Отягчающие обстоятельства, характеризующие деяние 1 страница

А. Одним из таких обстоятельств выступают тяжкие последствия. В действующем уголовном законе их оформление несколько изменилось: вместо фразы «причинение преступлением тяжких последствий» (п. 4 ст. 39 УК 1960 г.) введена фраза «наступление тяжких последствий в результате совершения преступления» (п. «б» ч. 1 ст. 63 УК 1996 г.), которая, с одной стороны, более точно отражает механизм создания тяжких последствий, поскольку его возникновение связано с наличием не только причинной связи между поведением человека и вредом, но и обусловливающее-опосредованной связи; с другой стороны, не совсем верно сформулирована с позиций формальной логики, поскольку в ней результат как бы выводится за пределы преступления; можно было бы сформулировать проще: «наступление тяжких последствий в преступлении».

На этом фоне теоретическое представление о тяжких последствиях не однозначно. Так, по мнению Г.А. Кригера, «под тяжкими последствиями как обстоятельством, отягчающим ответственность, понимается причинение данным преступлением такого ущерба, который сравнительно с другими случаями совершения преступления того же вида является более крупным или особенно вредоносным»[398]. Этой же позиции придерживается и другие авторы[399]. В целом соглашаясь с таким пониманием тяжких последствий, выскажем два сомнения применительно к данному определению. Во-первых, авторы говорят о причинении ущерба преступлением, что создает иллюзию отдельного существования преступления и за его пределами – причиненного ущерба. Данную иллюзию усиливают другие авторы. Так, Л.Л. Кругликов считает, что под тяжкими последствиями надо понимать «вызванные преступлением вредные изменения в общественных отношениях (имущественного, физического, морального или иного характера), выходящие за пределы состава преступления – основного или квалифицированного»[400]. Что подтверждает и М.Н. Становский: «Тяжкие последствия могут быть признаны обстоятельством, отягчающим наказание, лишь в случаях, когда они находятся за пределами конкретного состава преступления либо не связаны с характером самого преступного деяния»[401]. В данных высказываниях ситуация ухудшается в связи с внедрением в определение вместо преступления его условного эквивалента (или не эквивалента?) – состава преступления. Ситуацию несколько подправляет В.И. Зубкова, признавая тяжким последствие и входящее в состав преступления, и выходящее за пределы состава, как бы увеличивая степень выраженности[402].

По сути, никакого выхода за пределы преступления в случае наличия анализируемого отягчающего обстоятельства нет: конкретное лицо совершает определенные действия, которыми причиняет определенные последствия, и, естественно, все это в рамках одного совершенного им преступления. И вопрос здесь упирается лишь в законодательную оценку данного преступления: иногда норма права позволяет учесть причиненный вред в ее рамках; в других случаях законодатель выводит тяжкие последствия за пределы одного преступления, формулируя квалифицированный вид преступления. Третий вариант – выход обстоятельства за пределы преступления применительно к тяжким последствиям не подходит и касается только личности, некоторые свойства которой выходят за пределы личностных свойств, отраженных в преступлении (вины, мотива, цели).

Во-вторых, авторы сравнивают наступление тяжких последствий с другими преступлениями того же вида. На самом деле, лучше было бы говорить о типовых свойствах какого-либо преступления и выходе за их пределы в случае возникновения тех или иных последствий, более тяжких, нежели типовые. В любом случае речь будет идти о более высокой степени выраженности признака преступления (и здесь В.И. Зубкова права), а какое отражение найдет это при квалификации – в рамках того же вида преступления или в пределах квалифицированного вида преступления – имеет значение лишь для уголовной ответственности.

