Шаги пятилеток

На довоенный период пришлись три пятилетних плана, причем выполнение третьего было прервано войной. Реальные темпы роста советской экономики в тот период являются теперь предметом дискуссий экономистов -а статистиков. Исправляя и дополняя официальную статистику, американский ученый Аб­рам Бергсон пришел к таким цифрам. Внутренний валовой продукт (ВВП) Советского Союза вырос с 1928-го по 1940г. несколько более, чем на 90%, что соответствует годовому темпу прироста порядка 5-5,5% [82, р. 27]. Совсем неплохо, если учесть, что для капиталистического мира это были годы Великой де­прессии и к 1940 г. производство едва превысило уро­вень 1928 г. Но эта цифра не имеет ничего общего с похвальбами советской пропаганды.

Кроме того, структура советского ВВП претерпела серьезное изменение. Если в 1928 г., по данным того же автора, доля личного потребления составляла 79%), то в 1937 г. она снизилась до 52%о, а в 1940 г. — до 4.9%. Доля же валовых инвестиций (строительство, оборудо­вание) и военных расходов увеличилась с 13%о до 34%) и 37%о. Отсюда можно сделать вывод о крайнем напря­жении экономики, ее несбалансированности.

Эти цифры подтверждают привычную истину, что советский народ всем жертвовал ради создания тяже­лой промышленности и укрепления обороны страны. Но они опровергают пресловутый тезис о «сталинском изобилии». В недавно изданной прекрасной книге ис­торик Елена Осокина на огромном материале, большей частью архивном и ранее недоступном исследователям, показала, какова была в действительности жизнь на­ших людей в 1930-е годы [77]. Если к концу десятиле­тия «жить стало лучше, жить стало веселее», то только, может быть, по сравнению с 1932-1933 гг., когда стра­ну поразил массовый голод.

Решение об ускоренной индустриализации было идеологическим и волевым. Оно не опиралось на се­рьезные экономические расчеты и прогнозы. Значение имело только одно: «Надо!» Егор Гайдар сравнивает форсированную индустриализацию 1930-х годов с до­пингом в спорте [4]. Как допинг позволяет спортсмену показать высокий результат, так индустриализация позволила нам выиграть войну; спортсмен потом рас­плачивается здоровьем, а СССР — тупиками застоя по-слесталинской эпохи.

Очень скоро Сталин и его приспешники увидели, что крестьянство не обеспечит стремительно растущую индустриальную армию продовольствием и сырьем:

в обмен следовало предложить мужику промтовары, а их лихорадочно сооружаемые промышленные гиган­ты дать не могли, да это и не было целью экономиче­ской политики. Был взят курс на коллективизацию, на превращение миллионов самостоятельных кресть­янских хозяйств в тысячи колхозов и совхозов, с кото­рых можно было драть три шкуры.

Командно-административная экономика (ООН в сво­их материалах начиная с 1940-х годов вежливо назы­вала ее центрально-планируемой) имела корни в марксистско-ленинской теории; ведь и Ленин считал нэп только временным отступлением, хотя и не предви­дел, что его начнут свертывать уже через 5-6 лет. Эко­номическая политика, которую Сталин навязал стра­не и партии, не могла опираться ни на какую другую систему, кроме командно-административной.

Финансы не играли в планировании почти ника­кой роли. Грубо говоря, утверждалась директива, со­гласно которой к концу пятилетки страна должна про­изводить столько-то стали, угля, нефти, автомобилей, тракторов и т.д.; эти цифры разбрасывались по годам. Госплан определял, какие предприятия должны быть для этого построены и в какие сроки, сколько и ка­ких стройматериалов, оборудования и рабочей силы им потребуется. Объем всех межотраслевых потоков товаров устанавливался в натуре; каждое предприятие и каждая отрасль должны были поставлять туда-то и в такие-то сроки свою продукцию. Товары имели свои установленные Госпланом цены, и предприятия про­изводили через Госбанк платежи своим поставщикам. Предприятия должны были покрывать выручкой свои издержки: это называлось хозрасчетом. Но расчета тут было мало, поскольку предприятия не могли ме­нять цены, поставщиков и покупателей.

Вообще все ценностные, денежные показатели были второстепенными по сравнению с выполнением плана в тоннах, метрах, единицах машин и т.п. Для выполне­ния первоочередных задач, особенно в тяжелой и обо­ронной промышленности, деньги всегда находились в виде бюджетных дотаций или кредитов Госбанка.

Непомерно завышенные планы хронически не вы­полнялись, сроки срывались. Чтобы любой ценой вы­полнить планы, предприятия гнали в производство сырье и промежуточные продукты, не считаясь с их ценностью, с затратами. Для всех главная проблема состояла не в том, чтобы иметь деньги и на эти деньги что-то купить или заказать, а в том, чтобы получить и «выбрать» фонды. Это была экономика дефицита на уровне предприятий.

