— Что ты делаешь прямо сейчас? — спрашиваю я, преграждая Шону путь из класса. Мой телефон в руке, e-mail от Бетси всё ещё на экране.
Она ушла раньше. Путь свободен.
— Стою в проходе, — говорит он в шутку, но получается немного слишком саркастически. Я знаю, он всё ещё в замешательстве: он был необщителен всё это время. Я так нервничаю, что думаю, могу заболеть.
Я делаю глубокий вздох.
— Я имела в виду, что ты делаешь после школы?
— Ох, — говорит он. — Да, я понял. — Он перекладывает свой рюкзак за плечо и сморит на дверь: мы последние оставшиеся в классе. — Возможно, я просто поеду домой. А что?
— Я хотела спросить тебя...— говорю я, уверенность покидает меня с каждой секундой. У меня было всё запланировано ранее, до того, как я на самом деле встала перед ним. — Я... ты не хочешь поехать ко мне домой ненадолго? Я всё ещё хочу поговорить с тобой и мне необходимо... показать тебе что-то.
— К тебе домой? — спрашивает он, всё ещё в замешательстве, но ещё и с любопытством. Это немного меня успокаивает.
— Ко мне домой, — киваю я.
— У тебя нет настроения? — спрашивает он.
Я выдавливаю кашель.
— Я болею.
— Да, конечно, — говорит он, улыбаясь. — Показывай дорогу.
— Ты здесь живешь? — спрашивает Шон, косясь вниз на непроходимые леса двадцатью минутами позднее. Его машина припаркована на главной дороге, а он рядом со мной в седане недалеко от ворот. Всё, что мы можем видеть, это небольшая часть крыши.
— Мне не нравится Дэйв, — говорю я, игнорируя его вопрос.
Шон смотрит на меня и говорит:
— Это не моё дело.
Я надеюсь, что это только защитный механизм; равнодушие беспокоит меня.
— Ты правда так считаешь? — спрашиваю я спокойно, глядя на ворота. — Потому что если да, тогда...
— Нет, — перебивает он. Он смотрит вдаль, за окно, в никуда. — Ты сводишь меня с ума.
— Хорошо, — говорю я, улыбаясь. — Я имею в виду, не хорошо, но хорошо, что ты... беспокоишься.
— Я беспокоюсь.
— Хорошо.
Я глубоко вздыхаю и выдыхаю. Затем я ударяю по кнопке, чтобы открыть ворота.
— Так, как я уже говорила, мне не нравится Дейв, — повторяю я, продвигаясь по подъездной дорожке с меньшим страхом чем обычно. — То есть, он достаточно милый, но он мне не нравится в этом плане. — Пауза. Скажи это. — Мне нравишься ты.
Я смотрю на Шона и ловлю его полуулыбку, в то время как он смотрит вниз на свои руки. Затем его глаза встречаются с моими.
— Тогда зачем ты проводила с ним время?
— Это одна из вещей, которые я хочу попытаться объяснить, — говорю я, паркуясь перед гаражом. Я выхожу из машины; он смотрит на меня, готовый слушать. — Не здесь, — говорю я. — Не в машине, я имею в виду. Мы зайдём внутрь. Но просто предупреждаю тебя, я собираюсь рассказать тебе нечто странное. Твои нормальные дни закончатся сейчас.
Шон улыбается мне, как он делал это в ту ночь на игре.
— Я думаю, что смогу справиться с этим.
Я останавливаюсь на крыльце, думая о том, что всё изменится. На какое-то мгновение я задумываюсь, правильно ли поступаю, но потом вспоминаю, как уверенно я говорила Элле и Бетси, что мы можем доверять Шону. Потому что мы можем; я знаю, мы можем. И я не шутила, когда сказала, что мне необходимо всё рассказать ему и ради себя тоже. Мне надо вернуть мою жизнь обратно, шаг за шагом. Шаг первый: взяться за ручку двери. Я проталкиваюсь, моё сердце тяжело колотится в груди.