Однако вывод тяжких последствий за пределы типовых для данного вида преступления еще не решает их определенные проблемы, поскольку тяжкие последствия отражены в нормах Особенной части УК весьма неоднозначно. 1) В некоторых нормах УК тяжкие последствия выступают в качестве конструирующего признака. Например, в ч. 1 ст. 225 УК урегулировано ненадлежащее исполнение своих обязанностей лицом, которому была поручена охрана огнестрельного оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ или взрывных устройств, если это повлекло их хищение или уничтожение либо наступление иных тяжких последствий; в ч. 2 ст. 225 УК речь идет о том же самом, но применительно к оружию массового уничтожения, «если это повлекло тяжкие последствия либо создало угрозу их наступления». Очевидно, что криминально значимым в данном случае является только поведение, вызвавшее или способное вызвать тяжкие последствия. Действия, не связанные с тяжкими последствиями, в анализируемом случае преступлением не являются; именно поэтому становится очень важным точное определение тяжких последствий, поскольку от этого зависит признание или не признание поведения преступным. Здесь же мы видим, что угроза возникновения тяжких последствий конструирует преступление лишь тогда, когда ненадлежащая охрана имеет место применительно к особому предмету охраны – оружию массового уничтожения. Из этого следует, что тяжкие последствия носят разный характер и могут быть разделены на две группы уже в зависимости от их реального наличия или существования их угрозы.

2) Трудноуловим характер тяжких последствий также в связи с тем, что они являются неопределенными. Подобный подход законодателя в случаях существования тяжких последствий в качестве конструирующих признаков особенно неприемлем, поскольку в таких ситуациях законодатель передает свои функции по криминализации явлений суду, который определяет характер иных тяжких последствий и по своему усмотрению криминализирует или не криминализирует деяние. Это видно и на примере ст. 225 УК, где указано, что к тяжким последствиям относятся хищение оружия, уничтожение оружия и иные тяжкие последствия. Законодательное перечисление разновидностей тяжких последствий вызывает несколько вопросов. Во-первых, за данным перечислением скрывается еще незаконное завладение оружием без цели хищения, повреждение оружия; являются ли эти действия-последствия разновидностями тяжких последствий, которые можно было бы включить в иные тяжкие последствия, или не являются. Что касается первого из них, то очевидна его криминальная значимость; ведь уголовный закон признает криминально значимым и хищение имущества, и завладение без цели хищения (вымогательство, завладение автомобилем или иным транспортным средством); и не думаем, что на оружие, в том числе – и массового уничтожения, это не распространяется. Со вторым несколько сложнее, поскольку повреждение оружия, на наш взгляд, не может влечь тех последствий, которые важны для преступлений против общественной безопасности; скорее, его можно отнести к преступлениям против собственности. Однако при этом может возникнуть вопрос о массовом характере повреждений, тем не менее, даже таковой не может превращать преступления против собственности в преступления против общественной безопасности. Итак, к иным тяжким последствиям применительно к анализируемой норме нужно отнести завладение оружием без цели хищения. Во-вторых, тяжкие последствия в ст. 225 УК сформулированы так, что либо за пределами их конкретизированных вариантов (хищения, уничтожения, завладения без цели хищения) ничего иного в указанном направлении не существует, либо суд может признать в качестве иных тяжких последствий и вторичные последствия использования оружия, вышедшего на постоянной или временной основе из владения собственника. Например, по мнению И.Я. Козаченко, «тяжкими последствиями признается совершение лицом, завладевшим оружием, самоубийства, убийства, ранения кого-либо, возникновение пожара, влекущего человеческие жертвы или крупного материального ущерба»[403]. На первый взгляд, все это выглядит обоснованным. Однако при глубоком рассмотрении возникают и дополнительные проблемы. Так, при виновном отношении ненадлежащего охранника к своим обязанностям возникает либо умышленная, либо неосторожная вина данного лица к указанным вторичным последствиям. При умысле традиционно существует соучастие, однако оно к анализируемой норме не имеет никакого отношения, поскольку общепризнанно, что в ст. 225 УК речь идет о неосторожном преступлении[404]. Следовательно, в ст. 225 УК возможно только неосторожное возникновение вторичного последствия, то есть когда ненадлежащий охранник предвидел возможность наступления последствий и самонадеянно рассчитывал на их предотвращение, либо не предвидел, хотя должен был и мог предвидеть. И это при том, что последствия наступают не от самих действий охранника, а от действий лиц, похитивших или иным образом завладевших имуществом. Соответственно, ненадлежащий охранник, как минимум, должен был и мог предвидеть, что вор лишит жизни себя или убъет кого-то другого, а не будет носить украденное оружие в порядке самообороны. Думается, это уже слишком. Скорее всего, ненадлежащий охранник действует относительно вторичных последствий, как правило, невиновно; отсюда, вменение ему указанных вторичных последствий в качестве иных тяжких последствий будет объективным вменением, чего уголовный закон не допускает (ст. 5 УК). Если же он действует виновно относительно вторичных последствий его поведения, то здесь возникают вопросы неосторожного соучастия, чему мы лично очень рады, поскольку являемся сторонником такового, однако екатеринбургских ученых школы М.И. Ковалева трудно отнести к сторонникам неосторожного соучастия, тем более странно выглядит их позиция. Вполне очевидно, что вне пределов соучастия и укрывательства уголовное право не знает иных систем взаимосвязанных криминальных действий двух или более лиц; только в этих двух вариантах одно лицо может отвечать за действия других лиц.

