Евангелие от Иоанна: назидательное чтение

Читатель (иудей, христианин или язычник), живший в конце первого столетия от Рождества Христова, когда апостол Иоанн писал свое евангелие, имел ровно одно рациональное основание читать, а именно: только чтение классики, точнее, Нового Завета, порождало людей, достойных подражания. Как утверждает Фестугьер (A. J. Festugiere), считалось, что чтение «творит идеальных людей, чья грубая человеческая природа заново лепится и шлифуется как этически, так и эстетически» 13. Цель книги — сформировать личность; любые другие цели туманны и нелепы. Чтобы говорить и действовать как должно, требовалось следовать примеру лучших и избегать худших.

Именно это Анри Марру (Henri-Irenee Маггои) назвал «цивилизацией пайдейи» 14. Позже появились те, кого апостол Павел назвал «святыми», те, о ком он говорил: «Вы — наше письмо, написанное в сердцах наших, узнаваемое и читаемое всеми человеками» (2 Коринфянам 3:2). Питер Браун (Peter Brown) считает, что для культуры поздней античности была характерна «тенденция находить образцовые примеры в отдельном человеке, а не в чем-то более общем. Несмотря на прошлый опыт грандиозных политических экспериментов, общие примеры никогда не обладали такой же убедительностью, как примеры отдельных героев или героинь» 15.

Культура пайдейи характеризовалась тесной связью поколений и столь же тесными межличностными узами. Молодые люди шли учиться не в некое обезличенное заведение наподобие нынешней Сорбонны или Калифорнийского технологического. Человек шел к человеку, ученик — к учителю; в новозаветном контексте это означало к Павлу, Аполлосу, а по сути — к Самому Христу. Целью книг было формирование и развитие личности; любые иные абстрактные мотивы были бы не поняты и осмеяны. Классиков читали, чтобы становиться классиками. Как замечает Вернер Ягер (Werner Jaeger), «литература — это пайдейя постольку, поскольку она заключает в себе высочайшие стандарты человеческой жизни в их наиболее долговечной и наиболее впечатляющей форме». Святой Григорий Нисский считал Библию христианской пайдейей 16.

Именно в этом классическом контексте мы и читаем Евангелие от Иоанна. Иоанн призывает читателя следовать примерам подлинно верующих и сочувствовать заблуждающимся; образы же тех, кто отверг Иисуса Христа, призваны устыдить читателей-маловеров. Особую роль в Евангелии от Иоанна играют сравнения: они призваны ярче высветить образы, которые должны развивать у читателя стремление слушать, узнавать и повиноваться.

Это вера в апостольское предназначение. Это стремление объединить слушание с верой в Иисуса возвещающего так, чтобы в этом Высшем Образце, в Спасителе мира человеческие жизни полностью преобразились; так, чтобы читатель обретал новую жизнь во Христе Иисусе. Вот что, по мысли Иоанна, означает «читать Библию». Таким образом, библейская герменевтика видится здесь как причастность к жизни Иисуса, рассказанной «учеником, которого любил Иисус». Верить и следовать не какой-то теоретической, абстрактной истине, но Тому, Кто возвестил «Я есмь путь и истина и жизнь». Истина в Евангелии от Иоанна — это Сам Иисус. Если говорить о примере или образце в классическом смысле, то Иисус воплощает то, чему Он Сам учит, — как Слово, ставшее плотью, как воплощенное откровение Божьей истины.

В Евангелии от Иоанна Иисус больше, чем в других евангелиях, говорит с людьми: с Нафанаилом, Никодимом, женщиной у колодца, человеком, слепым от рождения, Мартой (перед воскрешением Лазаря), Марией Магдалиной (в утро Воскресения) и несколько позже — с неверующим Фомой и Петром. И для каждого из этих людей встреча с Иисусом — это встреча с истиной. Более того, для каждого из них это внутреннее освобождение, избавление от того, что их связывало, тяготило и порабощало. Это могло быть что угодно — профессиональный статус (Никодим), традиции поведения (женщина у источника), физическая неполноценность (слепой юноша), жажда доказательств (Марта и Фома), пристрастия (Петр). Все это выявляла и исцеляла истина, бывшая во Христе.

Тех же, кто так и не уверовал в эту истину и не позволил ей исцелить себя, Иоанн в своем Евангелии называет «иудеями». Если, как утверждает современная библейская критика, Евангелие от Иоанна было полностью написано в конце I века, после падения Иерусалима и разрушения храма, то перед иудеями тогда стояла серьезнейшая богословская проблема: преодолеть все бедствия и переосмыслить свое «иудейство» — без храма и вне Земли обетованной. После падения Массады (73—74 гг. от Р.Х.) и поражения восстания Бар Кохбы (132— 135 гг. от Р.Х.) политические взгляды зилотов, состоявшие в борьбе за независимость, потерпели крах.

