Глава 28 День двадцатый. Болезнь

 

Бьёрн Холм довез Харри из Акер-Брюгге до полицейского управления. Старший инспектор натянул на себя мокрую одежду; когда он сел в машину, под ним захлюпало.

– «Дельта» двадцать минут назад взломала дверь в ее квартиру, – сообщил Бьёрн. – Они три смены снаружи отсидели.

– Да она и не должна была там появиться, – вздохнул Харри.

В своем кабинете на шестом этаже Харри переоделся в полицейскую форму, которая висела на вешалке и в последний раз была надевана во время похорон Джека Халворсена. Он вгляделся в свое отражение в оконном стекле. Мундир, пожалуй, действительно стал ему великоват.

Гуннара Хагена уже успели разбудить, и он примчался в контору. Теперь он сидел за столом и слушал краткий доклад Харри.

Известие было таким ошеломляющим, что он даже забыл рассердиться на Харри из-за его самодеятельности.

– Значит, Катрина Братт и есть Снеговик, – медленно сказал он, как будто, произнеся эти слова вслух, с ними легче будет примириться.

Харри кивнул.

– А ты веришь Стёпу?

– Да, – ответил Харри.

– И кто может подтвердить все его рассказы?

– Все умерли. Бирта, Сильвия, Идар Ветлесен. Так что он тоже мог бы оказаться Снеговиком. Это-то Катрина Братт и хотела выяснить.

– Катрина? Так ты же сказал, что она и есть Снеговик. Зачем тогда ей…

– Я сказал, что она хотела выяснить, мог бы Стёп оказаться Снеговиком. Ей нужен козел отпущения. По словам Стёпа, когда он сказал, что у него нет алиби на то время, когда были совершены убийства, она произнесла «хорошо», объявила его Снеговиком и стала душить. А потом услышала грохот автомобиля, на котором я въехал в подъезд, поняла, что мы уже почти на месте, и была такова. План-то наверняка состоял в том, чтобы мы обнаружили Стёпа мертвым в его собственной квартире, решили, что он повесился, и успокоились: преступник вроде как найден. Как и произошло, когда мы нашли Ветлесена. И как могло бы произойти, если б ей удалось застрелить Филипа Беккера во время ареста.

– Что? Она пыталась его…

– Она направила на него револьвер со взведенным курком и передумала стрелять, только когда я оказался на линии огня. Я слышал характерный звук, когда курок шел обратно.

Гуннар Хаген прикрыл глаза и потер виски кончиками пальцев:

– Я понял. Но пока это все так… умозрительно, Харри.

– Ну почему же… Я нашел письмо, – сообщил Харри.

– Какое письмо?

– Письмо Снеговика. Я нашел текст в ее домашнем компьютере, причем файл создан раньше, чем я его получил. И бумагу – ту самую.

– Бог ты мой! – Хаген тяжело поставил локти на стол и опустил лицо на руки. – И эта баба все время была тут. Ты понимаешь, что это значит?

– Газеты устроят скандал. Недоверие к полиции в целом. Кого-то из руководства принесут в жертву.

Хаген раздвинул пальцы и посмотрел в щелочку на Харри:

– Спасибо за четкое изложение ситуации.

– Всегда пожалуйста.

– Ну что ж, мне пора звонить нашему шефу и начальнику Главного управления. А пока предупреждаю вас с Холмом: держите рот на замке. Как думаешь, Стёп станет обо всем этом распространяться?

– Вряд ли, – криво усмехнулся Харри. – У него все топливо вышло.

– Какое еще топливо?

– Целостность личности.

 

Было десять утра. В окно кабинета Харри видел, как бледный, нерешительный свет дня ложился на крыши домов и по-воскресному тихий район Грёнланн. Прошло уже шесть часов, как Катрина Братт исчезла из квартиры Арве Стёпа, а поиски все еще ничего не дали. Она, разумеется, могла остаться в Осло, но поскольку к побегу она наверняка готовилась, то могла сейчас быть очень далеко. А в том, что она готовилась, Харри не сомневался.

