Глава 25 Пятница. Глоссолалия

 

– Это вы здесь живете? – удивился Харри.

Удивился он сходству – настолько разительному, что, когда дверь открылась, он вздрогнул, увидев ее старое бледное лицо. И глаза. Такие же спокойные, такие же теплые. В первую очередь – глаза. Но еще – голос, которым она подтвердила, что она и есть Олауг Сивертсен.

– Полиция. – Харри показал удостоверение.

– Да? Надеюсь, ничего такого не случилось?

Скрещение морщинок и складочек на ее лице приняло обеспокоенное выражение. Харри она так напоминала его бабушку, которая вечно хлопотала за других.

– Нет, что вы, – автоматически соврал он и подкрепил ложь кивком головы. – Можно войти?

– Конечно.

Она открыла дверь и шагнула в сторону. Харри и Беата вошли в дом, где пахло зеленым мылом и старой одеждой. Ну разумеется. Харри зажмурился, а когда открыл глаза, она с полуулыбкой смотрела на него. Харри улыбнулся в ответ. Она ведь не знала, он ожидает, что старушка вот-вот обнимет его, потреплет по голове и прошепчет, что дедушка в комнате ждет их с сюрпризом.

Она провела Харри и Беату в гостиную, но там никого не оказалось. Зато в комнате (вернее, в комнатах – их было три в ряд) висели хрустальные люстры и стояла массивная старинная мебель. И мебель, и обои были чистыми, но затертыми – так обычно и бывает в доме, где живет один человек.

– Присаживайтесь, – пригласила она. – Кофе?

Это больше походило на мольбу, чем на предложение. Харри сдержанно кашлянул, не зная, стоит ли сразу рассказывать, зачем они явились.

– Было бы здорово, – улыбнулась Беата.

Старушка улыбнулась ей в ответ и зашаркала на кухню. Харри с благодарностью посмотрел на Беату.

– Она похожа на… – начал было он.

– Понимаю, – сказала Беата. – По тебе видно. Она и мне напомнила бабушку.

Харри хмыкнул и посмотрел вокруг.

Семейных фотографий было немного. Серьезные лица на двух черно-белых снимках – очевидно, довоенных – и еще четыре фотографии одного и того же мальчика, сделанные в разные годы. На одной из них было прыщавое юношеское лицо с модной – по меркам шестидесятых годов – стрижкой, такими же игрушечными глазками, как и те, что встретили их в дверях, и улыбкой – именно улыбкой, а не той гримасой, которую постоянно корчил Харри, когда его в таком возрасте сажали перед объективом.

Старушка вернулась с подносом, сев, налила кофе и предложила пирожные. Харри дождался, пока Беата поблагодарит за двоих, потом спросил:

– Фру Сивертсен, вы читали в газетах об убийствах молодых женщин в Осло?

Та покачала головой:

– Я о них знаю по заголовкам, ведь в «Афтенпостен» про это пишут на первой странице, но я такие статьи никогда не читаю. – Она улыбнулась, морщинки вокруг глаз сделались глубже. – И смею заметить, я не «фру», а всего лишь старая «фрекен».

– Прошу прощения, я решил, что… – Харри кивнул на фотографии.

– Да, – сказала она. – Это мой сынок.

Возникла пауза. Ветер донес до них далекий лай и металлический голос, сообщающий, что поезд на Халден отправляется с семнадцатого пути. Донес и бросил перед занавесками у открытых балконных дверей.

– Извините. – Харри взял чашку, но вспомнил, зачем пришел, и поставил ее обратно. – У нас есть основания полагать, что убийца женщин – серийный маньяк и одной из следующих жертв он выберет…

– Какие замечательные у вас пирожные, фрекен Сивертсен. – Беата встряла внезапно, даже не успев как следует прожевать. Харри удивленно посмотрел на нее. Со стороны балкона донесся шум приближающегося поезда.

– Они покупные, – смущенно улыбнулась хозяйка.

– Давайте я попробую начать еще раз, фрекен Сивертсен, – поняв, почему Беата перебила его, произнес Харри. – Во-первых, скажу: причин беспокоиться нет, ситуация полностью под контролем. Во-вторых…

 

– Спасибо, – поблагодарил Харри, когда они шли вниз по Швейгордс-гате мимо депо и низких заводских зданий, на фоне которых сад и вилла были похожи на оазис в черной пустыне.

Беата улыбнулась и даже не покраснела.

