Раннее творчество Гете

 

На фоне трудного, подчас трагического жизненного пути писателей своего поколения Иоганн Вольфганг Гёте (Johann Wolfgang Goethe, 1749–1832) выглядит баловнем судьбы. Она не только одарила его редким в ту пору долголетием, но изначально поставила в необычно благоприятные внешние условия. Ему посчастливилось родиться не подданным мелкого деспота, а гражданином вольного имперского города Франкфурта-на-Майне, в котором семья его занимала высокое и почетное место. Мальчик получил хорошее домашнее образование; кроме обычного комплекса гуманитарных знаний, в него входили и естественные науки — обстоятельство, сыгравшее немаловажную роль в последующем развитии его научных интересов и самостоятельных изысканий.

В 1765 г. отец отправил его в Лейпцигский университет изучать право. Но юного студента гораздо больше привлекала оживленная литературная и театральная жизнь этого крупного торгового и культурного центра Германии. Литературные вкусы и собственные первые опыты Гете формировались под влиянием господствовавшей в Лейпциге со времен Готшеда ориентации на французскую поэзию и театр. Его ранние стихи написаны в традициях поэзии рококо. В шаловливо-кокетливом, шутливом тоне они воспевают радости чувственной любви, автор в них использует типичные для рококо малые формы и т. п. Но нередко сквозь устоявшиеся формулы и привычные штампы прорывается подлинное чувство и индивидуально-поэтическое видение мира. В дальнейшем этот личный элемент в творчестве Гете резко усилится и станет неотъемлемой частью его поэзии. Присутствует он и в раннем драматическом опыте пасторали «Причуды влюбленного» (1768). Другая пьеса этого времени «Совиновники» написана в жанре комедии нравов (обе пьесы — в стихах).

Занятия в Лейпциге были прерваны серьезной болезнью. Полтора года, проведенные в родительском доме, были для Гете временем духовного перелома, жадного и разнообразного чтения, философских исканий. Его не удовлетворял механистический и метафизический материализм французской просветительской мысли, статичное, аналитически систематизированное описание мира и природы, которую он воспринимал как живой, находящийся в постоянном движении организм, для которого характерна тесная взаимосвязь составляющих его элементов («Одно живет и творит в другом», как скажет впоследствии Фауст). Ответ на волновавшие его вопросы он пытался найти в истории религиозных ересей, в учении мистиков и натурфилософов — современников его будущего героя Фауста.

Весной 1770 г. Гете отправился в Страсбург, чтобы завершить свое университетское образование. Страсбург в это время стал очагом растущего немецкого национального самосознания. Там сложился кружок молодых людей, объявивших войну французскому влиянию на немецкий язык и литературу. Гете сразу оказался в центре этих интересов.

Здесь, в Страсбурге, произошло переросшее в дружбу знакомство Гете с Гердером, которое сам писатель позднее в своей автобиографии назвал «самым значительным событием» в его жизни. Гердер привил ему вкус и интерес к средневековью, к национальной истории, раскрыл красоту народной песни (под его влиянием Гете много ездил по Эльзасу, записывая народные песни «из уст старых бабушек»), заразил его своим преклонением перед Шекспиром, который воплощал для них обоих принцип «оригинального творчества» (по Э. Юнгу). Этими настроениями окрашено и личное переживание — любовь к дочери сельского пастора Фридерике Брион, простой и наивной девушке, которой посвящены лучшие лирические стихи этого периода. Резко меняется и само понимание любовного чувства, и его поэтическое выражение: любовь предстает здесь в своем индивидуально-неповторимом проявлении, преображает и одухотворяет окружающий ландшафт. Сглаженно обобщенные формулы анакреонтической поэзии сменяются яркими, необычными метафорическими образами, запечатлевшими мгновенный порыв:

Душа в огне, нет силы боле,
Скорей в седло и на простор,
Уж вечер плыл, лаская поле,
Висела ночь у края гор.

Параллельно с подчеркнуто субъективной манерой в лирике Гете этих лет намечается и другая линия — подражание народной песне, подсказанное его увлечением фольклором («Степная розочка»). Лирическое начало господствует в творчестве Гете 1770-х годов независимо от избранной жанровой формы. А поиски жанра и стиля заставляли его обращаться то к лирическим формам (ода, песня, идиллия, притча в стихах), то к драме — исторической, философской, стилизованным фарсам, бытовой буржуазной драме, то, наконец, к роману («Вертер»).