3) В Особенной части УК РФ тяжкие последствия выступают либо как таковые, либо скрыты в каких-то конкретизированных последствиях, либо проявляются в смешении тех и других. Первый вариант возникает тогда, когда либо существуют усеченная или формальная диспозиции (ст. 145¹ УК), либо тяжким последствиям предшествует существенный вред правам и интересам граждан или организаций либо охраняемым законом интересам общества или государства (ст. 201 УК), а также насилие или его угроза (ст. 203 УК), и при этом тяжкие последствия выступают в качестве квалифицирующего признака. В таких ситуациях к тяжким последствиям можно отнести только те из них, которые непосредственно связаны с самими действиями, предусмотренными в ч. 1 указанных статей, и вытекают из этих действий. Данная связь действий и последствий, как правило, не может быть причинной, поскольку трудно представить себе последствия, непосредственно причиненные злоупотреблением по службе. Обычно злоупотребление по службе влечет за собой цепочку других ненадлежащих действий или бездействия третьих лиц, которые и вызывают к жизни те или иные антисоциальные последствия. Именно поэтому первоначально действующее лицо лишь обусловливающее-опосредованно связано с этим вредом, естественно, при наличии вины к этим последствиям.

Во всех указанных случаях установление характера тяжких последствий вызывает определенные трудности, хотя точное представление о характере закрепленных в норме действий и необходимость вытекания тяжких последствий из этого поведения несколько упрощает ситуацию. Так, при невыплате заработной платы, похоже, любые последствия таких действий должны быть признаны тяжким последствием, поскольку ч. 1 ст. 145¹ УК сформулирована в качестве формальной диспозиции и последствия выведены за ее пределы. К таким последствиям следует отнести все, что связано с отсутствием денег у работника: голодание семьи и заболевания на этой основе, отчисление ребенка из вуза в связи с неуплатой за обучение, квартирные проблемы в связи с неуплатой коммунальных платежей, повышенность простудных заболеваний в связи с невозможностью приобрести необходимую сезонную одежду и т.д. Гораздо сложнее обстоит дело с выделением тяжких последствий в ст. 201 УК, конструирующим признаком которой выступает существенный вред правам и интересам. Здесь одна проблема (отсутствие четкости в установлении прав и интересов граждан, организаций, общества и государства и признании их объектом вреда) налагается на вторую проблему (установления их существенности) и все это налагается на третью проблему (жесткого размежевания существенных прав и интересов от тяжких последствий). Точно такая же ситуация складывается и в ст. 285 УК. По сути, вся криминализация или отсутствие таковой применительно к данным нормам ложится на суд, только от него зависит, будет или не будет вменен конструирующий признак, будет или не будет вменен квалифицирующий признак в виде тяжких последствий. Все это мало напоминает законность и мало похоже на справедливость судебного решения. Скорее всего, законодатель должен отказываться от конструирования таких диспозиций и более точно формулировать анализируемые и схожие виды преступления. Довольно странная ситуация складывается с тяжкими последствиями при превышении служебных или должностных полномочий (ст. 203, 286 УК). При превышении служебных полномочий конструирующим признаком выступает насилие или его угроза, и тяжкие последствия выступают как нечто выходящее за рамки насилия или его угрозы по своей опасности. При превышении должностных полномочий насилие или его угроза выступают в качестве самостоятельного квалифицирующего признака, существующего параллельно с тяжкими последствиями и равного последним по криминальным последствиям (ч. 3 ст. 286 УК). Самостоятельное и отдельное существование тяжких последствий на фоне насилия, которое в законе не конкретизировано и может выступать в своих наиболее опасных формах (причинения тяжкого вреда здоровью или даже смерти), не столь уж очевидно. Учитывая, что речь идет об умышленном насилии, никакие другие последствия не могут быть более опасными или хотя бы приравненными к насилию. Отсюда формулирование тяжких последствий в анализируемых двух статьях уголовного закона абсолютно не обоснованно ни в качестве квалифицирующего признака, ни в качестве равнозначного насилию признака. Соответственно, и определиться с толкованием тяжких последствий в такой ситуации не представляется возможным.