В раввинистической традиции благодаря усилиям Иоханана бен Заккаи в Явне было разработано учение иудаизма, сочетавшего в себе приверженность Торе и развитие положений, легших в основу Мишны, Талмуда и других раввинистических писаний. Как отмечал Хенгель, неудержимая эллинизация культуры привела к тому, что Тора стала восприниматься как нечто отвлеченное, заменяющее Бога, и Иисус Христос, Который Сам есть Слово Божье, был отвергнут иудеями.

Здесь христианство радикально отделилось от иудаизма, и в этом смысле Евангелие от Иоанна можно рассматривать как острую полемику, направленную против «Писания без Христа». «Ибо закон дан чрез Моисея, благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа» (Иоанна 1:17). Более того: Иисус — Тот, «о Котором писали Моисей в законе и пророки» (Иоанна 1:45). Именно отрицание этого факта и делает «иудеев» в Евангелии от Иоанна антагонистами Иисуса, в то время как в других евангелиях в качестве Его противников выведены только руководители — книжники и фарисеи. «Страх от Иудеев» был главной причиной, по которой они сопротивлялись Его учению (см. Иоанна 6:29 и далее в повествовании о крестных муках).

Призывая читателей Библии осознать этот важнейший вопрос, Иоанн прибегает к самым разнообразным литературным средствам. Он подробно воссоздает сцену суда, излагает разговор Иисуса с Пилатом («Что есть истина?») и, приводя речи свидетелей с обеих сторон, призывает задуматься о ценности их показаний. Как человек толкует Писание и как живет в его свете? Беседы с Иисусом многим помогли избавиться от собственной предвзятости. «Иудеи» же в Евангелии от Иоанна отвергают истину Иисуса, Его откровение, изложенное в тексте, — как отвергают и Его Самого.

Возникает герменевтический вопрос: где же истина? В письменной или устной традиции, которая шла от Торы, в традиционализме и правах наследования? Разве она не в «Слове, ставшем плотью», не в «Голосе с небес»? Как бы ни свидетельствовали о Благой вести Иоанн Креститель и другие, главное свидетельство — Сам Иисус Христос, вокруг Которого и вращается все Евангелие. И если мы осознаем Его личное присутствие в каждом слове Священного Писания, то оно преображает нас. Это и есть «чтение ради подражания».

Трудно переоценить роль Евангелия от Иоанна в цивилизации пайдейи, в эпоху поздней античности, когда чтение рождало людей честных, цельных и достойных. Предполагалось, что прочитанное отразится в коренных переменах жизни, взглядов и поведения. Святой Павлин так откликнулся на наставления своего учителя: «Videbo corde, mente complectar pia, ubique praesentem mihi» — «Я сердцем узрю и приму душой все, что ушло, но живо для меня» 17. Что же узрит читатель-христианин в откровении Христовом — Его Слове?

Священное Писание и отцы-пустынники В IV веке от P. X. в сложном мире Древнего Египта христианство распространялось от эллинизированных городов к окраинам страны. Своеобразная культура отцов-пустынников породила и своеобразную герменевтику. Хотя большинство христиан оставалось неграмотным и учение по традиции передавалось изустно, многие руководители общин были людьми в высшей степени образованными. Они-то и положили начало новой письменной традиции христианской апологетики.

Робин Лейн Фокс (Robin Lane Fox) полагает, что «одним из принципиальных отличий христианской культуры от языческой стал переход от устной традиции мифов и догадок к культуре, прочно основанной на письменном тексте» 18. И все же это верно лишь отчасти, поскольку пустынническая традиция раннего христианства тоже глубоко уходила корнями в устную культуру. Вступая в мир высказываний отцов-пустынников, мы словно вступаем в разговор в надежде услышать слово, необходимое ученикам. Эти высказывания — рассказы, притчи, присловья из повседневной жизни (вероятно, на коптском языке), оказавшие огромное влияние на педагогику пустынных монахов. «Авва, поговори со мной», — эти слова имеют тот же смысл, что и древнееврейская устная традиция «dabar», где слово подразумевает не только мысль и жизнь, но и поступок, дело. Слово обладает силой поступка, потому что это — Божье Слово, данное Его Духом. Именно поэтому оно дарует спасение.