Занятия в университете Гете на этот раз сумел связать с кругом своих новых интересов: экзамен по истории права привел его к эпохе рубежа XV–XVI вв., которую он справедливо считал переломной в истории Германии и изобразил в исторической драме «Гёц фон Берлихинген» (1773). Он защитил диссертацию, которую чуть было не отклонили из-за чересчур вольной трактовки вопроса об установлении религиозного культа и откровенно высказанного принципа свободы совести. Летом 1771 г. Гете вернулся домой обладателем ученой степени доктора прав. Во Франкфурте ему пришлось заняться адвокатской деятельностью, но все его помыслы были заняты литературой. Он лелеет мечту написать драму о великом человеке, «апостоле, пророке», о сильной личности, возвышающейся над толпой и способной повести ее за собой. Идея богоравной личности постепенно перерастает в идею о личности богоборческой. В эту пору Гете решительно противопоставляет себя официальной религиозной догме, его привлекает пантеистическая философия Спинозы. Она получает отражение в одах (или гимнах), написанных вольными ритмами. В них явственно сказывается влияние философских од Клопштока с их смелой образностью, языкотворчеством, вольностью грамматических связей, порывистым ритмом. Наиболее ярким новаторством поэтической формы отличается «Песнь странника в бурю» (1772). Странник, застигнутый бурей и грозой, с трудом пробивает себе дорогу. Это мятущаяся сильная натура, ставшая в творчестве Гете символической. Герой Гете отвергает мирные идиллические радости, воспетые Феокритом, чувственную негу Анакреона во имя поэзии борьбы, бурного движения, прославляемого Пиндаром. Это — своего рода отречение от собственного поэтического прошлого, поворот в сторону новых философских и эстетических ценностей. Те же идеи составляют содержание од «Песнь Магомета» и «Прометей», написанных также вольными ритмами.

Сильная мятежная личность, утверждающая свое равенство с богами, бросающая им вызов, проецируется на фигуру всемирно-исторического масштаба (Магомет) и на античный миф о Прометее. Отвлеченной философской мысли соответствует свободная форма оды, не связанная каноническими строфами, рифмами, метром. В «Песни Магомета» пророк символизируется в образе горного потока, увлекающего за собой мелкие ручьи и родники («своих братьев») и несущего их в объятия «вечному отцу — океану» (пантеистически понимаемому божеству). В «Прометее» богоборец, восстающий против отца-Зевса, бросает ему в лицо слова гневного презрения и упрека:

Мне тебя чтить? За что?
Разве смягчил ты мученья
Обремененного?
Разве утишил ты слезы
Страхом объятого?

По-иному подошел Гете к проблеме сильной личности, восстающей не против божественного, а против установленного людьми порядка, в исторической драме «Гёц фон Берлихинген». Она была написана осенью 1771 г. и послана на суд Гердеру, который подверг ее суровой критике. Во второй, переработанной редакции драма вышла в свет в 1773 г. По примеру Шекспира Гете обратился к переломному моменту национальной истории — эпохе Крестьянской войны 1524 1526 гг. и Реформации. В ней он видел корни тех зол и бедствий современности, которые так болезненно ощущало его поколение. Своим героем он избрал имперского рыцаря Готфрида фон Берлихингена, чье жизнеописание, составленное им самим, попалось Гете на глаза в городской библиотеке. Среди имперских рыцарей XVI в., сражавшихся за свою независимость с крупными князьями, таких, как Франц фон Зикинген, великий гуманист Ульрих фон Гуттен и другие, историческому Гёцу принадлежало весьма скромное место. Гете поднял эту фигуру до масштаба сильной личности, воплощавшей для него величественное прошлое, энергию и волю к действию, неистребимую жажду справедливости и любовь к свободе, утраченные современным изнеженным, слабым и лживым поколением. По словам самого Гете, он хотел изобразить «буйного самоуправца в анархическую эпоху». Гёц выступает поборником справедливости, как ему подсказывает чувство и совесть — более надежные судьи, чем те, которые опираются на статьи и параграфы римского кодекса (противопоставление чисто руссоистского плана). Но свой справедливый суд он вершит с помощью кулачного права, подстерегая своих недругов на большой дороге. Он ведет неутомимую и безнадежную борьбу против могущественного епископа Бамбергского, превосходящего его не только военной силой и богатством, но и искусством интриги и клеветы. Политическое противостояние мелкого имперского рыцаря и крупного феодала — вполне реальная историческая ситуация XVI в. Но в драме Гете она перерастает в противостояние идеализированного прошлого с его патриархальным благородством и честностью и презренного настоящего, в котором принципы и повадки епископа Бамбергского дали пышные всходы.