Так же как и в том, что Катрина Братт и была Снеговиком.

Во-первых, тому были очевидные подтверждения: письмо и попытки убийства. Но главное, теперь стало понятно чувство, что за ним наблюдали, что кто-то проник в его жизнь. Газетные вырезки на стене, отчеты о ходе следствия. Она приучила его к тому, что предугадывает каждый его шаг, заставила привыкнуть к ней, и теперь ее вирус живет у него в крови, у него в голове.

Он услышал, как кто-то вошел, но не обернулся.

– Мы отследили ее мобильный, – раздался голос Скарре. – Она сейчас в Швеции.

– Да ну?

– На центральной станции сказали, что сигнал идет с юга. Местоположение и скорость передвижения соответствуют копенгагенскому экспрессу, который выехал из Осло в пять минут седьмого. Я говорил с полицией Хельсингборга, им нужен официальный запрос на задержание. Поезд там будет через полчаса. Что делаем?

Харри медленно кивнул, отвечая собственным мыслям. Мимо окна спланировала чайка, лишь в последний момент изменив направление полета и срезав угол над деревьями в парке. Наверное, увидела что-нибудь. Или просто передумала. Человек тоже так может. В шесть утра на вокзале в Осло.

– Харри! Она эдак до Дании доберется, если мы не…

– Попроси Хагена переговорить с Хельсингборгом. – Харри резко повернулся и схватил пиджак с вешалки.

Скарре стоял и недоуменно смотрел вслед старшему инспектору, который шел прочь по коридору широкими уверенными шагами.

 

Сержант Урё, дежуривший в арсенале полицейского управления, изумленно посмотрел на угрожающего вида старшего инспектора и повторил:

– ЦС? Газовые, что ли?

– Две коробки, – ответил Харри, – и упаковку патронов для револьвера.

Сержант нерешительно застыл у дверей арсенала. Этот Холе, конечно, давно не в себе, это понятно, но чтоб слезоточивый газ?..

Когда сержант Урё вернулся, Харри кашлянул:

– А Катрина Братт из убойного отдела тут что-нибудь получала?

– Девушка из бергенского управления? Только то, что положено по инструкции.

– А что у нас положено по инструкции?

– Увольняясь, оставляешь револьвер и все неиспользованные патроны. Поступаешь на работу – получаешь револьвер и две пачки патронов.

– То есть ничего серьезнее револьвера у нее сейчас нет?

Урё изумленно покачал головой.

– Спасибо, – поблагодарил Харри и сунул патроны в черную сумку рядом с зелеными цилиндрами, содержащими воняющий перцем слезоточивый газ, такой же, что был сварен Корсо и Стауттоном в 1928 году.

Сержант промолчал и, только когда Холе расписался в ведомости, пробормотал:

– Приятных выходных.

 

Харри, обхватив черную сумку, сидел в приемной Уллеволской больницы. Сладковато пахло спиртом, стариками и медленной смертью. Какая-то женщина из числа пациентов сидела на стуле напротив и напряженно смотрела в его сторону, будто старалась увидеть того, кого там не было, – человека, с которым когда-то была знакома, любимого, который так и не вернулся, а может быть, сына.

Харри вздохнул, посмотрел на часы и представил себе штурм поезда в Хельсингборге. Машинист получает приказ со станции остановить поезд за километр до платформы; вооруженные полицейские с собаками растягиваются цепью; тщательный обыск в коридорах, купе, туалетах. Испуганные пассажиры, сгрудившиеся у окон, смотрят на вооруженных полицейских – непривычное зрелище на фоне счастливого скандинавского пейзажа. Женщин попросят предъявить документы, и они дрожащими руками полезут в свои сумочки. Широкоплечие полицейские в нервозном ожидании – мужественные, неторопливые, затем раздраженные, а когда выяснится, что той, кого они искали, найти не удалось, – разочарованные. В конце концов, если они не дураки и не лентяи, послышатся громкие ругательства: они найдут в мыльнице одного из туалетов мобильный телефон Катрины Братт.