На уровне населения дело обстояло не лучше. Каж­дый пятилетний план закладывал стабильные цены и превышение роста производительности труда над де­нежной заработной платой. Ничего подобного не было в действительности. Ради выполнения плана предпри­ятия набирали больше рабочих, чем диктовалось тре­бованиями эффективности, и завышали заработки. Фон­ды заработной платы хронически перерасходовались. Эти доходы обрушивались на убогие ресурсы потре­бительских товаров, которые могло всеми правдами и неправдами мобилизовать государство. Хронический дефицит потребительских товаров стал необходимой чертой экономики.

Планирование и нерыночное распределение ресур­сов порождало бездну бюрократизма, путаницы, по­терь. И над всем этим постоянно царило насилие. Насильно забирали продукты у крестьян и сгоняли их в колхозы, насильно отбирали землю под строитель­ство и с применением разных форм и степеней наси­лия мобилизовали на стройки рабочих.

В 1932 г., в итоге примерно четырех лет этой гонки, Мартемьян Рютин, верный коммунист-ленинец, но бес­компромиссный противник Сталина, характеризовал по­ложение дел как глубокий экономический кризис. Чело­век из народа, он прежде всего видел крестьянскую беду:

«Деревня превращена в самый худший вид колонии... Деревня в настоящее время представляет сплошное клад­бище» [54, с. 367]. Горько насмехаясь над реляциями о «гигантских успехах в социалистическом строительстве», он писал, что на самом деле «подорвана основная произ­водительная сила Советского Союза — сам рабочий класс и трудовое крестьянство: они работают полуголодными, они разуты и раздеты» [54, с. 366]. За исключением «нич­тожной правящей верхушки» и немногочисленной при­вилегированной группы населения, все остальные «яв­ляются пауперами или полупауперами».

Рютин писал это накануне продовольственной ка­тастрофы и голода, поразивших в конце 1932 г. и в 1933 г. крестьянские массы Украины, Северного Кавказа, Поволжья, Казахстана и некоторых других регионов. По разным оценкам, голод унес от 3 до 7 миллионов жизней. Это был организован­ный большевиками голод. Катастрофу подготовили коллективизация и раскулачивание, выселение масс крестьян из родных мест, вынужденное сокращение посевов и поголовья скота.

Десятки лет сведения об истинных причинах и мас­штабах бедствия были под строжайшим запретом. Лишь в последние годы эти ужасные секреты стали раскрываться. В частности, упомянутая книга Осокиной содержит архивные документы, от которых кровь стынет в жилах.

Когда разразился голод, Рютин уже находился в тюрьме. Арестовывали и судили людей, которые раз­деляли его взгляды или просто были знакомы с напи­санным им документом. Рютина сначала осудили на десять лет, но в 1937 г. он вновь был осужден и впо­следствии расстрелян.

Чтобы осуществлять большие капиталовложения и производить вооружения, страна должна отказаться от значительной доли потребления, должна много сбере­гать. В совокупности сбережения и инвестиции обра­зуют накопление. Как это делалось в командно-адми­нистративной экономике? Прежде всего, путем прямо­го ограничения потребления — через все тот же вечный дефицит, через карточную систему в городах и изъятие подавляющей части продукции в деревне. Никакого импорта продовольствия и потребительских товаров не было: это обеспечивала государственная монополия внешней торговли. Одно частное наруше­ние принципа вызвало гнев Сталина; в августе 1930 г. он писал В. М. Молотову: «Верно ли, что ввезли из Англии ботинки (на несколько миллионов рублей)? Если это верно, это ошибка» [78, с. 194]. Вместе с тем вывоз продовольствия, в первую очередь хлеба, продол­жался и в 1930-1931 гг. достиг максимума.

Но были и финансовые рычаги. Государство так ус­танавливало заработную плату (а также денежные до­ходы крестьян) и товарные цены, чтобы это соотноше­ние едва обеспечивало прожиточный минимум. Глав­ным финансовым инструментом изъятия всего, что выходило за пределы минимума, был налог с оборо­та'. предприятия, производившие и продававшие то­вары населению, сдавали в бюджет подавляющую часть выручки. Этот налог, который в ценах товаров уплачивало все население, заменил чуть не все пре­жние налоги; в 1933-1934 гг. его доля в доходах го­сударственного бюджета достигла 60%. Такая про­стейшая финансовая система гарантировала, что люди будут жить впроголодь и ходить в обносках, но зато вся страна будет «на стройке».

Во второй пятилетке (1933-1937) темпы индустри­ализации были чуть снижены, больше инвестиций ста­ли получать отрасли легкой и пищевой промышлен­ности. Пройдя через жестокую ломку, крестьянство примирилось с неизбежностью колхозной системы, не­плохие урожаи позволили увеличить заготовки и улучшить снабжение городов. Третья пятилетка ста­ла прежде всего временем подготовки к войне, кото­рая тем не менее, по причине коренных пороков ста­линской системы, оказалась в 1941 г. катастрофиче­ски внезапной. Полностью сформировался огромный ГУЛАГ, с чисто экономической точки зрения представ­лявший собой вопиющую растрату главного богатства общества — трудового человеческого потенциала.