Наказание по заслугам и страдание

 

Как только виновность установлена, в игру вступает другое положение, определяющее процесс правосудия. Мы считаем, что преступник должен «получить по заслугам». Преступник должен получить то, что ему причитается. Правосудие должно свести счеты, «зуб за зуб». Преступление порождает нравствен­ный долг, который должен быть выплачен, правосудие — это процесс установления равновесия. Как если бы во вселенной существовало некое метафизическое равновесие, нарушенное преступлением и требующее восстановления.

Такая концепция правосудия в большей мере имеет дело с абстрактными категориями, нежели с конкретным ущербом. Она исходит из того, что для восстановления равновесия необ­ходимо именно наказание и что меру наказания можно рассчи­тать для каждого конкретного случая. Официальные лица сфе­ры уголовной юстиции видят свою задачу в определении соот­ветствующей меры наказания. Преступников пытаются убедить, что, неся наказание, они выплачивают свой долг обществу.

Однако преступники с трудом соглашаются с тем, что таким образом они «выплачивают свой долг обществу». «Расплата» — понятие в высшей степени абстрактное, и нет очевидного для всех момента, который был бы признан как момент окончатель­ного погашения долга. Расплата приносит мало пользы обще­ству. Больше того, даже стоит обществу денег. Говоря преступни­ку: «Ты обидел кого-то, так теперь мы, обидев тебя, восстановим равновесие», — мы только увеличиваем количество зла в мире.

Виновность и наказание — два кита, на которых держится система правосудия. За страдание, причиненное другим, люди должны пострадать. Только причинение страданий может вос­становить равновесие.

Давайте называть вещи своими именами. Когда мы гово­рим о наказании, то фактически ведем речь о причинении стра­даний, причем преднамеренном. Нильс Кристи помог нам уви­деть, что уголовный закон на самом деле является «законом страданий», поскольку представляет собой детально разрабо­танный механизм, позволяющий отмерить «справедливые» дозы страдания (7).

Обычно мы стараемся скрыть эту сторону дела. Наша куль­тура стремится избежать реальности страданий. Мы попытались изгнать из нашего сознания смерть и передали заботу о ней про­фессионалам. Мы прибегаем к эвфемизмам: мы, скорее, «от­ходим с миром», чем умираем (8).

Неловкость, которую мы обычно испытываем при мысли о причиняемом страдании, осложняется своего рода табу, нало­женным обществом на месть как возможный мотив наших дей­ствий. Это, в свою очередь, усиливает стремление скрыть их истинную природу и мотивы.

Нам не нравится страдание и месть, и уж во всяком случае, мы не хотим, чтобы о нас думали как об их источнике, и следо­вательно, мы всячески затушевываем их. Но совершая «право­судие», мы делаем именно это: причиняем страдания в ответ на преступление.

Мы передаем исполнение наказания в руки профессиона­лов, чтобы оно было вне поля нашего зрения. Мы затемняем его истинный характер, прибегая к разнообразным терминам и рациональным объяснениям. Мы предпочитаем говорить об «ис­правительных учреждениях», а не о тюрьмах, о «персонале ис­правительных учреждений», а не об охране.

Мы изобретаем множество доводов в пользу причинения страданий. То мы прибегаем к наказанию во имя перевоспита­ния, то как к возможной реабилитационной мере. Часто мы наказываем, с тем чтобы предотвратить новое преступление, удержать, запугать преступника («индивидуальное устраше­ние»), а также страхом подобных последствий отбить охоту и у потенциальных преступников («всеобщее устрашение»). Мы причиняем страдания в целях предупреждения преступности, даже не задаваясь вопросами, а каковы результаты реализации подобного подхода и насколько он вообще срабатывает. Мы причиняем страдания, не утруждая себя вопросом, насколько нравственно заставлять страдать одного человека ради потен­циального устрашения другого. Мы причиняем страдания, не­смотря на то, что они могут не иметь никакого отношения к нуждам пострадавшего и вообще не отвечать на проблемы, свя­занные с преступлением. Как говорит Джон Лампен из Север­ной Ирландии, мы причиняем страдание, потому что нас на­учили думать, что в унижении и страдании суть правосудия и что зло должно сдерживаться жестокостью, а не любовью и пониманием (9).

Ирония в том, что эта аксиома уголовного правосудия — не­обходимость причинения страданий — может вступить в про­тиворечие с исходным положением — необходимостью установ­ления виновности. Из-за страха перед наказанием подсудимые неохотно признаются в совершенном преступлении. Посколь­ку карательные последствия чрезвычайно серьезны, правосу­дие нуждается в разработанной системе мер по защите прав об­виняемого, что, в свою очередь, создает трудности в установле­нии истины. Судьи, как и присяжные, могут оказаться не слиш­ком склонными к осуждению, когда потенциальное наказание в их глазах чересчур сурово.

Господство концепции заслуженного наказания и причи­нения страданий указывает на то, что преступники оказались в мире, живущем по закону «зуб за зуб». Это, в свою очередь, лишь подтверждает жизненный опыт и мировоззрение мно­гих из них: зло должно наказываться посредством того же зла, обидчик всегда заслуживает мести. Многие преступления со­вершались людьми, «наказывающими» свои семьи, соседей, знакомых.