— Входи, — говорю я тихо.
Он неуверенно входит в дом и сразу же осматривается. Этого трудно не сделать: высокий потолок с громадной хрустальной люстрой в центре привлекает внимание, мягко говоря. Глаза Шона проезжают по парадной лестнице, через балкон, пока не достигают стен спален. Я смотрю, как они продолжают блуждать вверх, вверх и вверх.
Я прочищаю горло.
— Извини, — говорит он, глядя на меня. — Но твой дом милый.
— Спасибо, — говорю я, сбрасывая обувь. Шон повторяет за мной, и я начинаю подниматься по лестнице. — Пошли.
Я на секунду останавливаюсь в двух шагах от верхушки. Я знаю, что они знают, что мы пришли — их нервозность превращает меня в снежный ком. Я поворачиваюсь лицом к Шону, он в двух шагах позади меня, так что я выше него.
— Готов? — спрашиваю я.
— Так, вот теперь ты начинаешь волновать меня. — Моя лицо, должно быть, выглядит обеспокоенным, так как я чувствую, что он берет меня за руку. — Эй, — шепчет он, — я в порядке.
Я киваю, затем разворачиваюсь и заканчиваю подъём, всё ещё держа его руку. Двойные двери в комнату отдыха открыты; Элла и Бетси сидят на противоположных диванах. Они обе поворачиваются, чтобы посмотреть на нас.
— Привет, вы двое, — говорит Бетси тепло. Элла натянуто машет рукой.
— Привет, — отвечаю я, прежде чем посмотреть на Шона. Его глаза парят с одного лица на другое. По плану мы все в разной одежде, но всё же я уверена, что это слишком много, чтобы принять.
— Вы, ребята, тройняшки или что-то вроде того? — спрашивает он, следуя за мной в комнату отдыха после того, как я немного дергаю его за руку. Элла смеётся энергичнее, чем обычно. Шон и я садимся на свободные стулья.
— Нет, — говорю я. — По крайней мере, больше нет. — Шон сморит на меня с юмором; я указываю на девочек. — Это Бетси, а это Элла. — Они обе улыбаются ему, и я размышляю о том, что он смотрит на две копии меня. Это заставляет меня чувствовать себя абсолютно не особенной.
Обычной.
Но я заставляю себя, чтобы получить это, и делаю то, для чего я привела его сюда.
— Шон, нет способа сказать это просто, так что я просто пойду на это, — говорю я, садясь прямее. Он снова смотрит на меня. — Дело в том, что мы не тройняшки, — говорю я. — Мы бы хотели быть тройняшками. Мы привыкли думать, что мы ими были, раньше, когда были маленькими. Но, на самом деле, мы... ну, мы клоны.
Часть меня задается вопросом, собирается ли Шон встать и убежать из комнаты с криками, но сначала он не двигается. Его глаза останавливаются на моих; выражение его лица выжидательное, как будто я собираюсь закричать: «Шучу!» и мы все будем долго смеяться. Но затем, примерно через пять секунд, выражение его лица меняется, когда он понимает, что я серьёзно.
Приподнятые уголки его губ выравниваются, его брови чуть опускаются, что заставляет его выглядеть не поверившим. Я могу поклясться, что его хватка на моей руке ослабляется. Я ослабляю мою, и наши руки распадаются в пространство между нашими стульями. Это пространство ощущается как долина. Я прижимаю мои руки к коленям.
— Что это вообще значит? — спрашивает Шон, глядя на девочек. Бетси пулей перемещается на край своего сиденья.
— Это значит, что ученые создали нас в лаборатории из чужой ДНК, — говорит она, звуча как смесь учителя и мамы. — Мы были имплантированы в утробу нашей мамы и пришли в этот мир так же, как и ты.
Я никогда не осознавала, насколько голос Бетси соответствует моему, как в эти секунды. Я ненавижу то, что Шон, вероятно, тоже это осознаёт.