– Просто подумала, что не стоит вот так – обухом по голове. Есть же правило: надо походить вокруг да около. Представить вещи не в таком мрачном свете.

– Да, слышал про такое. – Харри прикурил сигарету. – Никогда у меня не получалось разговаривать с людьми. Вот слушать – другое дело. А может… – Он осекся.

– Что «может»?

– Может, я уже ни на что не годен? Может, я уже работаю без отдачи? Может, надо заняться… чем-нибудь другим? Ты не против сесть за руль?

Он бросил ей ключи через крышу машины.

Она поймала и посмотрела на них с каким-то удивленным выражением лица.

 

В восемь часов в зале для совещаний снова собралась четверка ведущих следователей и Эуне.

Харри доложил о встрече на вилле Балле и сказал, что Олауг Сивертсен отнеслась к делу довольно спокойно. Разумеется, она испугалась, узнав, что, возможно, попала в зону внимания серийного убийцы, но паниковать не стала.

– У Беаты возникла мысль: пускай она какое-то время поживет у сына, – добавил Харри. – По-моему, мысль здравая.

Волер покачал головой.

– Почему нет? – удивился Харри.

– Преступник может наблюдать за будущим местом преступления. Если мы начнем что-то там менять, рискуем его спугнуть.

– То есть ты предлагаешь использовать старую, ни в чем не повинную женщину как… как… приманку? – Беате хотелось скрыть свою злость, но лицо заливалось краской.

Волер некоторое время смотрел на Беату, а она смотрела на него. Когда пауза затянулась, Мёллер уже открыл было рот, чтобы сказать хоть что-нибудь – неважно, что и каким голосом, – но Волер его опередил:

– Главное для меня – поймать этого человека, чтобы все могли спать спокойно. А за бабулей, насколько мне известно, придут только на следующей неделе.

Мёллер рассмеялся – неестественно и громко, потом, почувствовав эту неестественность, еще громче.

– Все равно она никуда не уедет, – сказал Харри. – Ее сын давно живет где-то за границей.

– Вот и хорошо, – ответил на это Волер. – Что до общежития, оно почти пустое, как обычно в каникулярное время. Мы переговорили с оставшимися и попросили их завтра быть дома. Лишней информации давать не стали, сказали, что хотим поймать домушника на месте преступления. Всю аппаратуру наблюдения установим ночью. Надеюсь, в это время наш преступник спит.

– А отряд быстрого реагирования? – спросил Мёллер.

Волер улыбнулся:

– Радуются.

Харри выглянул в окно, пытаясь вспомнить, каково это – радоваться.

 

Когда Мёллер завершил совещание, Харри отметил про себя, что пятна пота под мышками у Эуне по очертаниям стали напоминать Республику Сомали.

Они остались втроем. Мёллер достал из холодильника четыре бутылки «Карлсберга». Эуне радостно кивнул, Харри коротко покачал головой.

– Зачем он дает нам ключ к коду, чтобы мы смогли разгадать его следующий шаг? – спросил Мёллер, открывая бутылки.

– Он пытается рассказать нам, как его поймать, – ответил Харри, открывая окно.

С улицы тут же ворвались мошки-однодневки, отчаянно стремящиеся продлить свое существование, и звуки летнего городского вечера: прошумела машина, прозвенел чей-то смех, чьи-то каблучки быстро простучали по асфальту. Люди радовались жизни.

Мёллер недоверчиво посмотрел на Харри, потом на Эуне – в поисках подтверждения, что Холе окончательно свихнулся.

Психолог сложил пальцы шпилем перед своим бантом и высказал свое просвещенное мнение:

– Возможно, Харри прав. Не новость, что серийный убийца иногда рискует и помогает следствию, потому что в глубине души хочет, чтобы его остановили. Если верить психологу Сэму Вакнину, серийные убийцы желают, чтобы их поймали и наказали, чтобы удовлетворить свое садистское супер-эго. Я же больше склоняюсь к теории, что им нужна помощь, чтобы остановить чудовище внутри себя. Желание быть пойманным – это в какой-то степени объективное осознание собственной болезни.

– Так они в курсе, что психи?

Эуне кивнул.

– Наверное… – тихо сказал Мёллер, поднимая бутылку, – паршивое ощущение. – И он отправился перезвонить журналисту из «Афтенпостена», который интересовался, поддерживает ли полиция Комитет по охране материнства и детства, который не рекомендовал выпускать детей на улицу без присмотра.