Нравственным антагонистом Гёца выступает его друг юности Вейслинген, дважды предавший его. Слабый и безвольный, плохой воин, но галантный кавалер, Вейслинген, постепенно возвышаясь благодаря поддержке епископа, в конце пьесы подписывает смертный приговор Гёцу, судимому за участие в крестьянском восстании. Враги Гёца, живущие и действующие, как и он сам, в исторической обстановке XVI в., одновременно принадлежат и другой эпохе эпохе автора. Окончательное крушение высоких нравственных принципов, утверждаемых Гёцом, символизируется гибелью его самого, его друзей и возможных продолжателей его дела, наконец, жалкой участью его родного сына изнеженного и боязливого мальчика, беспомощного в наступающем на него мире зла и коварства. «Горе эпохе, которая отринула тебя! Горе потомству, которое не признает тебя!» — эти слова над телом умершего в темнице Гёца завершают драму.

Пьеса Гете полифонична по своей идейно-художественной структуре. Кроме проблем политических, правовых, нравственных, в ней затронуты (в чисто руссоистском духе) вопросы воспитания, «естественного человека» (сцена в цыганском таборе), религии. Особо нужно сказать о трактовке Крестьянской войны в двух редакциях драмы. В первой расправа восставших крестьян над феодалами в известной мере оправдывается рассказом о том, как были заживо замурованы в подземелье замка крестьяне, убившие в господском лесу оленя, «чтобы накормить своих голодных жен и детей». Во второй редакции этот эпизод снят, и жестокость крестьянских вожаков лишается мотивировки, выглядит как проявление их кровожадности. Соответственно и участие Гёца в восстании в качестве начальника отряда мотивировано во второй редакции «благородной целью» — предотвратить жестокости и кровопролитие. В сложном переплетении социальных конфликтов XVI в. внимание Гете привлекала не столько Крестьянская война, сколько фигура «буйного самоуправца» и связанные с ней проблемы, но он сумел показать его на фоне массового народного движения, в чем принципиальная новизна созданного им типа драмы. Это, по существу, драматическая хроника в духе шекспировских хроник, широкая панорама жизни Германии XVI в. с обилием действующих лиц, охватывающих всю социальную иерархию тогдашнего общества — от императора до простого латника, трактирщика, крестьянина. Такой «шекспиризирующий» подход к истории определил и композицию драмы: переплетение двух самостоятельных сюжетных линий, множество сцен, ненужных для развития действия, но необходимых для полноты общей картины, растянутость во времени на несколько лет, частую смену места действия, перенесение его из одной области Германии в другую. Элементы эпической структуры в построении драмы определили ее сценическую неудачу — она осталась «драмой для чтения». Но эти же элементы обусловили ее влияние на последующее развитие исторического романа XIX в. Недаром она привлекла внимание Вальтера Скотта, который в 1799 г. перевел ее на английский язык.

Однако Гете не отказался полностью от жанра традиционной драмы с компактно развивающимся, лаконичным действием и хотя бы относительным соблюдением единств. В «Клавиго» (1774) и «Стелле» (1775) он использует форму мещанской драмы, но вкладывает в нее совершенно иное содержание, связанное с постепенной переоценкой «штюрмерского» сильного героя. Помещенный в реальные условия современной жизни герой обнаруживает свою несостоятельность, неправомерность своих притязаний на то, чтобы подняться над нравственной нормой, попрать чужую судьбу во имя своей «свободы» и исключительности. В основу сюжета «Клавиго» лег эпизод, рассказанный в только что вышедших «Мемуарах» Бомарше (см. гл. 13), о его дуэли с испанским писателем Клавихо, покинувшим сестру Бомарше после обещания жениться на ней.

К современному герою обращается Гете и в самом знаменитом произведении этого периода — эпистолярном романе «Страдания юного Вертера» (1774). В основе этого романа, проникнутого глубоко личным, лирическим началом, лежит реальное биографическое переживание. Летом 1772 г. Гете проходил адвокатскую практику в канцелярии имперского суда в маленьком городке Вецларе, где он познакомился с секретарем Ганноверского посольства Кестнером и его невестой Шарлоттой Буфф. Уже после возвращения Гете во Франкфурт Кестнер сообщил ему о самоубийстве их общего знакомого, молодого чиновника Иерузалема, которое глубоко потрясло его. Причиной была несчастная любовь, неудовлетворенность своим общественным положением, чувство униженности и безысходности. Гете воспринял это событие как трагедию своего поколения.

