Реформация: грамматическое толкование и чтение под водительством Духа

На исходе Средневековья распространение чтения Библии в университетах привело к развитию грамматического толкования. Джон Уиклиф провозгласил, что толкование Священного Писания приблизится к истине лишь в том случае, если будет основано на логике и структуре самой Библии — чего не заменит ни практика lectio divina, ни заучивание наизусть трудов выдающихся авторитетов церкви. Роль грамматики в толковании начала возрастать по мере того, как возрастала роль читательских намерений, а читательские намерения состояли в том, чтобы позволить Писанию разъяснять самое себя. В книге «Истина Священного Писания» Уиклиф утверждал: «Христианин должен изрекать слово Писания под властью Писания и согласно Писанию в том виде, в каком оно само себя утверждает» 31. От читателя ожидался отклик на внутренний голос Писания.

В средневековой герменевтике этот духовный отклик получил развитие в четырех направлениях; все они отразились в латинских стихотворных строках:

Litteragesta docet; quid credas allegoria.

Moralis quid aga, sed quid speres, anagoge.

Буква — буквальный смысл — сообщает о фактах, поступках и событиях. Аллегорический смысл говорит о том, во что следует верить (в приложении к жизни церкви). Моральный, или тропологический смысл — о значении текста в жизни конкретного христианина в отличие от церковного, или аллегорического значения. Мистический смысл имеет отношение как к мистической жизни отдельного христианина, так и к эсхатологическим событиям Царства Божьего. Несмотря на такое тщательное разделение, величайший средневековый экзегет — францисканец Николай Лирский, преподававший в Париже, — позже подвергся критике со стороны Лютера за то, что в своем толковании псалмов слишком усердно опирался на еврейский комментарий Раши. Как же тогда, спрашивал Лютер, прорваться сквозь завесу «буквы», чтобы обрести «духовный смысл»?

Вот что беспокоило Мартина Лютера. Николай Лирский, как и Фома Аквинский, исходил из того, что у текста есть два буквальных значения: первое соответствует намерениям автора-человека, второе — намерениям Бога 32. Лютер подчеркивал второе буквальное значение в его христологическом свете. Свои лекции о псалмах он назвал «Предисловие Иисуса Христа к Псалтирю Давида». Во втором курсе лекции о Псалтире, после 1519 года (первый курс был в 1513—1515 гг.), Лютер настаивал на том, что следует пренебречь мистическим значением, а толкование в его христологическом свете считать «буквальным». От аллегорического значения также следовало отказаться, за исключением метафорического языка самого текста. А в более позднем комментарии к книге Бытия Лютер утверждал, что любое аллегорическое толкование должно быть основано на историческом и буквальном значениях текста.

Наряду с буквальным толкованием текста Лютер подчеркивал чрезвычайную важность тропологического, или «изначального» значения, как он это называл, цитируя Послание к Римлянам 15:4: «А все, что писано было прежде, написано нам в наставление», — то есть написано как нравственное наставление нашим душам. В этих словах подчеркивается важность христианской идеи в контексте Евангельской вести. «Умирать со Христом и воскресать с Ним» — вот важнейшая цель читателя Библии. Как отмечал наш коллега Клаус Бок- мюэл, Лютер в комментарии к Псалму 97:5 проводит свою собственную аллегорию. Он утверждает, что два вида музыкальных инструментов, на которых играли в Древнем Израиле, — труба в праздники и рог в случае скорби и бедствий 33, — отражали два вида проповеди: проповедь Закона и проповедь Евангелия соответственно. По Закону нам не избежать гибели, но мы воскресаем под действием Благой вести.

Таким образом, четыре средневековых направления в чтении Библии Лютер свел к двум смыслам Священного Писания — буквальному и тропологическому, то есть духовному. А это значит, что толкование и осмысление Библии в уме и сердце читателя как минимум наполовину определяется делами Божьего Духа.

В отличие от большинства современных библеистов Лютер не признавал резкого раздела между тем, что текст означал для автора, и тем, что он означает для читателя. Он полагал, что Слово обладает неисчерпаемыми возможностями для освобождения читателя в рамках конкретной эпохи и, следовательно, имеет все ту же силу в любом историческом контексте. Поэтому он уделял внимание не столько исторической методологии, господствующей в наши дни, сколько моральным требованиям к читателю Библии.

Первым из этих требований было смирение. Лютер писал:

«Писание не в нашей власти, и его не постичь нашим умом. Вот почему, изучая его, мы ни в коем случае не должны уповать на свое разумение (то есть силу нашего разума). Вместо этого нам должно смиренно молиться, чтобы Он даровал нам понимание, которое дается только кротким. Многие мыслят умно и проницательно, однако тщетно. Ключ к пониманию Священного Писания — страх Божий, и чем больше страх Божий, тем выше понимание» 34.

Второе требование, которое выдвигал Лютер, — сродниться с текстом Писания, причем не интеллектуально, а духовно. «Никто, — утверждал он, — не поймет другого в духовных писаниях, пока не проникнется тем же духом» 35. Этот «закон соответствия» он связывает еще с двумя аспектами: переживание и воплощение в жизнь. Под переживанием Лютер подразумевает способность и желание принять прочитанное сердцем; Дух же так преображает все существо читающего, что принятое сердцем воплощается в жизнь.

