КЛИНИКА ЛИНДЕНВУД, ПУРФЛИТ

Глава 11

16 октября 1890.

 

Мы прибыли в Линденвуд на закате. Клиника располагалась в Пурфлите, на самом берегу Темзы. Со всех сторон ее окружали разного рода промышленные предприятия — зерновые мельницы, мельницы, моловшие костяную муку, мыловарни, кожевенные фабрики. Бесчисленные трубы извергали в небеса клубы серого дыма. Лучи заходящего солнца с трудом пробивались сквозь эту плотную завесу. Когда мы ехали по дороге, тянувшейся вдоль реки, я заметила, что на поверхности воды плавают клочья грязной пены и мусор. Темза ускоряла здесь свое течение, словно желая как можно быстрее миновать эту угрюмую местность.

Впрочем, сама лечебница не соответствовала своему невзрачному окружению. Со всех сторон ее окружали высокие каменные стены, потемневшие от времени и копоти. Высокие деревья, росшие вдоль ограды, переплетаясь ветвями, защищали маленький оазис тишины и спокойствия от современного индустриального мира. В конце длинной подъездной дорожки виднелся старинный особняк из известнякового кирпича. Впрочем, я отнюдь не уверена, что скромное название «особняк» подходило этому зданию, напоминавшему своим обликом феодальный замок. Затейливый его фасад украшали стрельчатые арки, по углам возвышались четыре изящные башенки. Доктор Сивард рассказывал мне, что особняк этот в конце прошлого столетия был построен неким аристократом, обладавшим весьма эксцентричным характером. В своем завещании этот чудак выразил желание, чтобы в доме после его смерти была устроена лечебница для душевнобольных, и выделил на ее содержание значительную сумму.

Подъезжая к клинике, я расслышала сквозь стук лошадиных копыт скрежет железа и, обернувшись, увидела, как двое мужчин запирают за нами тяжелые ворота. В душе моей тут же шевельнулась тревога, но я отогнала ее прочь, напомнив себе, что здесь, за этими стенами, моему мужу вернут здоровье. К тому же я наконец узнаю, что случилось с моей лучшей подругой, а если судьба будет ко мне благосклонна, избавлюсь от странных видений, не дающих мне покоя. О, тогда я и думать не думала, какого рода открытия меня ожидают.

Джонатан с готовностью принял мое предложение посетить психиатрическую клинику.

— Такая женщина, как ты, Мина, заслуживает здорового и сильного мужа, — заявил он. — И я готов на все, чтобы стать именно таким. Кроме того, новые теории о природе бессознательного давно меня интересовали. Так что я только рад возможности познакомиться со специалистами, которые просветят мое невежество по этой части.

Оказавшись перед массивной резной дверью, мы позвонили в колокольчик, и через несколько минут нам открыла женщина лет сорока, в накрахмаленном голубом фартуке и чепце. Она сообщила, что зовут ее миссис Снид. Держалась она приветливо, но ее манера как-то криво улыбаться, а также смотреть мимо собеседника показалась мне несколько странной. Стены в просторном холле были обшиты темными деревянными панелями и сплошь увешаны портретами каких-то пожилых джентльменов, которые смотрели на нас не слишком доброжелательно. При всей своей элегантности обстановка, сама не знаю почему, произвела на меня довольно гнетущее впечатление.

— Обед будет подан в семь, — сообщила миссис Снид. — Вы хотите выпить чаю в гостиной или предпочитаете, чтобы я сразу проводила вас в ваши комнаты?

Мы выразили желание выпить чаю. Миссис Снид проводила нас в гостиную с высокими стрельчатыми окнами, сквозь которые проникал тусклый вечерний свет. Мы уселись на старинные высокие стулья с витыми ножками и прямыми жесткими спинками, и молодая горничная в таком же голубом фартуке, как и миссис Снид, подала нам превосходный чай со свежими сливками и имбирным печеньем. Другая служанка разожгла огонь в камине и засветила лампу, так что у нас появилась возможность как следует разглядеть комнату.

Вся мебель здесь была старинная, диваны и кресла обиты парчой и бархатом. В углу поблескивал старинный рояль с гнутыми ножками, похожими на лапы какого-то мифического чудовища. На рояле стоял высокий канделябр, переживший не одно столетие. Однако, присмотревшись получше, я заметила, что обивка на мебели во многих местах потерлась, а сиденья диванов провисают.

— Все здесь совсем не так, как я ожидал, — заметил Джонатан, откинувшись на спинку стула. — Я чувствую себя скорее гостем, чем пациентом.

— Да, трудно поверить, что мы в психиатрической лечебнице, — согласилась я.

Но, в отличие от Джонатана, я ощущала, что разительное несоответствие между внешним обликом и предназначением заведения, в котором мы оказались, внушает мне беспокойство.

Спальня, в которую проводила нас миссис Снид, не уступала гостиной великолепием обстановки. Резной деревянный потолок поддерживали фигуры средневековых монахов в сутанах с капюшонами, и у меня вновь возникло чувство, что за мной наблюдают. Нижнюю часть стен покрывали деревянные панели, верхнюю — выцветшие гобелены, изображавшие сцены охоты. Пышный парчовый балдахин кровати поддерживали четыре витых столбика, тяжелое бархатное покрывало ниспадало до самого пола.

