политики и технократы в постиндустриальном обществе 17 страница

¹⁴³ См.: Forbes. November 15, 1971. P. 77.

 

рантье, на доходы от зарубежных инвестиций... Можно ли все­рьез верить в то, что в последние три десятилетия двадцатого века остальные страны мира сочтут возможным и далее допус­кать этот непрекращающийся поток дивидендов, процентов и лицензионных платежей?”¹⁴⁴

Таким образом, мы обнаруживаем парадокс развития миро­вой капиталистической экономики: здесь, как и в каждом нацио­нальном государстве, экономические отношения становятся все более встроенными в общий контекст принимаемых политичес­ких решений.

Но эту проблему следует трактовать более широко, как про­блему взаимоотношения развитых индустриальных обществ с остальным миром. Оценки разрыва в уровнях развития богатых и бедных стран отличаются друг от друга, а соответствующие статистические данные страдают неточностью. Однако грубые подсчеты показывают, что мировой валовой продукт в 1971 году составил около 3875 млрд. долл. Считая население земного шара равным 3,6 мдрд. человек, получаем, что среднедушевой доход в мире составил порядка 1075 долл. Но если взять крайние приме­ры, то в США с их ВНП в 1 трлн. долл. (почти 1/4 мирового объема) и населением в 200 млн. человек средний доход на душу населения составил 5 тыс. долларов. Беднейшие же страны мира с населением в 2,3 млрд. человек произвели совокупный продукт, равный 500 млрд. долл. (или только половину ВНП США), и здесь среднедушевой доход составил всего 212,5 долл.¹⁴⁵

А.Тойнби как-то писал о возникновении “внешнего пролета­риата”, беднейшей периферии мира, окружающей центры богат­ства. Эта тема вновь зловеще зазвучала в 1965 году из уст Аинь Бяо, второго человека в Китае после Мао Цзэдуна, когда он зая­вил, что “классовые битвы” конца XX века скорее будут проис­ходить между нациями, чем внутри них¹⁴⁶. Учитывая тенденции экономического развития, эта разновидность “классовой борь-

¹⁴⁴ Замечания П.Самуэдьсона заимствованы из беседы с ним, напечатанной в: Sunday Times. July 30, 1972. P. 12.

¹⁴⁵ Данные приводятся по: The Economist. January 22, 1971. P. XVII.

¹⁴⁶ tin Piao. Long Live the Victory of the People's War // New China News Agency. September 2, 1965; английский перевод см. в кн.: Criffits S.B. Peking and People's War. N.Y., 1966. Р. 51-114-

 

бы”, если она когда-нибудь и возникнет, вполне может стать “борь­бой цветов кожи”. Однако подобная ситуация выходит за вре­менные рамки нашего прогноза, будучи проблемой XXI века.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Постиндустриальное общество, как я указывал уже несколько раз, представляет собой прежде всего изменение характера социаль­ной структуры, изменение принципа измерения общества, а не всей его конфигурации. Оно является “идеальным типом”, пост­роением, составленным социальным аналитиком на основе различ­ных изменений в обществе, которые, сведенные воедино, стано­вятся более иди менее связанными между собой и могут быть про­тивопоставлены другим концепциям. Три компонента этих пере­мен можно описать следующим образом: в экономике имеет место сдвиг от обрабатывающих отраслей к сфере услуг; в технологии утверждается ведущая роль основанных на науке отраслей про­мышленности; в социологическом измерении формируются новые технократические элиты и возникает новый принцип стратифика­ции. С этих позиций можно сделать шаг назад и сказать, что пост­индустриальное общество означает появление новых осевых струк­тур и новых осевых принципов: переход от товаропроизводящего общества к информационному обществу, или обществу знаний, а в самих формах производимых знаний — сдвиг по оси абстрак­ции от эмпиризма, или метода проб и ошибок, к теории и кодифи­кации теоретического знания ради управления потоком нововве­дений и формулирования политики. Любые значимые социальные перемены создают новые управленческие проблемы для общества, и в этом Эпилоге я попытался очертить круг вопросов, которые возникают с рождением постиндустриального общества: новые иерархии технических элит и бюрократизация науки; меритократия и равенство; антиномичное развитие альтернативной культу­ры; коммунальное общество и проблематичность консенсуса. Та­ков диапазон проблем: от этоса общества и его ценностей до по­литической системы и социальной организации.

При этом неявных проблем может быть гораздо больше — изменения в сознании и космологических представлениях, полу­тень которых всегда присутствовала на периферии человеческих представлений о себе и мире, сейчас обретают центральное фе­номенологическое значение.