Роман возник годом позже. Гете избрал эпистолярную форму, освященную авторитетами Ричардсона и Руссо. Она давала ему возможность сосредоточить внимание на внутреннем мире героя — единственного автора писем, показать его глазами окружающую жизнь, людей, их отношения. Постепенно эпистолярная форма перерастает в дневниковую. В конце романа письма героя обращены уже к самому себе — в этом отражается нарастающее чувство одиночества, ощущение замкнутого круга, которое завершается трагической развязкой.

В начале романа доминирует просветленное радостное чувство: покинув город с его условностями и фальшью человеческих отношений, Вертер наслаждается уединением в живописной сельской местности. Руссоистское преклонение перед природой сочетается здесь с пантеистическим гимном Вездесущему. Руссоизм Вертера проявляется и в сочувственном внимании к простым людям, к детям, которые доверчиво тянутся к нему. Движение сюжета отмечено внешне незначительными эпизодами: первая встреча с Лоттой, деревенский бал, прерванный грозой, одновременно вспыхнувшее у обоих воспоминание об оде Клопштока как первый симптом их духовной близости, совместные прогулки — все это обретает глубокий смысл благодаря внутреннему восприятию Вертера, эмоциональной натуры, целиком погруженной в мир чувств. Вертер не приемлет холодных доводов рассудка, и в этом он — прямая противоположность жениху Лотты Альберту, к которому он заставляет себя питать уважение как к достойному и порядочному человеку. Эго противостояние особенно ясно выступает в их разговоре о самоубийстве: рассудительный прагматик Альберт отказывается понять добровольный уход из жизни, считая его безнравственным и проявлением слабости, Вертер возражает на это: «Если народ, стонущий под нестерпимым игом тирана, наконец взбунтуется и разорвет свои цепи, — неужто ты назовешь его слабым?» Эти слова не только предвещают трагический конец самого Вертера, но и дают ему истолкование.

Вторая часть романа вводит социальную тему. Попытка Вертера реализовать свои способности, ум, образование на службе у посланника наталкивается на рутину и педантичную придирчивость его начальника. В довершение этого ему в унизительной форме дают почувствовать его бюргерское происхождение. Заключительные страницы романа, повествующие о последних часах Вертера, его смерти и похоронах, написаны от имени «издателя» писем и выдержаны в совершенно другой, объективной и сдержанной манере. Роман заканчивается лаконичными строками:

«Гроб несли мастеровые. Никто из духовенства не сопровождал его». Эта точная деталь (самоубийц не хоронили по церковному обряду) подчеркивает отверженность Вертера, его одиночество.

Духовный мир Вертера, смена его настроения отражаются в его чтении — в начале романа он погружается в гармоничный мир «Одиссеи» с ее картиной патриархальных нравов, в конце романа Гомера сменяет скорбный Оссиан (Гете включил в текст романа свои переводы из Оссиана, сделанные под влиянием Гердера). В ночь самоубийства на его столе лежит раскрытая «Эмилия Галотти». Эта невыдуманная деталь (она взята из обстоятельств самоубийства Иерузалема) подчеркивает смысл поступка Вертера — протест незаурядной, мятущейся натуры против убожества немецкой действительности.

Гете показал духовную трагедию молодого бюргера, скованного в своих порывах и устремлениях косными, застывшими условиями окружающей жизни. Но, глубоко проникнув в душевный мир своего героя, Гете не отождествил себя с ним, он сумел взглянуть на него объективным взглядом большого художника. Много лет спустя он скажет: «Я написал „Вертера“, чтобы не стать им». Он нашел для себя выход в творчестве, что оказалось недоступным для его героя.