Исследования по высшей мере наказания не смогли дока­зать, что угроза смертного приговора удерживает людей от со­вершения преступлений. По некоторым данным, пример смер­тного приговора кого-то может даже спровоцировать на убий­ство (10). Очевидно, урок, который некоторые потенциальные пре­ступники извлекают из данной ситуации, заключается не в том, что убийство само по себе есть зло, но что тот, кто совершает зло, заслуживает смерти. Аксиома, что преступники должны получить по заслугам (а наказание — это именно то, что они заслужили), может стать уроком, отличным от того, который мы хотели бы преподать.

Уже давно всеми признано, что в основу современного уго­ловного законодательства положена угроза наказания для на­рушителей закона. Специалисты по государственному праву отмечают, что суть государства сводится к «легитимной» моно­полии на насилие. Как отмечает политический философ Д.В. Мор, институты и методы права — скорее часть порочного кру­га насилия, нежели способ вырваться из него (11).

 

Процесс

 

Первоочередной задачей нашего судебного процесса явля­ется установление виновности, а когда она установлена — на­значение наказания. Однако, следуя традиции Римского пра­ва, правосудие в большей степени определяется как процесс, нежели результат (12). Форма преобладает над содержанием: если все судебные процедуры и правила соблюдены, считается, что справедливость восторжествовала.

Со всей очевидностью демонстрируют это апелляционные суды США. Только в особых случаях решения суда могут быть обжалованы из-за неправильного решения или обнаружения новых фактов. В основном, апелляционные жалобы подаются в связи с процедурными нарушениями. Апелляционный суд не исследует содержание показаний как таковых.

Рассмотрим основные характеристики нашего уголовного процесса.

Суть процесса в состязательности. Он предполагает и по­ощряет столкновение интересов сторон. Через регулируемый конфликт противостоящих интересов правда, в конечном сче­те, выйдет наружу, и интересы обеих сторон будут соблюдены. Подобная конструкция процесса предполагает существование непримиримых интересов и всячески способствует тому, что­бы таковыми они и оставались. Состязательное правосудие становится самореализующимся пророчеством.

Джералд Ауэрбах, анализируя вынесенные в США спорные судебные решения, красноречиво показывает, что такая про­цессуальная конструкция есть в высшей степени индивидуали­стическая модель, построенная на принципе конкуренции. Она не только продукт раздробленного, конкурирующего общества, но еще и способствует процветанию в нем этих качеств (13).

У этой конструкции есть и свои сильные стороны, но по сути она не что иное, как модель борьбы, регулируемая дуэль. И отнюдь не случайно политики и вершители закона употреб­ляют понятие «борьба с преступностью».

В США либералы и консерваторы отличаются друг от друга тем, на чем делается акцент, но и те и другие рассматривают правосудие как конфликт, регулируемый определенными пра­вилами. Консерваторы в ориентации на то, что называют «кон­троль преступности», отдают предпочтение борьбе с преступ­ностью (обратите внимание на терминологию!), а не правам об­виняемых. Либералы же особо акцентируют внимание на важ­ности прав личности — модель «надлежащей правовой проце­дуры». Однако и те, и другие одинаково считают, что правосу­дие предполагает наличие борьбы между двумя враждующими сторонами, борьбы, регулируемой определенными правилами.

При такой значимости правил и процедур особое внимание уделяется равноправию как критерию правосудия. Цель в том, чтобы ко всем подсудимым применялись одинаковые стандар­ты. Следует, однако, подчеркнуть две специфические характе­ристики такого равноправия. Во-первых, речь идет в большей степени о намерении, а не о реальном положении вещей. В ре­альности даже приблизительное равноправие — как мы видим на примере расовой дискриминации при осуждении к лише­нию свободы и смертной казни — большая редкость. Однако правомерность подобных приговоров трудно ставить под сомне­ние, если нет возможности доказать, что с подсудимым обо­шлись преднамеренно несправедливо.

Правосудие изображается в виде богини с завязанными гла­зами и весами в руках. Подчеркивается равенство всех людей в самом процессе правосудия, а не в фактических жизненных обстоятельствах. Процесс уголовного правосудия заявляет о своей полной беспристрастности в отношении к социальным, экономическим и политическим различиям, стараясь обра­щаться со всеми обвиняемыми, как если бы они были равны перед законом. Культивируя ценность равного обращения с людьми неравными, уголовный процесс тем самым игнориру­ет и даже поддерживает существующее в обществе неравнопра­вие. Как это ни парадоксально, но таким образом правосудие во имя равноправия способствует неравноправию.

Уголовный процесс, должным образом оснащенный мно­гочисленными правилами, вынужден полагаться на професси­оналов, которые уполномочены представлять обвиняемого и государство. Это, в свою очередь, удаляет процесс правосудия от обычных людей и общин, которые вовлечены и пострадали от преступления. И жертва, и обвиняемый здесь посторонние, они лишены возможности участвовать в решении собственно­го дела. Так зарождается гигантский бюрократический аппарат со своими собственными интересами. Так поощряется обык­новение нашего общества обращаться к профессионалам за раз­решением любых проблем.

Мы стараемся представить правосудие как совокупность процедур, регулирующих состязание или игру (14). Мы деклариру­ем намерение равно относиться к людям в ходе процесса, но совершенно безразличны к неравным условиям их жизни и тем более к неравенству в исходе дела. В столь сложном процессе мы оказываемся зависимыми от профессионалов, выступаю­щих от нашего лица.