Второй вариант в основном выводит на конкретные последствия, которые в той или иной степени дифференцированы по степени опасности. Степени дифференциации в законе отражены различным образом: а) последствия в простой норме не отражены вовсе, но в качестве квалифицирующих признаков выделен особо крупный ущерб (ч. 3 ст. 166 УК), крупный ущерб (ч. 2 ст. 169, ч. 2 ст. 283 УК), или крупный размер (ч. 2 ст. 174, ч. 2 ст. 174¹ УК); б) в простой норме отражено менее опасное последствие (по неосторожности тяжкий вред здоровью – ч. 1 ст. ч. 1 ст. 143 УК, в крупном размере – ч. 1 ст. 172, 194, 198, 199, 199¹, 228, 285¹ УК и др.), в качестве квалифицирующего признака – более опасное последствие (по неосторожности смерть – ч. 2 ст. 143 УК, в особо крупном размере – ч. 2 ст. 172, 194, 198, 199, 199¹, 228, 285¹ и др.); в) более глубоко дифференцированы последствия в норме: в простой норме обычные последствия, в ч. 2 нормы – значительный ущерб, в ч. 3 – крупный размер, в ч. 4 – особо крупный размер (ст. 158, 159, 160 и др. УК). В приведенных нормах термин «тяжкие последствия» отсутствует, но и без него ясно, что тяжесть последствий дифференцирована до наиболее опасного. По существу, здесь имеется то же самое отражение тяжких последствий, но только в конкретизированной форме. И это является большим достоинством данной дифференциации последствий. Правда, при этом может возникнуть сомнение того рода, что и сами термины крупный, особо крупный размер, крупный, особо крупный ущерб в их соотносительном установлении не очень-то конкретизированы и нуждаются в дополнительном толковании. Однако этот недостаток легко может быть исправлен, если исходить из нескольких моментов: а) последствие, вред, ущерб, размер – понятия, совпадающие по объему, хотя и последовательно существующие, и их использование в законе зависит от контекста (если речь идет о следствии деяния, то употребляется термин «последствие»; если речь идет об объекте преступления, то употребляется термин «вред»; если речь идет о глубине повреждения объекта, то применяется термин «ущерб»; если речь идет об измерении ущерба, то применяется термин «размер»[405]); б) уголовный закон все чаще дает легальное толкование того или иного размера или ущерба, конкретизируя его (например, в примечаниях к ст. 178, 185, 193 и др.); в) уголовный закон вполне обоснованно унифицирует подходы к толкованию ущерба, размера и т.д., не разделяя по объему данные термины; дело осталось за малым – серьезно заняться этой унификацией.