Перед Харри возникло улыбающееся лицо:

– Он вас ждет.

Харри отправился за клацающими сабо и энергичными бедрами в белых брюках. Она распахнула перед ним дверь:

– Только недолго, пожалуйста. Ему нужен отдых.

Столе Эуне лежал в отдельной палате. Его обычно розовощекое круглое лицо было таким опухшим и бледным, что почти сливалось с подушкой. Тонкие, как у ребенка, волосы упали на лоб. Лбу, впрочем, было уже шестьдесят лет. И если бы не взгляд – острый и быстрый, Харри подумал бы, что перед ним труп лучшего психолога убойного отдела и его, Харри, личного врачевателя души.

– Боже милостивый, Харри, – удивился Столе Эуне. – Ты прямо скелет. Болеешь, что ли?

Харри пришлось улыбнуться. Эуне, скорчив гримасу, сел на постели.

– Извини, что раньше не пришел проведать. – Харри шумно придвинул стул к кровати. – Я, понимаешь… больницы эти… Даже не знаю…

– Больница будит твои детские воспоминания о матери, все нормально.

Харри кивнул и опустил взгляд на руки:

– Как тут с тобой обращаются?

– Такие вопросы задают, когда приходят проведать человека в тюрьме, а не в больнице.

Харри кивнул.

Столе Эуне вздохнул:

– Я знаю тебя слишком хорошо, Харри, и понимаю, что это не визит вежливости. Тебя явно что-то беспокоит. Давай, говори.

– Да ладно. Я же вижу: ты не в форме.

– Форма – понятие относительное. В некотором отношении я в отличной боевой форме. Ты бы видел меня вчера. То есть как раз вчера был шанс, что ты не увидишь меня вовсе.

Харри улыбнулся, не поднимая глаз от рук.

– Речь о Снеговике? – спросил Эуне.

Харри опять кивнул.

– Наконец-то, – сказал Эуне. – Я тут умираю со скуки. Рассказывай.

Харри набрал воздуху в легкие и начал рассказывать о ходе следствия, не забывая о дополнительной информации и самых значимых деталях. Эуне раза два перебил его краткими вопросами, а остальное время слушал молча с внимательным и почти благодарным лицом. Когда Харри закончил, было такое ощущение, что больному стало лучше: у него появился румянец, да и на постели он сидел поувереннее.

– Интересно, – протянул он. – Но раз ты уже знаешь, кто преступник, зачем пришел ко мне?

– Она сумасшедшая, да?

– Человек, совершающий такие преступления, несомненно, сумасшедший и может избежать уголовного наказания.

– Я тоже так думаю, но кое-что все же не понимаю, – сказал Харри.

– Ух ты! Да ты гений психиатрии. Я сколько лет работаю, а до конца так ничего и не понял.

– Ей было всего девятнадцать, когда она убила тех двух женщин в Бергене, а потом и Герта Рафто. Как получилось, что такая психопатка прошла все психологические тесты в полицейской академии, а потом работала в полиции столько лет – и за все это время ее никто не раскусил?

– Хороший вопрос. Возможно, она – эдакий коктейль.

– «Коктейль»?

– Человек, в котором намешано много всякого. Шизофреник, который слышит голоса, но при этом умудряется скрывать свои странности от окружающих. Раздвоение личности сопровождается припадками паранойи, которые искажают представления о том, в какой ситуации она находится и что надо предпринять, чтобы избежать опасности. При этом реальный мир представляется в лучшем случае приложением к этой ситуации. Зверства и ярость, о которых ты говорил, совпадают с рисунком пограничной личности, которая, впрочем, эту ярость может контролировать.

– Хм. То есть ты тоже не понял, в чем дело, – подвел итог Харри.