Говоря языком философии экзистенциализма, человек “вбро­шен” в этот мир, противостоя чуждым и враждебным силам, ко­торые он пытается понять и которыми стремится овладеть. Пер­вым было столкновение с природой, и на протяжении тысячеле­тий существования человека его жизнь была взаимодействием с нею: поиском убежища от непогоды, освоением водной и воз­душной стихий, добыванием пищи и средств к существованию из земли, воды, растительного и животного мира. Большая часть правил поведения человека задавалась мерой его приспособляе­мости к переменчивым капризам природы. Большинство совре­менных обществ, судя по форме их социального устройства, по-прежнему живут в этом взаимодействии с природой.

Человек как homo faber занимался изготовлением предметов, и, де?\ая их, он мечтал об изменении природы. Зависеть от нее означало подчиняться ее капризам, признавать ее тиранию и под­вергаться действию закона снижающейся продуктивности. Пе­рестройка природы и создание мира искусственных вещей озна­чало умножение сил человека. Промышленная революция была в своей основе попыткой заменить природный миропорядок тех­ническим, неупорядоченное экологическое распределение ресур­сов и климатических условий инженерно-технической концепци­ей функциональности и рациональности. В индустриальном об­ществе космологическое сознание воплотилось во взаимодействии с миром, трансформированным человеком.

Постиндустриальное общество поворачивается спиной к обо­им этим миропорядкам. Во все углубляющемся опыте своей тру­довой деятельности люди все более и более живут вне природы; все меньше и меньше взаимодействуют они и с машинами — се­годня они живут рядом и имеют дело с себе подобными. Пробле­ма групповой жизни, безусловно, является одной из самых ста­рых трудностей человеческой цивилизации, восходя своими кор­нями к пещерному образу жизни и родовому строю. Но содержа­ние жизни в группах неизбежно меняется. Самые старые формы организованной жизни протекали на лоне природы, и борьба с природой составляла внешнюю цель существования человека. Жизнь, привязанная к вещам, дала людям огромное чувство вла­сти, как только были созданы трансформировавшие мир механи ческие устройства. Но в настоящее время смысл этих прежних форм жизни потерялся, и люди уже почти ничего не знают о них. В круговерти повседневных событий они уже не противостоят природе, не считают ее враждебной или полезной, и все меньше заняты изготовлением устройств и вещей. Постиндустриальное общество является по своей сути игрой между людьми.

Породит ли это изменение опыта сдвиги в сознании и миро­восприятии? На протяжении большей части человеческой исто­рии реальностью была природа: и в поэзии, и в воображении люди пытались соотнести свое “я” с окружающим миром. Затем реаль­ностью стала техника, инструменты и предметы, сделанные чело­веком, однако получившие независимое существование вне его “я”, в овеществленном мире. В настоящее время реальность является в первую очередь социальным миром — не природным, не веществен­ным, а исключительно человеческим — воспринимаемым через отражение своего “я” в других людях. Общество само становится сетью сознания, формой воображения, которая должна быть реа­лизована как социальная конструкция. Поэтому неизбежно, что постиндустриальное общество ведет к появлению нового утопиз­ма, как инженерного, так и психологического. Человек может быть переделан или освобожден, его поведение — запрограммировано, а сознание — изменено. Ограничители прошлого исчезли вместе с

концом эры природы и вещей.

Но не исчезла двойственная природа самого человека — с одной стороны, убийственная агрессивность, идущая от первобытных времен и направленная на разрушение и уничтожение буквально всего; а с другой — поиск порядка в искусстве и в жизни, понимаемого как приведение воли в состояние гармонии. Именно это укоренившееся напряжение определяет социальный мир и допускает представление о стране Утопии, являющееся, возможно, более реалистическим, чем немедленный рай на земле, которого ищет современный человек. Утопия всегда считалась формулой гармонии и совершенства в человеческих взаимоотно­шениях. В древней мудрости она выступала “полезной невозмож­ностью”, концепцией желаемого, к которому человек всегда дол­жен стремиться, но которое, по самой природе вещей, недости­жимо. И тем не менее эти представления служили точкой отсче­та для суждений о людях, идеалом, которым надлежало измерять реальность. Современная гордыня попыталась преодолеть этот разрыв и воплотить идеал в жизнь, но в результате перспектива достижения идеала затуманилась, а идея потеряла свой блеск. Возможно, было бы более разумно вернуться к прежней концеп­ции.

Люди в своем воображении всегда будут стремиться сделать общество произведением искусства; таково содержание идеала. Принимая во внимание задачи, которые должны быть решены для достижения этой цели, вполне достаточно заняться трезвым конструированием социальной реальности.