Третий вариант представляет собой совмещение конкретизированных последствий с тяжкими последствиями как квалифицирующим признаком: по неосторожности смерть потерпевшего или иные тяжкие последствия (ч. 3 ст. 126, ч. 2 ст. 128, ч. 3 ст. 205, ч. 3 ст. 211 и др.); по неосторожности смерть, причинение тяжкого вреда здоровью, заражение ВИЧ-инфекцией или иные тяжкие последствия (п. «а», «б» ч. 3 ст. 131, 132 УК) и т.д. Иные тяжкие последствия в таких ситуациях понимаются довольно широко. Так, по мнению Н.К. Семерневой, иными тяжкими последствиями при похищении человека являются «все фактически наступившие последствия, указанные в ч. 1 ст. 111 УК, а также вред средней тяжести, причиненный двум или более лицам (ст. 112 УК), самоубийство или психическое расстройство потерпевшего или его близких, умышленное убийство кого-либо из лиц, оказавшихся на месте совершения преступления». Когда указанные тяжкие последствия содержат самостоятельный состав преступления, возникает квалификация по совокупности их с ч. 3 ст. 126 УК[406]. Позиция, мягко говоря, в определенной части довольно странная. Очевидно, что формулирование ч. 1 ст. 126 УК как формальной диспозиции, делает возможным вменение любых последствий этого действия в качестве квалифицирующего признака, но это не означает их вхождения в структуру иных тяжких последствий. В ч. 2 ст. 126 УК предусмотрено похищение человека с применением насилия, опасного для жизни и здоровья, под которым скрывается тот или иной вред здоровью. Отсюда средней тяжести или тяжкий вред здоровью вне зависимости от количества потерпевших (ч. 2 ст. 126 УК предусматривает еще совершение действий в отношении двух или более лиц) будет составлять п. «в» ч. 2 ст. 126 УК и никакого отношения к ч. 3 ст. 126 УК, где предусмотрены иные тяжкие последствия, иметь не может. Самоубийство потерпевшего в те краткие мгновения похищения вообще не возможно, поскольку оно не входит в планы похитителей; последующая же ситуация связана не с собственно с похищением человека, а незаконным лишением его свободы (ст. 127 УК), и самоубийство потерпевшего может отнесено только к последнему. Однако и при этом не все так просто с позиций вины похитителя к самоубийству, у которого должны быть веские основания для предвидения либо долженствования и возможности предвидения того, что незаконно лишенный свободы может покончить с собой. В противном случае данное последствие не может быть вменено ему (ст. 5 УК). По общему правилу, вину к самоубийству установить не возможно, если не будет доказано доведение до самоубийства или знание виновным о суицидальных наклонностях потерпевшего. Но даже в этом случае самоубийство потерпевшего должно быть отнесено не к похищению, а к незаконному лишению свободы. А что касается самоубийства родственников потерпевшего, то оно точно имеет место уже на момент незаконного лишения свободы и к собственно похищению отнесено быть не может. Мало того, столь отдаленное последствие незаконного лишения свободы вообще едва ли может быть вменено. Т.В. Кондрашова приводит похожий пример применительно к изнасилованию и приходит к выводу, что столь отдаленные последствия действия преступника не могут быть предвидимы им, а все сомнения решаются в пользу обвиняемого, кроме случаев непосредственного самоубийства родственника потерпевшей на месте изнасилования[407], словно нахождение на месте совершения преступления снимает все проблемы установления вины подсудимого к данному последствию. Приведенный автором пример из судебной практики не убеждает, а наводит на грустные размышления об объективном вменении самоубийства матери потерпевшей: ну откуда виновный мог знать, что мать не бросится на защиту собственного ребенка (что по всем законам материнства должно присутствовать), а покончит жизнь самоубийством. На этом фоне о вменении возникшего психического расстройства потерпевшего при похищении теория уголовного права может только мечтать, поскольку подобное возможно только тогда, когда виновный в похищении знал о неустойчивой психике потерпевшего. При этом еще придется доказать, что психическое расстройство возникло именно от факта похищения, а не от последовавшего за ним незаконного лишения свободы. Не может создавать тяжкие последствия похищения и убийство кого-либо, находившегося на месте совершения преступления, поскольку таковое не зависит от действий по похищению, а является самостоятельным действием и самостоятельным преступлением, требующим квалификации по совокупности. Этого нельзя сказать относительно средней тяжести и тяжкого вреда здоровью, поскольку они не могут быть квалифицированы по совокупности ст. 111 или 112 УК и ч. 3 ст. 126 УК, на чем настаивает Н.К. Семернева; в противном случае возникнет двойной учет одного и того же последствия в качестве квалифицирующего (характеристики насилия) и в качестве отдельного преступления, входящего в совокупность, с соответствующим двойным усилением наказания.