Опустившись на кровать, я поразилась ее мягкости. Может быть, на этом королевском ложе у Джонатана возникнет наконец желание сделать наш брак действительным, пронеслось у меня в голове. Однако, судя по поведению моего супруга, он был далек от подобных мыслей. Джонатан спокойно снял сюртук, вымыл лицо и руки, устроился в глубоком кресле и, взяв со столика какую-то старинную книгу, всецело погрузился в чтение.

Без четверти семь миссис Снид постучала в нашу дверь и напомнила, что обед подан. Вслед за ней мы прошли в столовую, залитую светом свечей. Потолки здесь были такими высокими, что я невольно почувствовала себя лилипуткой. Через несколько минут к нам присоединились Джон Сивард и осанистый пожилой господин с растрепанной седой бородой, закрывавшей половину груди. Над темными его глазами кустились мохнатые седые брови. Измятый его костюм, несомненно, был сшит у хорошего портного, но, скорее всего, это событие произошло еще в прошлом десятилетии. Он поклонился со старомодной учтивостью и поцеловал мою руку. Затем сжал руку Джонатана и долго не выпускал ее.

— Герр Харкер, рад вас приветствовать, — пробормотал он. — Думаю, наше знакомство будет полезным для нас обоих.

При этом он не сводил с Джонатана изучающего взгляда, словно тот был инфузорией под стеклом микроскопа. Доктор Сивард положил конец затянувшемуся приветствию, сказав своему коллеге:

— Доктор фон Хельсингер, вы уже поздоровались с другими нашими гостями?

Итак, перед нами было светило современной психиатрии собственной персоной. Про себя я отметила, что нечесаная борода, измятая одежда и хищный взгляд делают доктора похожим скорее на одного из пациентов клиники, чем на ее главного врача. О том, что передо мной человек науки, свидетельствовал лишь монокль на тусклой серебряной цепочке. Глаза у доктора были до такой степени выпученными, что казалось, они вот-вот выскочат из глазниц и покатятся по полу.

В столовой собрались человек пятнадцать, как вскоре выяснилось, в большинстве своем они жили по соседству с клиникой.

— Заведению вроде нашего следует поддерживать добрые отношения с соседями, — прошептал мне на ухо доктор Сивард, когда гости усаживались за стол.

Две горничные в голубых фартуках разливали вино, непринужденный застольный разговор вертелся в основном вокруг политических событий местного значения. Джонатан, попробовав вино, заявил, что в жизни не пил такого превосходного кларета. Когда подали черепаховый суп, я заметила, что фон Хельсингер внимательно изучил содержимое своей тарелки, наставив на нее монокль, и лишь после этого поднес ко рту первую ложку. Суп показался мне восхитительным, и я поделилась своим восторгом с доктором Сивардом, который сидел со мной рядом.

— Рецепт этого супа подарила нам одна из бывших пациенток, — сообщил он. — Она была в дружеских отношениях с лордом-мэром, и подобный суп готовили на его кухне. Кстати, для того, чтобы должным образом подготовить черепаховое мясо, поварам приходится немало повозиться. На это уходит не меньше двух дней.

Теперь, когда рядом не было Артура Холмвуда, вынуждавшего своего друга держаться в тени, Сивард переменился до неузнаваемости. Он более не выглядел ни печальным, ни подавленным, даже веки его не казались такими тяжелыми. Здесь, в своей родной стихии, он чувствовал себя как рыба в воде.

— И что, среди пациентов существует обычай дарить вам свои кулинарные рецепты, доктор Сивард? — осведомилась я.

— Нет, о таком обычае говорить не приходится, — улыбнулся он. — То был совсем особый случай. Пациентка, о которой идет речь, прежде чем попасть к нам, в течение долгого времени пренебрегала всеми домашними обязанностями. Она не только никогда не заходила на кухню, но не давала себе труда даже заказывать обед. Иными словами, она и слышать не желала ни о каких хозяйственных проблемах. Воспитание детей она полностью доверила гувернанткам, а сама целыми днями читала книги и писала письма выдающимся деятелям либеральной партии. Она, видите ли, являлась горячей приверженкой идеи либерализма.

Доктор фон Хельсингер меж тем доел последнюю ложку супа и удовлетворенно вздохнул.

— В наше время, когда дамы усваивают мужской образ мышления и развивают в себе интеллектуальную пытливость, они зачастую становятся жертвами интеллектуальных расстройств, — важно изрек он. — Если подобные расстройства оставить без лечения, они неизбежно приведут к меланхолии или, что еще хуже, к истерии. Леди, о которой здесь идет речь, повезло. Она вовремя обратилась за медицинской помощью, и мы сумели ей помочь.