— Вы так похожи, — говорит он, глядя на нас. Я всё больше и больше тревожусь, пока он не смотрит на меня и тихо добавляет: «Почти». Это заставляет бабочек в моём животе трепетать и успокаивает меня. Немного.
— Мы похожи друг на друга, — говорит Бетси, — но, возможно, немного меньше, чем идентичные близнецы. Мы копии кого-то ещё, в то время как близнецы начинают вместе, как один и тот же человек, но яйцо разбивается на двух отдельных людей.
— В чём различие? — спрашивает Шон.
— Копии никогда не будут настолько же хороши как оригинал, — встревает Элла. — Наш Оригинал, возможно, был умнее нас. Или выше. И мы, возможно, имеем и другие различия, потому что мы выросли в яйцах нашей мамы, а не её.
Глаза Шона немного расширились.
— Вот почему тебя волновал Твиннер? — спрашивает он меня. — Вы же не думаете, что девушка — одна из...
Элла и Бетси отвечают одновременно.
— Возможно, — говорит Бетси.
— Нет, — говорит Элла.
Я просто пожимаю плечами.
— Наша мама говорила нам, что ребенок умер.
— Как это произошло? — спрашивает Шон.
Я вздыхаю; это не то, что я планировала. Но я решила поделиться этой стороной себя с Шоном, так что начинаю объяснять.
— Прежде чем мы появились, наша мама была известным ученым в финансируемой из федерального бюджета генетической лаборатории. Конечно, правительство не знает, но в лаборатории работали над клонированием людей в частном порядке. Однажды богатая пара обратилась к начальнику лаборатории, маминому боссу, доктору Йововичу и тайно предложили ему и его команде очень много денег, чтобы вернуть их маленькую погибшую дочку.
— Ты серьёзно? — говорит Шон, выглядя шокированным. — Это как в кино.
— Вполне, — говорю я, отвечая на оба вопроса одним словом. Когда он больше ничего не спрашивает, я продолжаю. — Как бы то ни было, ученые согласились, и после испытаний они определили, что проблемой, возможно, было генетическое заболевание матери, поэтому они решили, что им необходимо имплантировать ДНК в яйцеклетки другой женщины, прежде чем поместить в утробу клиентки. Мама вызвалась предоставить свои яйцеклетки, поскольку она была единственной женщиной в проекте. Клиенты были ознакомлены с полной медицинской историей на донора яйцеклетки, но они никогда не знали, что это наша мама.
— Примерно в то же время, когда ДНК была пересажена в яйцеклетки, но прежде чем они были введены в маму, отец поделился, что он и его жена хотели только одного из трех жизнеспособных яиц — одного лучшего — и хотели уничтожить остальных. Мама думала, что они хотели убедиться, что ученые не выращивают тайно других во имя исследований.
— Мама, вероятно, была слишком увлечена проектом в этом отношении, к тому же, будучи донором яйцеклетки, она вроде как чувствовала права на нас. Она не хотела, чтобы кто-нибудь из нас был удален. Так что она и её босс придумали план: он введет яйцеклетки в мамину утробу вместо клиентки и мама исчезнет, и затем он скажет клиентам, что в лаборатории был несчастный случай и все яйцеклетки разрушены.
— Ваша мама украла вас и вырастила как своих, — сказал Шон, выглядя немного побледневшим. — Но вы не её, — закончил он тихо.
— Мы не из её ДНК, так что технически нет, — говорит Бетси, — но она использовала свои собственные яйцеклетки и родила нас. Она вырастила нас. Мы — её.
— О, — говорит Шон так, как будто он действительно не купился на это. Как будто думает, что мама сделала что-то неправильное. Я пытаюсь заставить его увидеть, что то, что она сделала, хорошо. Потому что так сильно, как я ненавижу жить как треть человека, я в принципе живу благодаря ей.
— Она защищала нас, — говорю я. — Мы переехали и жили как тройняшки, и у нас было счастливое детство.
— Тогда почему вы не живете как тройняшки сейчас? — спрашивает он.
Я рассказываю ему историю о том времени, когда нам было девять и доктор Йовович был публично арестован.