Третье требование: прочитанное и понятое слово должно преобразиться в дело. Вот что пишет Лютер:

«Дела приносят больше понимания, нежели слова. Тот, кто не подвергает Писание испытанию жизнью и моралью, очень скоро начинает злоупотреблять им; он впадает в заблуждение, потому что пытается измерять Писание собственным знанием и опытом. Только дела, только практика позволяют понять и истолковать Писание» 36.

И, наконец, в-четвертых, Лютер не считал, что толкование и понимание Писания может иметь конец. Смысл Писания беспределен, а пути, которыми к читателю приходит откровение, неисчислимы. Таким образом, Лютер всегда был открыт для разнообразных толкований; он понимал, как важно чтение Библии для общения святых. Лютер вовсе не считал, что дает верующим единственно верные средства экзегезы, и в своих проповедях оставлял место для самых разных толкований того или иного текста.

Реформация — как лютеранская, так и кальвинистская — считала проповедь основным средством изучения Библии, зачастую в ущерб домашнему и уединенному чтению. Это изначально вело к стремительной реформе доктрины — но не к коренным переменам в жизни обычных прихожан. Пиетисты же полагали, что реформа должна войти в дома простых верующих.

Филипп Спенер в «Pia Desideria» писал, что «необходимо гораздо больше, нежели просто проповедь Слова» 37. Уединенное чтение тоже следовало поощрять. Вот почему он настаивал на проведении неофициальных занятий по изучению Библии, где позволялось высказывать свою точку зрения на те или иные тексты. Служение рукоположенного священства не принесет плодов, если не будет всеобщего священства, служения всего сообщества верующих. А такое служение возможно лишь тогда, когда люди читают Библию дома вместе с родными и друзьями 38.

Позже Август Германн Франке написал краткое руководство по изучению Библии в назидание читателю, где перечислил важнейшие пункты. Читать следовало прямодушно и с открытым сердцем; намерения читателя должны быть чисты; благоговейно подходить к Божьему Слову; читать его с молитвой; читать его в свете Креста; читать, как бы воскреснув вместе со Христом, дабы понимание прочитанного было просвещено Святым Духом 39. Франке отмечает, что книжники и фарисеи тоже читали Священное Писание, и потому следует обращать внимание на фальшивые, неискренние мотивы чтения: гордыня, самовлюбленность, желание продемонстрировать свою ученость и т.д.

Пуританство справедливо называют «движением Библии». Джон Оуэн считал, что толкование Писания должно быть неотделимо от деятельности церкви и читать его следует под руководством опытных проповедников. Иные же (например, Джон Роджерс) на первое место ставили уединенное чтение Библии в молитве и размышлении. Без неустанного чтения Библии, писал Роджерс, жизнь христианина становится ущербной, ибо Писание «полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности» 40.

Ричард Бакстер в «Руководстве христианина» наставлял: «Читайте Священное Писание и чаще размышляйте над ним в уединении; тогда, услышав публичную проповедь, вы скорее сумеете понять, от Бога ли она» 41. Отношение к чтению Библии как к делу первостепенной важности объясняет дальнейшие поучения Бакстера, в которых речь уже идет не столько о чтении, сколько о слушании: «Найдите пастора самого искреннего и самого серьезного и верьте ему». Далее он добавляет еще несколько указаний о том, как читать Библию: «Читайте ее не как обычную книгу, не с прохладным или непочтительным сердцем, но в страхе и любви к Богу, написавшему ее» 42. Пуритане учили подходить к Священному Писанию благоговейно и смиренно, с духом кротким и стремящимся к учению. Тем не менее пуританские проповедники придавали публичному толкованию Библии гораздо большее значение, чем чтению ее дома и наедине с собой.

В XVIII веке с расцветом деизма и рационализма библейская критика воспринималась как критика любого другого письменного текста — не более. Карл Барт, выступая против этой тенденции, замечал:

«Библия дает каждому человеку и каждой эпохе такие ответы на их вопросы, каких они заслуживают. Мы всегда находим в ней ровно то, что ищем, — и не более. Если мы ищем высокого и божественного, мы найдем высокое и божественное; если мы ищем преходящего и «исторического», мы найдем преходящее и «историческое». Вопрос: «Что там, в Библии?» самым оскорбительным образом превращается в противоположный: «А что ты там ищешь? И, главное, кто ты такой, что имеешь дерзость искать?»... Человек, который ждет от Библии исторических фактов или интересных историй, через недолгое время с облегчением возьмется за другую книгу или утреннюю газету... Не верные людские мысли о Боге, но верные божественные мысли о человеке — вот что образует содержание Библии. Библия рассказывает не о том, как нам говорить с Богом, но о том, что Он говорит нам» 43.

Именно так! Все научные споры о библейской герменевтике в конечном итоге сводятся к одному вопросу: «Чего ищет читатель Библии — учености или праведности; кого хочет прославить — себя или Создателя?»