Успех романа был невиданным — он сразу сделал Гете знаменитым не только в Германии, но и за ее пределами. «Вертер» вызвал множество подражаний не только в литературе, но, к смущению автора, и в жизни — в ответ прокатилась волна самоубийств. Но если молодежь из сентиментальных кругов приняла роман восторженно, то Лессинг отнесся к нему скептически: он решительно отказывал в сочувствии молодому человеку, покончившему с собой из-за несчастной любви. Друг Лессинга книгоиздатель Николаи с позиций плоского рационализма обрушился на роман пошлой пародией. Тем не менее в последующие десятилетия продолжалось триумфальное шествие «Вертера» по Европе: Робеспьер носил одежду тех же цветов, что и Вертер, Наполеон зачитывался романом. А в эпоху романтизма «Вертер, мученик мятежный», как назвал его Пушкин, был осмыслен в духе новых литературных и нравственных идей.

В 1775 г. Гете через посредство Виланда познакомился с молодым Веймарским герцогом, который пригласил его в Веймар. Для Гете это была благоприятная возможность выйти из личного кризиса, освободиться от опеки отца и попробовать свои силы в новых для него условиях. Осенью 1775 г. он последовал приглашению и остался в Веймаре навсегда. С собой он привез фрагмент своей новой драмы «Фауст», работа над которой растянулась более чем на полвека.

 

 

42. «Фауст» Гете как вершина его творчества и художественный итог немецкого Просвещения.

 

Творчество Гёте Иоганна Волфганга (1749–1832) – вершина не только немецкого, но и европейского Просвещения. Гете – художник необычайной творческой мощи: лирик, романист, новеллист, драматург. Кроме того, он – практик и эстетик, философ и естествоиспытатель, чьи изыскания и сегодня сохраняют свое значение. Сложен и не поддаётся однозначному определению творческий метод Гёте: в его творчестве есть черты барокко и рококо, сентиментализма и классицизма, просветительского реализма и даже романтизма. Всё это позволяет определить метод Гёте как своеобразный художественный универсализм.

Трагедия «Фауст» – самый значительный памятник немецкой литературы конца XVIII – начала XIX века, своеобразный художественный и философский итог немецкого Просвещения. А. С. Пушкин сравнивал это величайшее, по его мнению, создание поэтического духа с гомеровским эпосом, считая, что «Фауст» служит представителем новейшей поэзии, точно как «Илиада» служит памятником классической древности.

В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» В. Г. Белинский писал: «Фауст есть полное отражение всей жизни современного ему немецкого общества. В нем выразилось все философское движение Германии в конце прошлого и начале настоящего столетия».

Сам Гёте придавал исключительное значение этому произведению, считая его делом всей своей жизни. Между тем временем, когда набрасывались первые сцены трагедии (1773 г.), и июлем 1831 года, когда был закончен «Фауст», протекла почти вся сознательная жизнь Гёте, целых шестьдесят лет, на протяжении которых поэт снова и снова обращался к сюжету, глубоко захватившему его со времен юности.

В основу «Фауста» легла немецкая легенда XVI века о маге и чернокнижнике, заключившем договор с дьяволом. Но старинный сюжет был для автора лишь поводом для того, чтобы запечатлеть свои раздумья над жгучими вопросами современности. В этом смысле «Фауст» –произведение, характерное по своему художественному методу для литературы Просвещения. Это притча о Человеке, о его долге, призвании, о его ответственности перед другими людьми.

Роль вступлений в замысле автора

Гёте предваряет «Фауста» тремя вводными частями. Сначала перед нами стихотворении «Посвящение». В нем поэт вспоминает о том, как возник его замысел, сюжет, как распался круг его первых читателей, и обращается к новому поколению читателей не вполне уверенный, поймут ли они его. Своим «Посвящением» Гёте напоминает, что «Фауст» – создание одного человека. Автор хочет, чтобы читатели не забывали, что это именно его произведение, в котором он при всем своем стремлении к объективности выражает свой, личный взгляд на мир.

«Театральное вступление» или «Пролог на театре» дает читателю пояснение о характере произведения. В беседе директора театра, комического актера и поэта выясняется, что всё дальнейшее – плод творчества тех, кто создает зрелище. Директору важно, чтобы оно привлекло больше публики и принесло доход. Поэту претит такой подход к искусству, а комический актер стремится примирить обе точки зрения. Публике нужно занимательное зрелище, но в него следует вложить глубокий смысл.