— Он признался стоя перед судом, что могут быть три девушки клона нашего возраста, живущие где-то в Соединенных Штатах. Женские тройни пошли под микроскоп и мама заволновалась. Мы скрылись.
Шон смотрит на меня; я уточняю.
— Каждая из нас выполняет треть дня.
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает он.
— Я имею в виду, что Элла ходит в школу до ланча, я посещаю дневные классы и группу поддержки, а Бетси ходит на нашу вечернюю работу, занятия в колледже и на любые другие вечерние мероприятия.
— Но те, кто не в школе, на домашнем обучении в тех же классах, — добавляет Элла, т к. она не хочет, чтобы он думал, что у каждой из нас есть только треть мозга.
— Вы говорите мне, что с десятилетнего возраста, вы получали разрешение на выход из дома только на одну треть дня? — спрашивает он меня недоверчиво.
— С девятилетнего, — отвечаю я, — но да.
— Это не совсем так, что нас не выпускали, — говорит Элла. — Это просто наша система.
Шон поворачивает своё тело к моему лицу и в его глазах такая напряженность, какой я раньше не видела.
— Это то, что ты имела в виду, когда говорила, что твоя мама строгая? — спрашивает он тихо, но не дожидается моего ответа. — Я имею в виду, это больше, чем строгость. Это... Лиззи, ты представляешь себе, как это запутано?
Я молчу несколько секунд; возможно, что другие затаили дыхание. Затем:
— Я думаю, ты привыкнешь к ситуации, — говорю я. — Я думаю, ты просто двигаешься со своей реальностью, — я вздыхаю, прежде чем добавить: — Но я знаю, как странно это должно выглядеть для тебя.
Я собираюсь сказать ему, что это странно для меня сейчас тоже, когда он проводит руками по волосам и встает.
— Я собираюсь немного подышать воздухом, хорошо?
— Хорошо, — говорю я, неуверенная, означает ли это, что он собирается открыть окно или покинуть место действия. Но когда он сбегает вниз по лестнице и идет к входной двери, я получаю свой ответ.
— Все прошло хорошо, — бормочет Элла после того как он ушел.
— Тсс, — резко обрывает её Бетси. Она кивает в моём направлении, зная, что я на краю. Возможно, чувствуя это. — Он вернется.
Сначала я думаю, что Бетси права. Но затем проходит полчаса, и кто-то включает телевизор для фонового шума. Мобильный телефон гудит и моё сердце выпрыгивает из груди; я не могу скрыть своего разочарования, когда обнаруживаю, что это всего лишь одна из чирлидерш выясняет, почему я не на тренировке.
— Я должна пропустить работу, на случай, если хотя бы одна из них пойдет в ресторан после тренировки, — говорит Бетси.
— Если ты хочешь, — отвечаю я, прежде чем взглянуть на часы, должно быть уже в сотый раз.
Бетси уходит позвонить и сказать, что приболела, а Элла изящно набрасывает одеяло на колени и прибавляет громкости. Она действительно сейчас смотрит: телевизор больше не для фона.
Мои внутренности нервозно бушуют; мне необходимо, чтобы Шон позвонил мне.
Спустя два часа после его ухода девчонки заставляют меня пойти на кухню ради выживания. Мы выбираем для ужина стиль «коктейль-пати»: крекеры со сливочным сыром и перчиками халлапеньо, подогретые в микроволновке куриные шпажки, морковные палочки с ранчо и порезанные фрукты. Мои глаза разрываются от слишком большого количества ломтиков халлапеньо на моём последнем крекере, когда раздаётся стук в дверь, такой слабый, что я с трудом слышу его.
— Что это? — спрашиваю я.
— Дверь? — говорит Бетси.
— Я открою, — предлагает Элла. Но я толкаю её в сторону и бегу по коридору к входу. Как раз перед тем, как я открываю дверь, я осознаю, что ботинки Шона до сих пор здесь, где он их снял.