Приведенный анализ структуры тяжких последствий показывает ее весьма высокую условность и полную зависимость от усмотрения суда. Что же реально может входить в иные тяжкие последствия применительно к похищению человека? Законодатель однозначно связывает это с неосторожным причинением смерти; соответственно, иные тяжкие последствия должны быть равны по опасности неосторожному причинению смерти либо превышать его, при этом они не должны создавать ч. 2 ст. 126 УК и не должны вызывать самостоятельной квалификации по совокупности. Мы видим только одно такое последствие – неосторожное причинение смерти двум или более лицам в случае похищения двух или более лиц. Но в таком случае законодатель должен был указать именно на данное последствие и не упоминать об иных тяжких последствиях. Подобная ситуация складывается относительно всех видов преступления, в которых есть упоминание о тяжких последствиях. Очень похоже на то, что истинные тяжкие последствия в каждом виде преступления носят весьма ограниченный характер и могут быть конкретизированы в самой норме без указания на тяжкие последствия, что является важным звеном в деле исключения возможности выступления суда в качестве законодателя и уменьшения усмотрения суда.

Таким образом, несмотря на всю нашу привязанность к терминам «тяжкие последствия»[408], следует признать упоминание их в Особенной части закона излишними; саму же дифференциацию ущерба объекту по его размеру следует всегда в Особенной части закона конкретизировать. В качестве отягчающего обстоятельства в ст. 63 УК можно оставить данный термин, но с его толкованием как обобщенного выражения конкретизированных в Особенной части последствий различного уровня тяжести: обычные, просто тяжкие (например, значительный размер), особо тяжкие (например, крупный размер), супертяжкие (например, особо крупный размер).

 

Б) В ст. 63 УК отражено в качестве отягчающего обстоятельства совершение преступления в составе группы лиц, группы лиц по предварительному сговору, организованной группы или преступного сообщества (преступной организации). Анализируя данное обстоятельство, прежде всего, нужно уточнить, что все соучастие выражено в двух основных формах: групповое соучастие и элементарное (негрупповое) соучастие. Выделять последнее предложено еще в работах многих авторов второй половины ХХ века[409], детально оно разработано несколько позже[410] и поддержано в последнее время[411]. Выделение элементарного соучастия нам здесь необходимо в связи с тем, чтобы уточнить, что не все формы соучастия выступают в качестве отягчающего обстоятельства, а только групповое соучастие. Элементарное соучастие может входить либо в простую норму, либо быть определенным «довеском» к групповому соучастию, выступающему в качестве квалифицирующего признака.

Указанные в ст. 63 УК четыре разновидности группового соучастия не одинаково востребованы Особенной частью УК: создание преступного сооб-щества отражено в двух нормах Особенной части УК как самостоятельные виды преступления (ст. 208, 209[412], 210 и 212 УК) и в качестве квалифицирующего признака не применяется. Квалифицирующим признаком обычно признаются группа лиц по предварительному сговору и организованная группа; гораздо реже – группа лиц без предварительного сговора (п. «ж» ч. 2 ст. 105, п. «а» ч. 3 ст. 111, п. «г» ч. 2 ст. 112, п. «е»ч. 2 ст. 117, п. «б» ч. 2 ст. 131 и некоторых других статьях УК). Тем не менее, все они признаны отягчающими обстоятельствами, из чего должно следовать, что все четыре разновидности группового соучастия должны увеличивать ответственность вне зависимости от формы их отражения в Особенной части УК (создание преступного сообщества усиливает ответственность путем образования совокупности преступлений; остальные виды групповых объединений – путем усиления наказания в пределах санкции простой нормы или в пределах санкции квалифицированной нормы).

Рассмотрим отдельные разновидности группового соучастия. Наименее опасной из них является группа лиц, определенная в ч. 1 ст. 33 УК следующим образом: «Преступление признается совершенным группой лиц, если в его совершении совместно участвовали два или более исполнителя без предварительного сговора». Первый недостаток, который мы усматриваем в данном определении касается наименования анализируемой разновидности – группой лиц.