«Пролог на небе» имеет важное значение, так как в нем определяется тема произведения. «Пролог» начинает собой историю героя, давая ключ к пониманию идейного смысла трагедии. В «Прологе» Гёте пользуется традиционными образами христианской мифологии, но вкладывает в них совершенно иное – гуманистическое, просветительское содержание. В торжественных песнопениях архангелов восхваляются красота и совершенство мира. Но появляется Мефистофель и разрушает эту идеальную картину, говоря, что на земле есть люди, которые далеки от совершенства. Мефистофель утверждает, что человеческая жизнь – маята: хотя человек и мнит себя «божком вселенной», т. е. господь наделил его разумом, но толку от этого нет, так как разумом он пользуется лишь для того, чтобы стать хуже всех скотов. Мефистофелю возражает Господь; признавая, что людям свойственны слабости и заблуждения, Господь выражает убеждение, что люди в конце концов способны к совершенствованию и добру. Так в «Прологе» Гёте дает завязку борьбы вокруг Фауста и предсказывает оптимистическое ее разрешение.

Раскрывая отношение Фауста к науке, Гёте противопоставляет ему другой тип ученого – Вагнера, для которого существует только книжное знание. По-своему он тоже предан науке, но он кабинетный ученый, далекий от жизни и боящийся ее. В отличие от него Фауст приходит к выводу, что смысл жизни можно постигнуть, только приняв в ней самое деятельное участие.

Разочаровавшись в науке, Фауст пробовал было обратиться к магии, но она не помогла. И тогда перед ним появился Мефистофель, предложивший союз. Любое желание будет исполнено, но за это должна быть продана дьяволу душа. В народной книге о Фаусте ученый заключил договор с дьяволом на определенный срок – на 24 года. За этот срок Фауст мог насладиться всеми благами жизни, после чего наступала расплата – черт уносил его душу в ад. Фауст Гёте заключает договор с Мефистофелем не для того, чтобы предаться безудержным наслаждениям. На совет Мефистофеля предаться радостям жизни Фауст отвечает:

Нет, право, мы не подражаем

О радостях и речи нет –

Скорей о буре, урагане,

Угаре страсти разговор.

С тех пор как я остыл к познанью,

Я людям руки распростер.Я грудь печалям их открою

И радостям – всему, всему,

И всё их бремя роковое,

Все беды на себя возьму.

Убедившись, что книжное знание не дает глубокого понимания жизни, Фауст отворачивается от него. Он жаждет погрузиться в подлинную жизнь, испытать все радости и горести людей. Знаком полного удовлетворения в жизни должны быть слова: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»

Цель Фауста велика и безгранична. Под силу ли она одному человеку? Этим вопросом он не задается. Фауст – человек огромной духовной мощи, подлинный титан мысли. Он смело берется за задачу, решения которой не добились все мудрецы за много веков – поиск смысла жизни.

Мефистофель, как антипод Фауста

После Фауста второе главное действующее лицо – Мефистофель. Он воплощает полное отрицание всех ценностей человеческой жизни и достоинства человека вообще. Фауст и Мефистофель – два антипода. Первый жаждет, второй насыщен, первый алчен, второй сыт по горло, первый рвется по- монтеневски au dela («за пределы»), второй знает, что там нет ничего, там пустота. Мефистофель играет с Фаустом как с неразумным мальчиком, смотря на все его порывы как на капризы, и весело им потакает – ведь у него, Мефистофеля, договор с самим Богом. Черт был популярным персонажем средневековых мистерий, где он выступал то в смешном виде, то представал перед испуганным зрителем со всеми атрибутами своей адской профессии. В «Народной книге о докторе Фаусте» действует именно такой, обыкновенный средневековый дьявол, «враг рода человеческого», за «грехи» забирающий душу Фауста.

Мефистофель у Гёте не похож на традиционного средневекового черта. Скептик и остроумец, он словно вышел из литературного салона XVIII века. Недаром ведьма его не сразу узнает. Цивилизация велит идти вперед: «Теперь прогресс с собой и черта двинул. Про призрак северный забыл везде народ, И, видишь, я рога, и хвост, и когти кинул...»

В трагедии Гёте Мефистофель играет сложную и противоречивую роль. Циник и человеконенавистник, как он заявил о себе в «Прологе на небесах», Мефистофель на протяжении всей трагедии противостоит Фаусту, соблазняет, отвлекает его от высоких целей, оглушает волшебным напитком («Да, этим зельем я тебя поддену. Любую бабу примешь за \ Елену»), сводничает, заставляет лжесвидетельствовать (в истории с Мартой), вывозит его на шабаш ведьм, вовлекает в бесконечные приключения во второй части.