— Где ты был? — спрашиваю я его, когда мы оказываемся лицом к лицу.
— Снаружи, — говорит он. — Мне надо было подышать воздухом.
— Два часа? — спрашиваю я. — Я думала, ты ушел.
— Нет, — говорит он. — Мне просто необходимо было подумать. Ты не шутила, когда говорила, что нормальная часть моего дня закончилась. Я думаю, что нормальная часть моей жизни закончилась.
— Хочешь вернуться обратно? — спрашиваю я. — Или просто пришел за своими ботинками?
— Вообще-то, я тут ради тебя, — говорит он спокойно. — Но я также забрал бы свои ботинки.
Я вдыхаю соленый воздух и аккуратно вынимаю прядь волос изо рта, пока Шон и я едем, окна опущены, от моего дома. День теплый, но это почти октябрь, так что уже немного холодно; я бы хотела закрыть окно, но я догадываюсь, что Шон всё ещё нуждается в воздухе. Я смотрю на него, стараясь мысленно дергать мысли в его голове с помощью моих глазных яблок.
— У меня миллион вопросов, — говорит он, наконец. Я с облегчением выдыхаю.
— У меня миллион ответов, — говорю я. — Давай, действуй.
— Хорошо. — Он поворачивается в угол и приглушает радио. Затем, заметив мою нервозность, он извиняется и разворачивается к окну.
— Элла была в творческой мастерской в этом году? В начале? — Он смотрит на меня, и я улыбаюсь.
— Ты наблюдателен, — говорю я. — Я провалила тригонометрию и мама поменяла нас местами. Мой первый день был днем, когда я упала в обморок.
— Я так и думал, — говорит он. — Ты была намного круче после того дня. — Он замолкает, затем добавляет: — Я не имею в виду, что Элла не крутая.
— Да нет, все в порядке, — говорю я. — Я поняла. Спасибо.
— Конечно, — говорит он. — Итак, мой следующий вопрос: почему ваша мама просто не переехала в другую страну, когда вы были детьми? Почему она осталась в Штатах?
— Она не какой-нибудь международный шпион или что-то в этом роде, — говорю я, смеясь. — Она, возможно, просто хотела остаться в стране, которую знает. Думаю, она всерьез полагала, что скрывать нас на виду будет действеннее.
— Вижу, — говорит он, въезжая на автостраду. Он думает несколько секунд. — Хорошо, что насчет вашей системы: почему вы делите день на три части, а не просто выполняете каждый третий день?
— Мы пробовали однажды; это не сработало, — говорю я. — Это очень сложно — держаться в классе, если мы бываем в нём только каждый третий день. И, к тому же, на Юге более жесткие условия подачи документов, это делало всё действительно тяжелым. Здесь всё проще.
Шон останавливается, прежде чем выстрелить другим вопросом.
— Так каково это? — спрашивает он наконец. — Выглядеть в точности как два других человека?
Вопрос один из тех, которые мне никогда не задавали, даже когда я была младше. Это сложно.
— Ну, это в равной степени прекрасно и ужасно, — говорю я.
— Что в этом хорошего?
— Связь, — я улыбаюсь. — Мы действительно близки, и не только эмоционально. Мы друг у друга в диапазоне. Мы можем чувствовать сильные чувства каждой из нас, и время от времени у нас даже имеются одинаковые мечты.
— Это так круто, — говорит он. Я киваю.
— Иногда да, — говорю я. — Как, если я в плохом настроении, они просто знают. Они могут чувствовать, что чувствую я. Они не должны спрашивать. Это приятно — быть понятой.
— Что насчет плохой стороны? — спрашивает Шон, делая резкий поворот. Я понимаю, что сейчас мы у воды.
— Я думаю, что это плохо из-за того, что мы живем одной жизнью, но плохая сторона выглядит как два других человека, чувствующих, что у меня совсем нет своей собственной индивидуальности. Как и нет ничего уникального во мне.
Я останавливаюсь, вспоминая, что Шон сказал ранее.