Терминологический и сущностный анализ «группы лиц» показал следующее. Термин «группа лиц» применительно к УК 1960 года был довольно неопределен. Мы всегда писали, что любое соучастие – социальная группа лиц, и поэтому данный термин с необходимостью включал в себя наряду с групповыми преступлениями еще и элементарное соучастие. Разумеется, можно говорить о группе лиц в широком и узком смыслах, подразумевая под первым соучастие вообще, а под вторым – групповое преступление. Но это порочный подход, размывающий понятийный аппарат. Поэтому нужно было идти другим путем, четко уяснив неприемлемость охвата группой лиц в ее уголовно-правовом понимании элементарного соучастия. Исходя из двойственного понимания группы лиц, необходимо было в законе заменить его другим термином, более точно отражающим суть анализируемого квалифицирующего признака. Ведь закон, выделяя его, пытался обособить второй уровень совместности преступной деятельности, его повышенную опасность. Отсюда вполне приемлем для закона был термин «преступная группа»[413], за которым скрывалась бы форма соучастия, противостоящая элементарному соучастию.

Однако и при подготовке нового УК в данном вопросе не было ясности. Так, в опубликованном Проекте УК группа лиц как форма соучастия в Общей части не была выделена, зато отражена была в Особенной части, но в качестве опять-таки собирательного термина типа «преступная группа». Параллельно с нею в Особенной части существовало совершение преступления двумя или более лицами, содержание которой было абсолютно неясным. Ко второму чтению в Государственной Думе последнее уже было исключено из Проекта и группа лиц введена в норму Общей части в качестве самостоятельной формы соучастия, тем не менее, содержание ее оставалось смутным, поскольку не совсем понятным было и определение ее: «Преступление признается совершенным группой лиц, если в его совершении участвовали два или более соисполнителя» (ст.36 Проекта). И только в окончательном варианте группа лиц была связана с отсутствием предварительного сговора, она была превращена из обобщающей в самостоятельную, обособленную форму соучастия, что сделало вразумительной ее регламентацию в законе. Сказанное позволяет отметить, что в комиссии, готовившей Проект УК, не было ясности по анализируемому вопросу до самого принятия кодекса, что вокруг форм соучастия велась ожесточенная борьба, что и у законодателя до самого последнего момента не было четкого представления о формах соучастия вообще и группе лиц в частности.

Новый уголовный кодекс исправил ситуацию и предусмотрел в качестве отягчающего обстоятельства четыре формы соучастия: группу лиц, группу лиц с предварительным сговором, организованную группу и преступное сообщество, то есть он не пошел по предлагаемому пути использования обобщающего термина «преступная группа», а избрал путь перечисления отдельных самостоятельных форм, что имеет свои достоинства: исчезает необходимость толкования «лишнего» законодательного термина. Однако в таком случае термин «группа лиц» по сравнению с УК 1960 года приобрел совершенно иной смысл, он уже не охватывает все формы соучастия, а ограничен лишь соучастием без предварительного сговора, о чем и говорится в ч.1 ст. 35 УК 1996 года. Разумеется, подобное разночтение одного и того же термина в старом и новом УК едва ли украшает закон, вновь ощущается, что законодатель не знает, что ему делать с указанным термином. Тем не менее, в плане унификации УК 1996 года, похоже, поступил правильно, хотя относительно термина «группа лиц» проблема остается, поскольку в социологии он носит несколько иной характер. На наш взгляд, в чистом виде анализируемый термин лучше не употреблять, чтобы не создавать оснований для ненужных терминологических споров, а говорить в законе о группе лиц без предварительного сговора, вводя его не только в ч.1 ст.35 УК, но и в другие нормы уголовного закона, в том числе – и в нормы Особенной части, хотя это при наличии в уголовном законе определения группы лиц (ч. 1 ст. 35 УК), где фигурирует термин «без предварительного сговора», особо принципиальным не является, поскольку правоприменитель, обращаясь к норме Особенной части, в которой упоминается группа лиц, с необходимостью должен отталкиваться при толковании последней от ч. 1 ст. 35 УК.