Но зло у Гёте не метафизически противостоит добру. В этом плане следует понимать автохарактеристику Мефистофеля: Часть вечной силы я, Всегда желавшей зла, творившей лишь благое. Злодейские замыслы не являются простой профессиональной

потребностью Мефистофеля. Его поступки часто только оборотная сторона деяний Фауста. Мефистофель циничен, но тем самым он оказывается часто трезвее, реалистичнее Фауста. Фауст сам в себе несет два начала («ах, две души живут в груди моей») в борьбе с цинизмом Мефистофелями, и вместе с тем с помощью этого трезвого и беспокойного спутника он пытается разрешить это противоречие. Мефистофель уравновешен, страсти и сомнения не волнуют его грудь. Он глядит на мир без ненависти и любви, он презирает его. В его колких репликах много печальной правды. Это отнюдь не тип злодея. Он издевается над гуманным Фаустом, губящим Маргариту, но в его насмешках звучит правда, горькая даже для него – духа тьмы и разрушения. Это тип человека, утомленного долгим созерцанием зла и разуверившегося в хороших началах мира. Мефистофель Гёте подчас добрый малый. Он не страдает, ибо не верит ни в добро, ни в зло, ни в счастье. Он видит несовершенство мира и знает, что оно вечно, что никакими потугами его не переделать. Ему смешон человек, который при всем своем ничтожестве пытается что-то исправить в мире. Смех этот снисходительный. Так смеемся мы, когда ребенок сердится на бурю. Мефистофель даже жалеет человека, полагая, что источник всех его страданий – та самая искра божья, которая влечет его, человека, к идеалу и совершенству, недостижимому, как это ясно ему, Мефистофелю. Мефистофель умен. Сколько иронии, издевательства над ложной ученостью, тщеславием людским в его разговоре со студентом, принявшим его за Фауста!

Теория, мой друг, суха,

Но зеленеет жизни древо.

Главные идеи первой части

Гёте утверждает, что жизнь не есть нечто просто и легко постижимое. Люди, мнящие, что они могут все понять и объяснить, легко могут впасть в ошибку. Жизнь не станет яснее тому, кто стоит в стороне и наблюдает за ней. Она больше открывается тому, кто принимает в ней деятельное участие, ищет, стремится к благородной цели, отдает силы борьбе за насущные потребности и интересы народа. Но все равно для вдумчивых людей жизнь остается несколько загадочной. Активная деятельность то приближает человека к пониманию смысла жизни, то отдаляет от понимания его.

В образах, созданный Гёте, это особенно наглядно. Казалось бы, что может быть прекраснее такой чистой девушки, как Гретхен. Между тем обстоятельства делают ее преступницей. Фауст – человек безусловно благородный по характеру и стремлениям, но вина за гибель его возлюбленной лежит и на нем. А Мефистофель при всем том, что воплощает полное отрицание нравственных ценностей, обладает чертами, делающими его участие в человеческой жизни небесполезным. Иными словами, Гёте показывает то, что философы называют диалектикой добра и зла.

Особенности второй части трагедии «Фауст»

Вторая часть «Фауста» во многих отношениях противоположна первой. Если первая состояла из 25 сцен, неразделенных на акты, то вторая часть построена, как и всякая классическая трагедия, из 5 актов. Сцены первой части, контрастные и неравные по объему, демонстрировали природу, жизнь, охваченную многообразием и текучестью, чуждую рационалистической симметрии и устроенности. Первая часть «Фауста», несмотря на колоссальное содержание, в ней заключенное, развертывает по-существу, одно событие – любовь к Гретхен.

Пятиактная же организация второй части имеет несколько причин: прежде всего она указывает на поворот поэта к античности: отражает сумму идей, рожденную шестьюдесятью годами творчества; каждый акт демонстрирует особый этап фаустовых исканий; каждый акт – это и этап истории всего человечества. Текст во второй части уплотнился, что резко увеличивает долю символики, аллегории, метафоричности, различных категорий художественной условности. Во второй части место событий непрерывно меняется (Германия, Греция), расширяется и событийное время – античность и современность, омоложенный Фауст в начале и 100-летний патриарх в финале.

Во второй части Фауст утрачивает свое безусловное художественное господство. Мир второй части – внеличностен, в ней нет ничего субъективного. Если в первой части история дана через Фауста, то во второй она обретает самостоятельность. Фауст перестает быть честным человеком, каким он был в отношениях с Маргаритой. Введенный в историю, он становится человеком политики.