– И я о том же! – Эуне рассмеялся. Смех перешел в кашель. – Прости, Харри, – прохрипел он. – Мы, психологи, выстроили такие ясли, в которых наши коровы не помещаются. Эти психи – неблагодарные существа, они даже не думают, сколько сил и времени мы потратили на наши исследования!

– И вот еще что. Когда мы с ней обнаружили тело Герта Рафто, она была по-настоящему испугана. Я уверен, что она не притворялась. Признаки шока были налицо: я светил ей фонариком прямо в глаза, а зрачки так и оставались расширены.

– Елки зеленые! А вот это интересно. – Эуне сел повыше. – А зачем ты сунул фонарик ей в лицо? Уже тогда ее подозревал, да?

Харри не ответил.

– Может, ты и прав, – сказал Эуне. – Она могла не помнить об убийствах. Ты же сам рассказывал, что она вовсю участвовала в расследовании, не отлынивала. Может быть, в какой-то момент она начала себя подозревать и изо всех сил старалась выяснить правду. Что тебе известно о сомнамбулизме и лунатиках?

– Ну, я знаю, что некоторые ходят во сне. Говорят во сне. Едят, одеваются, выходят на улицу и даже водят машину.

– Точно. Дирижер Гарри Розенталь во сне дирижировал симфоническим оркестром, причем пропевал все партии инструментов. Было по меньшей мере пять дел об убийствах, когда преступника освобождали по той причине, что он был признан parasomniac, то есть действовал в состоянии сна. Один мужик в Канаде ночью встал, оделся, сел в машину, проехал две мили, убил тещу, с которой практически не общался, задушил тестя, вернулся к себе и лег спать. И его оправдали.

– Ты хочешь сказать, что она могла убивать во сне? Как этот твой parasomniac?

– Это, конечно, спорный диагноз. Но ты представь человека, который время от времени действует в своего рода спящем состоянии, а потом не может вспомнить, что он делал, и у которого остается в памяти лишь неясная, фрагментарная картина случившегося.

– Хм.

– И представь еще, что эта женщина только в процессе расследования поняла, что это ее рук дело.

Харри медленно кивнул:

– А чтобы избежать наказания, надо подставить кого-то в качестве подозреваемого.

– Штука в том, – скорчил гримасу Столе Эуне, – что, когда речь идет о человеческой психике, нельзя ничего сказать наверняка: болезни как таковой мы никогда не увидим, так что говорить можем только о симптомах.

– Как грибок в стене.

– Что?

– Что может повлиять на психику человека и свести его с ума?

– Да все, что угодно! – простонал Столе Эуне. – Или ничего. Воспитание. Наследственность.

– Отец, склонный к насилию, к тому же алкоголик?

– Да! Девяносто процентов вероятности. Добавь мать, у которой по линии психиатрии не все благополучно, травму в детском или юношеском возрасте… Да мало ли что!

– А может так быть, что когда она подросла и стала сильнее своего отца-алкоголика, то попробовала причинить ему боль, убить его?

– Нет ничего невозможного. Я помню, как-то раз… – Столе Эуне наклонился, глаза его оживились. – Ага. Тебе, я вижу, пришло в голову то же самое, что и мне, Харри?

Харри Холе изучал свои ногти.

– Однажды ко мне попала фотография одного полицейского из Бергена. Он мне показался странно знакомым. Как будто я знал его раньше. И только теперь я понял почему. Они похожи. До того как Катрина Братт вышла замуж, у нее была фамилия Рафто. Герт Рафто – ее отец.

 

Скарре позвонил Харри по дороге к аэроэкспрессу. Харри ошибся: мобильного в туалете не нашли. Он был на багажной полке в одном из купе.

Через восемьдесят минут он поднялся в серое молоко. Капитан объявил, что в Бергене низкая облачность и дождь. Видимость ноль, подумал Харри. Летим по радару.

 

Томас Хелле, инспектор отдела розыска пропавших, позвонил в дверь, табличка на которой сообщала: «Андреас, Эли и Трюгве Квале», и она почти сразу распахнулась.

