Власть над собственной жизнью

Вопрос личной независимости и автономии стоит во главе угла проблематики преступления и правосудия, как их воспри­нимают преступник и жертва.

Одно из самых болезненных переживаний пострадавшего — это потеря внутренней свободы, отнятой у него преступни­ком. Чтобы быть полноценной личностью, нам нужно осозна­вать возможность управлять собственной жизнью и судьбой. Преступник, присвоив себе право распоряжаться чужой жиз­нью, превращает жертву в вещь, предмет. Это необыкновенно унизительно.

Когда у людей отнимают нечто столь существенное, как чув­ство независимости, они стремятся вернуть себе способность распоряжаться своей жизнью. Жертвы преступлений нуждаются в восстановлении такого самоощущения и пытаются добиться этого самыми разными способами. Для одних выход заключа­ется в преодолении, в понимании того, что они выжили, в дос­тижении жизненного успеха. Другие принимают дополнитель­ные меры предосторожности для обеспечения своей безопас­ности либо используют другие пути восстановления контроля над своей жизнью. Иные требуют мщения и сурового наказа­ния. Некоторые способны вернуться к жизни через христианс­кое всепрощение. В любом случае, возможность распоряжать­ся собственной жизнью — лишение и возвращение этой воз­можности — вот главная тема переживаний пострадавшего.

Эта же тема — в центре переживаний преступника. Вообще много людей чувствует свою беспомощность и никчемность. В нашем обществе это ощущение отсутствия власти над собой и своей жизнью воспринимается молодыми людьми, как поку­шение на их мужественность, поскольку мужественность и власть часто отождествляются. Один из способов обретения уверенности в себе и ответа на подавление со стороны обще­ства заключается в унижении другого. Гомосексуальное изна­силование в тюрьме принадлежит как раз к таким способам. Большинство преступлений — только извращенная попытка ут­верждения личной власти и значимости, неуклюжий способ самовыражения.

Но неужто и впрямь люди в нашем обществе чувствуют себя столь неуверенными? Безусловно, подобное утверждение про­тиворечит американскому мифу о вознаграждении за способ­ности: все, кто обладают определенными способностями и не боятся тяжелой работы, могут многого добиться в жизни. Если же им это не удается, пусть винят самих себя. Более того, успех мерится материальным достатком. Власть и богатство — вот ос­новные критерии успеха и значимости. Но независимо от того, соответствует ли реальности миф об личном выборе и вознаг­раждении (что сомнительно в отношении многих), мало бед­няков верят в него, во всяком случае, в отношении самих себя.

Я часто задумывался над тем, что, по-видимому, грань, раз­деляющая низшие и средние классы нашего общества, опреде­ляется не столько воспитанием и богатством, сколько ощущением личной независимости и свободы выбора. Большинство из тех, кто вырос в семьях средних и высших классов, верят, что они хозяева своей судьбы. Хотя существуют различные препят­ствия, а также удача и провидение, которые играют определен­ную роль, мы все же верим, что обладаем реальным выбором, властью распоряжаться своей судьбой.

Бедняки чаще всего не верят в это. С их точки зрения, то, что с ними происходит, — результат случая, а не предпринятых ими действий. Успех они воспринимают скорее как выигрыш, а не результат собственных усилий. Если же они подвергаются аресту за преступление, — это тоже игра случая, а не результат нарушения закона. Суть даже не в том, могут ли они реально совершать выбор, а в том, что они не верят в саму возможность выбора. Для некоторых людей преступление, тем самым, мо­жет стать способом обретения власти, которой им так недоста­ет в жизни.

Многие считают, что события происходят помимо их воли. Такая установка подрывает теорию предупреждения преступ­ности, базирующегося на устрашении. Для того, чтобы эта тео­рия оказалась эффективной, люди должны верить, что их дей­ствия являются результатом свободного выбора, который, в свою очередь, влечет за собой определенные последствия. Но опрос, проведенный Паркером Россманом среди молодых жи­телей Нью-Йорка, многократно нарушавших закон, показыва­ет иную картину (7).

Каждый день эти юноши наблюдали, как полиция аресто­вывает невинных людей. Каждый день они сталкивались с пре­ступниками, которые разгуливали на свободе. В их представле­нии между преступлением и наказанием нет явной связи. На­казание для них, все равно что дождь. Дождь то польет, то пере­станет. На виновного и невиновного дождь льет одинаково. Большинство из них предполагает, что раньше или позже они тоже будут арестованы и понесут наказание. Как и все осталь­ное в их жизни, это должно произойти под действием неуправ­ляемых сил.