Первый акт второй части «Фауста» открывается сценой «Красивая местность», которая строится на анализе «Фауст-природа». Природа, луга поражают цветением, гармонией и красотой. Человек же в гармоничном мире природы – дисгармоничен. Эта сцена насыщена персонажами и реалиями античной мифологии, продолжающими античные мотивы первой части. По существу, здесь провозглашено античное начало.

В сцене значительны литературные заимствования. Один из духов – Ариэль – заимствован из шекспировской «Бури», а всю сцену завершает монолог Фауста, написанный терцинами, размером, которым была написана «Божественная комедия» Данте.

Таким образом, вторая часть, благодаря апелляции к Шекспиру и Данте, открывается провозглашением надежды, грядущего человеческого торжества, обретаемого в битве с миром и самим собой. Фауст во второй части иной, чем в первой. Он преобразован природой, в нем опять оживает стремление к истине. Воскресение Фауста и человечества демонстрируется символичной картиной утра, наступающего после сумрака.

Но монолог Фауста, помимо того что является гимном природе, заключает в себе и другой, философский смысл («Вот солнце показалось!..). Солнце, по символической системе Гёте, – это абсолютная истина, к которой стремится человек, к которой некогда стремился Фауст. Но проникновение в истину невозможно так же, как и невозможно созерцание солнца. Человек познает истину не непосредственно, а косвенно, отраженный в разного рода предметах и явлениях, человек постигает не абсолютную истину, а относительную. Если прежде относительность истины воспринималась Фаустом как величайшая трагедия, то теперь он приемлет ее как нечто бесспорное и в своей бесспорности прекрасное.

В последующих сценах первого акта изображена феодальная государственность. Первый акт, как и акт четвертый, демонстрирует феодализм в его завершающей стадии.

В сценах, развернутых в императорском дворце, обрисована ситуация в государстве: истощена казна, разрушена экономика, своевольничает знать и буйствуют низы. Но при всем этом высшая аристократия погружена в праздники и наслаждения, идет необузданный, противоестественный пир во время чумы.

Первый акт, таким образом, свидетельствует о возможности революции. Мефистофель в первом акте обретает общественный и политический смысл: если государственный совет и канцлер воплощают феодальную доктрину, то Мефистофель с его проповедью преобразований – доктрину антифеодальную, буржуазную.

Фауст в этих сценах введен Мефистофелем в высшую государственную, придворную сферу феодального общества, чтобы подвергнуть его испытанию властью, славой, тщеславием, повседневностью. Но герой выступает здесь на периферии, не определяет события, а лишь усваивает уроки феодальной государственности, он внутренне чужд сфере, его окружающей.

Второй акт распадается на две, противоположные друг другу, части. Вначале акта Фауст возвращен в свой кабинет – это возвращение Гете к проблемам науки. Природа и наука – так можно определить один из центральных для акта конфликтов: вечная проблема открывается здесь новыми гранями. После ухода Фауста наука пребывает в застое, кабинет покрыт пылью и паутиной. Мир науки, покинутый Фаустом, низменен и узок, в нем царит бывший ученик Фауста – Вагнер. Он – отрицатель природы, создающей в колбе Гомункула, искусственного человека. С помощью Мефистофеля это удается. Цели Гомункула и Фауста – противоположны. Гомункул несовершенен, несмотря на поразительный интеллект, ибо физически он ущербен. Таково и вагнеровское начало в науке.

В финале акта Гомункул выполняет свое назначение, он обретает для себя материальное воплощение. С точки зрения Гомункула, человеческая целостность заключена в единстве духа и плоти, идеального и материального, разъединение того и другого чревато неполноценностью; единство же духа и плоти возможно лишь в античном мире, на античной почве. И в этой части акта снимается противоречие Гомункула и Фауста, оба они движутся к одному – к античности, от односторонности и неполноценности – к единству и целостности.

Второй акт – это открытие Севером Эллады, это взаимопроникновение классики и романистики, духа и материи, то, что ранее существовало как разорванное, существует теперь как единое, как синтез.

Затем следует сцена классической Вальпургиевой ночи. Мефистофель воплощает здесь всё антиклассическое, мир Эллады ему чужд. Гете в этой сцене демонстрирует всевозможные стадии формирования природы и жизни. Грифы, муравьи, дриады, форкиады, пигмеи, сирены, сфинксы – наиболее первичная, живая материя только что отделившаяся от материи неживой: Мефистофель лишь пребывает в этой сфере.

Следующий, более высокий этап развития живого, разумного