— Я согласна с тобой, ты знаешь, — говорю я. — О том, насколько моя жизнь запутана.
— Я понял, — говорит он, в тоже время поворачивая на пляж. Он паркуется и выключает зажигание. Он поворачивается ко мне и хватает за руку.
— Послушай, Лиззи, я не собираюсь делать вид, что я не сражен тем, что вы сказали мне сегодня днём. Я собираюсь задать ещё очень много вопросов — и я должен быть честным: я не знаю её, но я думаю, что она слетела с катушек.
— Всё в порядке. Возможно, ты прав.
— Но я рад, что ты рассказала мне, — говорит он тихо. — Я рад, что ты не пыталась просто встречаться со мной и Дейвом одновременно.
Я поворачиваю глаза в его сторону.
— Элла встречалась с Дейвом, — говорю я. — Я надеюсь встречаться с тобой.
— Я тоже надеюсь встречаться с тобой.
Мы с Шоном выходим, он берет сумку из багажника, и мы держимся за руки, пока идем через Большой Пляж. Середина осени и, возможно, в других частях страны снежно; здесь прекрасный вечер и несколько семей и групп друзей. Есть даже маленький круг одетых в костюм для подводного плавания серфингистов на воде, несмотря на то, что волны, конечно, становятся более холодными.
Наша тайна раскрыта, но я не чувствую невесомости, как хотела бы, но я и не вполне обременена, ни то и ни другое.
— Знаешь, ты единственный, кому мы рассказали, — говорю я ему.
Он смотрит на меня удивленно.
— Серьёзно?
— Серьёзно. Во Флориде никогда не было никого, к кому бы мы были близки, за исключением нашей соседки. Но мы были тройней... так что нечего было рассказывать.
— Мне жаль, что у вас не было никого, с кем можно было бы этим поделиться, — говорит он, сжимая мою руку. — Но в то же время я очень горд быть первым. — Он улыбается глупой улыбкой. — Это выглядит так, будто я избранный.
— Ты избранный придурок, — говорю я, качая головой. Я понимаю, что мы движемся в сторону скалы, надеюсь, он не думает, что я перелезу через неё.
— Эй, Лиззи? — Я смотрю на его лицо. — Шутки в сторону, я рад, что вы мне сказали. Так как мне, возможно, потребуется время, чтобы всё обдумать, я рад, что я знаю. Я рад, что вы доверяете мне достаточно, чтобы дать мне возможность.
— Я тоже рада, — говорю я, как только мы останавливаемся перед скалами. Я приподнимаю бровь.
— Сейчас ты снова должна мне довериться.
— Правда что ли? — спрашиваю я, с шутливостью в голосе. Эти ощущения прекрасны. Он указывает на отверстие между двумя валунами.
— Ты хочешь, чтобы я пошла туда?
Он кивает.
— Это восхитительно, вот увидишь.
— Что, если дикие животные скрываются в темноте?
— Их там нет, — ухмыляется он.
— Ты уверен? — Я делаю шаг ближе и пробую заглянуть внутрь, но вижу там лишь темноту.
— Уверен. Это просто проход. Мой отец часто приводил меня сюда, когда я был ребенком, еще до того, как мои родители развелись. Я возвращаюсь иногда, чтобы побездельничать, или пофотографировать, или что-то ещё.
— Или что-то ещё, — дразню я, чувствуя ревность. — Тут много кто был, не так ли? — Я делаю ещё шажок в сторону скал.
— Я никогда не приводил сюда других девушек, если ты об этом.
Шон смеется, но это убеждает меня; когда он ведет меня в то, что выглядит как пещера, я чувствую себя в безопасности. Затем когда мы, запыхавшись, вылезаем на другой стороне, я чувствую себя словно только что выиграла в эмоциональной лотерее. Бухта передо мной — трехстенная комната с открытым окном с видом на океан: более красивого вида я не могла себе представить.
— Наш собственный личный пляж, — бормочу я, смотря в сторону воды.