В нашем обществе немало тех, кто лишен ощущения власти над собственной жизнью, и преступление может оказаться спо­собом самоутверждения. В подобном контексте наш ответ на поступки тех, кто отнимает у других возможность распоряжать­ся собственной жизнью с тем, чтобы компенсировать собствен­ную неуверенность, более чем странен: мы еще больше подры­ваем их ощущение собственной значимости и самостоятельности. Вся правовая система рассчитала именно на это — на по­давление преступников всей мощью государства и усугубление их неуверенности. В ходе уголовного процесса с ними обраща­ются как с пешками. Направляют в тюрьмы, где еще больше ущемляют их личную свободу и чувство собственного достоин­ства, если только они не найдут возможность утвердить себя в какой-нибудь извращенной форме. Таким образом, они сопро­тивляются «исправлению» по тем же причинам, что пострадав­шие сопротивляются нападению: потому что им отказывают в собственной автономии. Как же мы можем надеяться, что зак­люченные выйдут из тюрьмы с чувством собственного досто­инства, не основанным на подавлении других? (8)

Пострадавшим в ходе судебного процесса тоже отказано в самостоятельных решениях. Их потребности никого не инте­ресуют, и сами они остаются за пределами процесса правосу­дия, что усугубляет их чувство беспомощности.

Итак, и преступнику, и пострадавшему в ходе уголовного процесса отказало в самостоятельных решениях, что наносит вред обоим. Но одностороннее право на принятие решения имеет и другие последствия. Концентрация власти в одних ру­ках может развратить тех, кто ей обладает, внушить им, что они выше закона. Подобное средоточие власти плюс различия в образовании и социальном статусе часто приводят к тому, что люди, играющие ключевую роль в правосудии, не способны проникнуться чувствами и переживаниями тех, у кого этой вла­сти нет, будь то преступник или пострадавший. Они часто от­казываются принимать к сведению точку зрения, отличную от собственной. Средоточие власти в руках обвинителя и судьи усугубляет проблему.

Итак, преступление нередко есть способ самоутверждения преступника. Преступник лишает свою жертву индивидуаль­ной свободы и власти над собой. Для психологической реаби­литации пострадавшие нуждаются в восстановлении чувства автономии. Что касается преступников, то их личностная ра­бота должна быть ориентирована на развитие самостоятельно­сти и внутренней свободы, не связанных с подавлением дру­гих. На деле же, процесс уголовного правосудия только усугуб­ляет проблему, лишая преступника и жертву законного чувства самостоятельности, власти над собственной жизнью, одновре­менно концентрируя всю власть в руках немногих.

Теперь попробуем сопоставить проблемы преступника и пострадавшего с несколько иной точки зрения.

Судья Чэллин отметил, что одна из основных черт, присущих большинству преступников, с которыми он сталкивался, состо­ит в том, что в глазах общества все они — неудачники (9). И именно неудачники чаше всего склонны отстаивать себя с помощью пре­ступления. Для них угроза наказания не так страшна, как для многих других. Устрашение, заключает судья, менее всего эффек­тивно именно для тех, кто больше всего в нем нуждается: кто тер­пит постоянные неудачи, кому нечего терять, кто в самую после­днюю очередь думает о последствиях в виде ареста и наказания.

Говоря о пострадавших, норвежский криминолог Нильс Кристи обратил внимание, что виктимизация сама по себе не является чем-то очевидным (10). Скорее, она «создается» в интер­претации события его участниками. При одинаковых обстоя­тельствах одни считают себя жертвами, другие — неудачника­ми, третьи — победителями. То, как «жертва» интерпретирует ситуацию, зависит от многих факторов. Если человек, проана­лизировав случившееся, приходит к выводу, что ему причинен вред, он может счесть себя жертвой. А кто-то другой свыкся с положением неудачника. И будучи неспособным увидеть при­чиненный ему вред, может истолковать ситуацию как очеред­ное невезение, новое подтверждение того, что он неудачник.

И Кристи, и социологи Ричард Сенетт и Джонатан Кобб обратили внимание, что наше общество склонно внушать лю­дям, оказавшимся на дне, что они в большей степени неудач­ники, чем жертвы (11). Дети из семей рабочих чаще всего объясня­ют свою несостоятельность личными недостатками, а не соци­альной несправедливостью. Именно бедняки особенно часто считают себя неудачниками.

Люди, привыкшие считать себя неудачниками, могут пой­ти на преступление с единственной целью — самоутвердиться.

В то же время, поскольку они уверены, что все, что с ними про­исходит, есть просто «игра случая», постольку угроза тюрьмы и наказания не является для них сдерживающим фактором. Так возникает новый класс жертв: жертв-преступников.

Одни из таких жертв осознают себя таковыми, другие — нет. Люди, привыкшие к невезению и сталкивающиеся с преступ­лением ежедневно, видят себя неудачниками, теряют контроль над своей жизнью и рассматривают преступление как очеред­ную неудачу. Бедственное социальное положение только усу­губляет их ситуацию. Именно из этой группы и выходят мно­гие преступники. И создается порочный круг.