«Авва» («отец») в этих высказываниях предстает не просто толкователем Священного Писания, но и мудрецом, читающим в человеческих сердцах. Оба этих дара основаны на личном опыте. Поэтому слово «аввы» действительно проникает в глубь сердца, наполняя рассказ о встрече с Живым Словом проникновенностью, значимостью и обновленным смыслом. Большие кодексы высказываний отцов-пустынников были собраны и записаны к VI веку от Р.Х. уже независимо от этой в высшей степени личностной устной традиции. До наших дней переведена только их небольшая часть. Но даже эта часть открывает перед современными ученымицелый неизведанный мир, который еще предстоит исследовать и осмыслить.

В высказываниях отцов-пустынников постоянно встречаются «вкрапления» цитат из Писания, но они не представляют собой сплошного текста, к которому мы привыкли в письменной культуре, а разбросаны в хитросплетениях устной и письменной традиции. Как объясняет Бенедикта Уорд (Benedicta Ward), «на язык текстов пустыни так сильно повлияли медитативные размышления над Писанием, что почти невозможно понять, где заканчивается цитата и начинается комментарий» 19. Поэтому малое количество цитат из Писания в высказываниях отцов-пустынников свидетельствует не о незнании Библии, а скорее наоборот — о глубинном постижении священных текстов не только разумом, но и сердцем.

Слова духовных учителей и текстов Писания вплетались в живую ткань почитания тех и других. Писание читали вслух по воскресеньям на еженедельном собрании; кроме того, каждый верующий дважды в день читал псалмы в уединении, следуя наставлению святого Антония: «Пойте псалмы перед сном и после сна и принимайте сердцем поучения Писания» 20. Вокруг правил публичного и уединенного чтения возникали споры, поскольку в некоторых общинах уже сложились традиции чтения вслух. Все сходились в том, что читать Писание следует смиренно, избегая поверхностности и формализма. Глубокое же и смиренное постижение Библии не только вселяло в сердце мудрость, но и даровало читающему радость и чувство причастности к христианскому сообществу.

В жизни, отмеченной молчанием и уединенностью, размышление над Словом единодушно рассматривалось как надежная защита от искушений и дьявольских соблазнов. Общей болезнью душ, глубоко погруженных в себя, была психологическая и духовная подавленность, которая выражалась в чувстве безнадежности и отчаяния. Авва Моисей сравнивал человеческий разум с мельничным жерновом, вращаемым посредством водного потока:

«Разум тоже подвергается всем испытаниям нынешней жизни; он вращается под действием потока искушений, который захлестывает его со всех сторон, и он не свободен от потока мыслей. Но... если... неустанно размышлять о Священном Писании и вызывать в памяти воспоминания о духовном... то это непременно будет рождать духовные мысли и побуждать разум подольше задерживаться на них» 21.

В сознании пустынников Писание не просто превосходило самые возвышенные людские помыслы: его глубина помогала монахам справиться с внутренними страхами, а широта победить внешние искушения. Священное Писание воспринималось как самая сокровенная и самая открытая связующая нить в личной и общинной жизни.

В городах и селах язык обесценивается, и слова теряют смысл. В пустыне с особой силой ощущается значение каждого слова, каждого звука. Монахи тщательно следили за тем, чтобы не сказать понапрасну ни единого слова. Они знали, что речь человека с чистым сердцем должна быть откровенной и бесхитростной. Молчание помогало избегать неоднозначности, свойственной речи, и стремиться к послушанию при чтении Слова Божьего. Именно поэтому отцы-пустынники избегали прямо цитировать Писание или рассуждать о нем подолгу — эта тема была священной в полном смысле слова. Они предпочитали иллюстративные, аллегорические или этические толкования. Последовательность толкования значила больше, чем новизна. Для передачи вероучения из рук в руки тысячелетние притчи значили больше, чем ученые труды. И надо заметить, что личные отношения с текстом определялись личным отношением к его подробностям — описаниям подвигов веры. Для пустынников библейские святые были повседневными собеседниками, с которыми их связывали самые сокровенные чувства.

Умозрительное богословие Оригена не пользовалось авторитетом у отцов-пустынников — они предпочитали собственные аллегорические толкования Писания. Однако такие толкования всегда имели этическую подоплеку и находили применение в жизни. В основе герменевтики отцов-пустынников была Божья любовь. Общины пустыни были школами любви, в которых учились повиноваться заповедям, смиренно принимать аскетизм, побеждать в себе гнев, не судить, носить бремена друг друга и ободрять слабых духом. Этой традиции была свойственна мудрая, проникновенная духовность внутреннего мира, благодаря чему в суровом окружении воспитывалась нежность. Она даровала спокойное и сильное чувство личного присутствия перед другим и с другим — под властью Слова Божьего 22.