— Угу, — говорит Шон, вынимая свою камеру и ставя сумку на песок. Краем глаза я вижу, что он сфокусировался на моём профиле. Он стоит рядом и немного позади меня, так что я знаю, что фон фотографии — это бьющаяся о скалы вода. Я не слышу звука затвора, потому что волны слишком громкие, но слышу, что Шон говорит потом.
— Я рад, что знаю, что ты не сумасшедшая.
Я поворачиваюсь в его направлении; он ухмыляется.
— О чем ты говоришь?
Он пожимает плечами, делает другую фотографию моего теперь-удивленного-задетого-раздраженного выражения, затем отвечает.
— Я думал, что у тебя раздвоение личности или что-то такое, — говорит он. — Потому что Элла и ты такие...
— Разные, — говорю я. Мы спокойно принимаем друг друга в течение нескольких секунд.
— Ты ошиблась ранее, — говорит он.
— О, правда? В чем?
— В том, что не уникальна. То есть, я знаю, что ты выглядишь как Элла и Бетси. Но я не смотрю на вас троих одинаково. Ты... это ты.
Волны обрушиваются с грохотом на скалы; я дрожу от океанского бриза. Ни один из нас не говорит еще некоторое время.
— Могу я сделать несколько фотографий с тобой? — ласково спрашивает Шон. Я улыбаюсь и киваю, счастливая сделать что-то легкое, после тяжелого дня обсуждений.
Мы проводим следующие два часа, делая снимок за снимком. Я поднимаюсь на низкую скалу, и он делает серию фотографий меня, стоящей как воин. Я сижу на бревне, ноги вытянуты, и Шон делает несколько фотографий моего лица крупным планом.
Я снимаю ботинки и собираюсь зайти в воду, пока не понимаю, что слишком холодно. Он делает несколько фото моих пальцев, пока я не надеваю обратно свои ботинки. Я падаю в песок и смеюсь, в то время как Шон щелкает, щелкает, щелкает с разных сторон, в конечном итоге вынужденный использовать вспышку, когда становится совсем темно.
Сначала я чувствую себя глупо, но ободряющие слова Шона успокаивают меня. Я никогда не была заинтересована в работе модели — или в нулевом размере, который идет с ней, — но с Шоном, показывающимся из-за камеры, это чувствуется намного более интимным, чем просто создание милых картинок.
Это чувствуется больше как поцелуи и объятия.
Я поворачиваюсь на своей стороне песка, голова прислонена к руке. Шон на животе рядом со мной, камера направлена на моё лицо.
— Ты рад, что приехал сегодня? — спрашиваю я мягко. Волны с грохотом обрушиваются на скалы.
— Больше, чем рад, — говорит он из-за камеры. — Благодарен. — Щелчок.
— Правда? — спрашиваю я. — Потому что ты прятался два часа.
— Мне просто нужно было обо всём подумать, — говорит он. — Позволить этому дойти.
— Да, — говорю я. — Я, вероятно, сделаю это, когда буду пытаться уснуть сегодня ночью. Это было очень большое дело для меня.
— Я знаю, — говорит он. — Ты рада, что рассказала?
— Да, — говорю я без колебаний.
— Хорошо, — говорит он, прикладывая фотоаппарат обратно к лицу. — У меня всё же есть ещё один вопрос.
Моё сердце пропускает удар; этот тон его голоса.
Щелчок.
— Ты говорила, что Бетси выполняет вечернюю работу, — говорит он.
— Да, — говорю я, полуулыбаясь.
Щелчок.
— Футбол вечером.
— О, правда? — я притворяюсь удивленной.
Щелчок.
— Была одна игра, в частности, мне любопытно, — говорит Шон до сих пор из-за камеры.
— Это была я, — шепчу я, прежде чем очередная волна разобьется о скалу.
Шон опускает камеру и достает из кармана крышку объектива. Он закрывает его и откладывает камеру. Затем в мгновение ока приближается ко мне. В двух сантиметрах от моего лица он шепчет:
— Докажи.
И я доказываю.