Харри и Эуне остались слушать у окна звуки незасыпающего Осло. Шум, крики с вечеринки вдалеке, песни «Строук» временами прерывались криком муэдзина, призывающего мусульман на молитву. Неизвестно почему, его голос приобретал какое-то металлическое звучание – это казалось кощунственным, но по-своему завораживало.

– Из чистого любопытства спрошу, – начал Эуне. – Что сыграло решающую роль? Как ты догадался про пятерку?

– В смысле?

– Я немножко понимаю в творческом процессе. Так что случилось?

Харри улыбнулся:

– Скажем так, последним, что я увидел перед тем, как заснуть под утро, были электронные часы рядом на столике. Он показывал три пятерки. Три женщины из пяти.

– Удивительно у тебя мозги работают, – сказал Эуне.

– Ну… – протянул Харри. – Один знакомый, который смыслит в кодах, говорит, для того чтобы расшифровать, надо ответить на вопрос «зачем». Тут уже ответ не «пять».

– Так зачем?

Харри зевнул и потянулся.

– А вот это по вашей части, Столе. Я не против, если мы просто его поймаем.

Эуне с улыбкой посмотрел на часы и встал.

– Харри, ты удивительный человек. – Он надел твидовый пиджак. – Знаю, ты последнее время пил, но сейчас выглядишь получше. Дела пошли в гору?

Тот покачал головой:

– Просто трезвый.

 

К вечеру Осло принарядился, словно к празднику, разноцветными рекламами и вывесками.

Неподалеку от своего дома, в свете неоновой вывески бакалеи «Ниязи», Харри увидел женщину в солнечных очках. В одной руке она держала белый пакет, другая рука упиралась в бедро. Женщина улыбалась и всем своим видом показывала, что ждет именно его.

Это была Вибекке Кнутсен.

Харри понял, что это игра, шутливая затея, в которой ему отведена какая-то роль. Он замедлил шаг и улыбнулся в ответ, словно и он хотел увидеть здесь именно ее. Удивительно то, что действительно хотел, хотя до сих пор этого не осознавал.

– Давненько не видела тебя в «Андеруотере», дорогой. – Она подняла очки и прищурилась, будто солнце по-прежнему пылало над крышами.

– Пытаюсь держаться на плаву, – шутливо ответил Харри, доставая пачку сигарет.

– Ой, каламбурист! – Она потянулась.

Сегодня вместо топов, раскраской напоминающих шкуры экзотических зверей, на ней было голубое платье с декольте, которое она отлично заполняла своими пышными формами. Он протянул ей пачку, она достала сигарету и взяла ее в губы так, что даже Харри это показалось неприличным.

– А что ты тут делаешь? – спросил он. – Я думал, ты затовариваешься в «Киви».

– Закрыто. Скоро полночь, Харри. Пришлось пройтись до тебя, поискать, кто еще работает.

Улыбка стала шире, а глаза зажмурились, как у довольной кошки.

– Опасное место для прогулок такой маленькой девочки в столь поздний час, да еще и в пятницу. – Харри поднес огонь к ее сигарете. – Могла бы и мужа отправить, если уж понадобилось купить…

–…соку. – Она приподняла пакет. – Чтобы коктейль был помягче. А миленький мой уехал в командировку. Если здесь так страшно, ты должен спасти бедную девочку и отвести ее в безопасное место. – Вибекке кивнула на его дом.

– Могу сделать тебе чашечку кофе, – сказал Харри.

– Что-что?

– Растворимого кофе. Больше у меня ничего нет.

 

Когда Харри вернулся в гостиную с чайником и банкой кофе, Вибекке Кнутсен сидела на диване, сняв туфли и поджав под себя ноги. Казалось, ее белоснежная кожа светится в полумраке. Она закурила еще одну сигарету – на этот раз собственную, заграничной марки, которую Харри раньше не встречал. Без фильтра. В недолгом свете спички Харри увидел ярко-красный лак ногтей на ногах.

– Не знаю, сколько еще смогу это терпеть, – сказала она. – Он изменился. Теперь, возвращаясь домой, он либо ходит вперед-назад по комнате, либо выходит на улицу – для пробежки. Кажется, будто он никак не может дождаться следующей командировки. Я пытаюсь с ним заговорить, но он либо огрызается, либо просто меня не понимает. Мы действительно с разных планет.

– Но ведь планеты держатся на орбитах из-за силы притяжения и расстояния между ними. – Харри насыпал в чашку кофе.