– Слава богу, вы приехали! А где остальные? – Открывший дверь мужчина посмотрел за спину Хелле.

– Я один. У вас по-прежнему никаких известий о жене?

Мужчина, который, как понял Хелле, и был тем самым Андреасом Квале, что звонил некоторое время назад в полицию, изумленно посмотрел на него:

– Я же сказал: она исчезла.

– Я знаю, но, как правило, пропавшие люди возвращаются.

– Какие люди?

Томас Хелле вздохнул:

– Послушайте, Квале, можно я зайду? А то тут дождь…

– Ох, простите! Прошу вас…

Ему было пятьдесят с небольшим.

Квале отступил в полумрак прихожей. За его спиной маячил темноволосый парень лет двадцати.

Томас Хелле решил остаться тут, дальше в дом не проходить. Людей сегодня не хватало: было воскресенье, а тех, у кого сегодня смена, бросили на поиски Катрины Братт. Все это сделали в строгой секретности, но пошли слухи, что она как-то замешана в деле Снеговика.

– Когда вы обнаружили, что она пропала? – спросил Хелле и приготовился записывать.

– Мы с Трюгве ходили в поход в Нурмарку. Вернулись сегодня. Нас не было дома два дня. Мобильные мы не брали. Дома ее не было, записки она не оставила, и главное, как я уже сказал, когда вам звонил, дверь была незаперта. А она ее всегда запирает на замок, даже когда находится дома. Моя жена – очень осторожная женщина. А тут – вся верхняя одежда на месте. И обувь. Только туфель нет. В такую-то погоду…

– Вы уже обзвонили всех ее знакомых? Соседей?

– Разумеется. Никто про нее ничего не знает.

Томас Хелле записал. У него появилось ставшее привычным щемящее чувство: пропала мать и жена.

– Вы сказали, что ваша жена – пугливая женщина, – сказал он. – Кому она могла открыть дверь и, возможно, впустить в дом? – Он покосился на отца и сына.

– Мало кому, – твердо ответил отец.

– Может быть, кому-то, кого она не опасалась, например женщине или ребенку?

Андреас Квале кивнул.

– Или кому-то, кто изложил подходящую причину для визита, например, электрику – проверить счетчик.

Супруг пожал плечами:

– Возможно.

– Вы заметили рядом с домом что-нибудь необычное?

– Необычное? Что вы имеете в виду?

Хелле прикусил нижнюю губу, подбирая слова:

– Например, что-нибудь вроде… снеговика?

Андреас Квале посмотрел на сына, который яростно, почти испуганно покачал головой.

– Ну что ж, хоть этого нет, – с облегчением вздохнул Хелле.

Сын что-то сказал, вернее, неразборчиво пробормотал.

– Что? – переспросил Хелле.

– Он говорит, снег уже растаял, – повторил погромче Квале-старший.

– А, ну да. – Хелле сунул блокнот в карман. – Мы передадим ее описание патрульным. Если к вечеру не появится, начнем розыск. Девяносто процентов, что она уже будет дома. Вот вам моя визитная карточка…

Хелле почувствовал, как ладонь Андреаса Квале легла ему на плечо.

– Я должен вам кое-что показать, инспектор.

Томас Хелле вслед за Квале миновал прихожую и спустился по лестнице в подвал. Квале открыл дверь в комнату, где пахло мылом и сохнущей одеждой. В углу, рядом с древней стиральной машиной «Электролюкс», стояла корзина для белья. Каменный пол шел воронкой, в центре комнаты – слив для воды. Пол был мокрый, на стенах виднелись капли воды, как будто все это недавно поливали из лежащего тут же шланга. Но не это привлекло внимание Томаса Хелле. На сушилке висело платье, закрепленное двумя прищепками, или, вернее, то, что когда-то было платьем. Прямо по талии оно было разрезано. Неровный край обуглился до черноты.