп. — Я поднял руку. — Внимание направо.

— Оба-на! — Ересь прихлопнул руками по коленкам. И, как следовало ожидать, уверенно пошлёпал в сторону «мёртвой лощинки». Плевать ему было на то, что обширная болотина между тремя холмиками блестела плёнкой желтоватой слизи и дрожало в воздухе едва заметное марево тяжёлых газов. Не видел он также и костей, чёрных, словно вымазанных гудроном, не замечал черепа с выпавшими зубами рядом с насквозь проржавевшим автоматом, заляпанным густой, никогда не высыхающей грязью. Смотрел он только на красивые, горящие изумрудным светом шарики, лежащие на поверхности лоснящейся жижи с гнойно-жёлтыми разводами.