– Все каламбуришь? – Вибекке провела по сигарете кончиком розового языка.

Харри ухмыльнулся:

– Я прочитал это как-то, ожидая в приемной, и надеялся, что в моем случае это окажется правдой.

– Знаешь, что самое странное? Я ему не нравлюсь, но знаю, что он меня никогда не отпустит.

– Почему?

– Я ему нужна. Не понимаю для чего, но кажется, будто он что-то потерял и восполняет эту потерю мною. Его родители… С ними он не поддерживает никаких отношений. Я никогда их не видела. Думаю, они даже не догадываются о моем существовании. Не так давно раздался звонок и мужской голос спросил Андерса. Я сразу решила, что это его отец, догадалась по тому, как он произнес имя. Родители за свою жизнь так часто произносят имена детей, что звучание имени ребенка для них естественнее всего, но в то же время оно для них настолько дорого, что, произнося его, они словно обнажают душу, поэтому стараются произносить имя быстро, словно стесняясь. Когда я сказала, что должна его разбудить, тот мужчина начал бормотать на иностранном языке или… не на иностранном – ну, как если бы мы с тобой второпях подбирали слова. Так говорят в молельнях, когда приходят в состояние транса.

– Глоссолалия?

– Да, именно так это и называется. Я некоторое время слушала. Сначала различила что-то вроде «сатана» и «Содом». Потом и вовсе брань: «шлюха», «дрянь» и прочее – и положила трубку.

– А что на это сказал Андерс?

– Я ему не стала рассказывать.

– Почему?

– Меня в эту их жизнь никогда не допускали, да у меня и желания нет туда соваться.

Харри отпил кофе. Вибекке к чашке даже не притронулась.

– Тебе не бывает одиноко, Харри?

Он посмотрел на нее:

– Совершенно естественно, что иногда тебе хочется, чтобы рядом кто-то был.

– А если рядом кто-то есть, а тебе все равно одиноко? – Она поежилась, словно по комнате прокатилась волна холодного воздуха. – Знаешь что? А давай-ка с тобой выпьем!

– Извини, в квартире ни капли.

Она открыла сумочку:

– Не принесешь два стакана, дорогой?

– Больше одного не понадобится.

– Ясно. – Вибекке достала фляжку, запрокинула голову и сделала глоток. По подбородку сбежала золотисто-коричневая капля. – Мне даже нельзя пошевелиться, – рассмеялась она.

– Что?

– Андерс запрещает мне двигаться. Ему не нравится. Я должна лежать совершенно неподвижно. Нельзя ни вздохнуть, ни слова проронить. Лучше всего притворяться спящей. Он говорит, у него весь огонь пропадает, когда он чувствует ответную страсть с моей стороны. – Она сделала еще глоток и стала медленно закручивать крышку, глядя при этом на Харри. – Для меня это почти невозможно.

Ее взгляд был таким пристальным, что он невольно задержал дыхание и к своему неудовольствию отметил возникшее желание.

Она подняла бровь, как будто тоже это подметила.

– Не присядешь на диван? – хрипло и грубо прошептала она.

Харри увидел, как забилась синяя жилка на ее белой шее. «Просто рефлекс, – рассудил он. – Собака Павлова, которая реагирует всякий раз, когда подают сигнал. Условная реакция – и все».

– Думаю, нет, – ответил он.

– Боишься меня?

– Да.

Низ живота заполнился вязким томлением, словно телу не понравился его ответ.

Вибекке громко рассмеялась, но поймала его взгляд и замолчала. Потом, сделав губки бантиком, по-детски умоляющим голосом затянула:

– Ну Харри…

– Не могу. Ты чертовски замечательная, но…

Она по-прежнему улыбалась, однако во взгляде читалась обида, словно он дал ей пощечину.

– Прости, мне нужна не ты, – сказал Харри.

Что-то изменилось в выражении ее глаз, уголки губ дернулись, будто она вот-вот рассмеется.

– Ха! – произнесла она. Видно, ей хотелось, чтобы это прозвучало с иронией и подчеркнуто театрально, но получился усталый вздох безысходности. Игра закончилась, они оба выпали из своей роли.

– Извини, – сказал он.

– О, Харри… – прошептала она со слезами на глазах.

Лучше бы она этого не делала: тогда можно было бы просто попросить ее уйти, а сейчас ему пришлось ее утешить:

– Если тебе нужно от меня еще что-то, то у меня этого чего-то нет. Это знала она. Теперь это знаешь и ты.