— Я объяснил пациентке, что ей следует принуждать себя к выполнению домашних обязанностей, считая это частью лечения, — подхватил доктор Сивард. — И тогда к ней постепенно возвратится естественная склонность к хозяйству, свойственная всем женщинам. Здесь, в клинике, она работала на кухне, готовила еду и подавала ее. Поначалу подобные занятия внушали этой леди отвращение, но постепенно она вошла во вкус и, как видите, даже обогатила наш скромный стол своими любимыми рецептами.

Доктор Сивард позвонил в колокольчик, и горничные подали следующее блюдо — говяжьи отбивные с тушеными овощами. Джонатан, повернувшись к Сиварду, с похвалой отозвался о здешней прислуге. В мягком свете свечей лицо моего мужа казалось особенно красивым. Сейчас он выглядел в точности так, как тот молодой человек, брак с которым являлся пределом моих мечтаний. Произошедшая с ним перемена к лучшему была так значительна, что мне казалось, доктора не поймут, зачем я привезла мужа в клинику.

Одна из дам, услышав замечание Джонатана, тоже похвалила прислугу.

— Вы умеете нанимать горничных, доктор Сивард, — заметила она. — Мне бы следовало взять у вас несколько уроков.

— У моей жены безошибочное чутье на ленивых и нечистых на руку девиц. Именно таких она и предпочитает нанимать на службу, — сообщил ее муж, и все расхохотались.

— Рад, что наши горничные вам угодили, — сказал доктор Сивард. — Это мне вдвойне приятно, потому что в большинстве своем они являются пациентками нашей клиники или были ими когда-то.

Это известие меня поразило. Мне захотелось немедленно повернуться, как следует рассмотреть горничных и понять, несут ли их лица печать душевного заболевания.

— Работа помогает избавиться от многих психических расстройств, — продолжал доктор Сивард. — К тому же, привлекая пациентов к труду, мы экономим средства, необходимые для того, чтобы применять в клинике самые передовые методы лечения.

Я воспользовалась подходящим моментом и повернула разговор в нужное мне русло.

— Доктор Сивард, прежде чем пожениться, мы с Джонатаном договорились, что, став замужней женщиной, я буду посвящать значительную часть своего времени делам благотворительности. Пока мы с мужем находимся здесь, я была бы счастлива предложить вам свои услуги. Поверьте, я не боюсь любой работы.

Мое предложение явно не привело доктора в восторг.

— Подобное желание делает вам честь, миссис Харкер, — промямлил он. — Но, видите ли, наши пациенты зачастую находятся в столь прискорбном состоянии, что могут не оценить ваши добрые намерения. А мне бы вовсе не хотелось, чтобы пребывание в нашей клинике оставило у вас горький осадок.

Видно, ему есть что скрывать, решила я. Значит, необходимо проявить настойчивость.

— Уверена, человеку, который привык к обществу девочек школьного возраста, не страшны самые необузданные из ваших пациентов, — с улыбкой сказала я.

Мое замечание было встречено всеобщим смехом.

— А как вы относитесь к моему предложению, доктор фон Хельсингер? — обратилась я к пожилому джентльмену.

Тот устремил на меня взгляд своих выпученных глаз. Губы его растянулись в улыбке, однако лицо по-прежнему оставалось непроницаемым.

— Если герр Харкер не будет возражать против того, чтобы отложить нашу завтрашнюю встречу, утром я буду иметь удовольствие показать нашу лечебницу прекрасной молодой леди, — галантно произнес он. — В моем возрасте не часто выпадает возможность насладиться столь приятным обществом.

Взгляд, которым он сопроводил свои слова, был так пронзителен, что я невольно поежилась, продолжая при этом любезно улыбаться. Мое смущение не ускользнуло от Джонатана.

— Сожалею, сэр, но отложить нашу завтрашнюю встречу не представляется мне возможным, — заявил он непререкаемым тоном. — И в Лондоне, и в Экстере меня ожидают важные дела, к которым мне хотелось бы вернуться как можно скорее.

Я взглянула на своего мужа с удивлением. За долгие месяцы, прошедшие со времени его болезни, я перестала рассчитывать на его защиту и поддержку.

— В таком случае удовольствие показать клинику миссис Харкер принадлежит мне, — заявил доктор Сивард. В голосе его мне послышалась какая-то двусмысленность, и я задалась вопросом, уловил ли ее Джонатан. — Разумеется, если вы не возражаете, мистер Харкер, — обернулся Сивард к моему мужу.

— Не вижу причин возражать, — заявил Джонатан таким голосом, словно принес великую жертву.

 

Всю ночь меня преследовали глухие стоны, прорывавшиеся сквозь пелену моей дремы. Несколько раз я просыпалась, и, сидя в постели, прислушивалась к тишине. Странные звуки смолкали, и, уверившись, что они являются частью моего сна, я вновь опускала голову на подушку. Не удивительно, что после столь тревожной ночи я проснулась с головной болью.

Рано утром горничная внесла в нашу комнату поднос с завтраком, а ровно в восемь явился служитель, которому было поручено проводить Джонатана в кабинет доктора фон Хельсингера. Судя по всему, никому из посторонних не разрешалось расхаживать по клинике без сопровождения.

Пятнадцать минут спустя после ухода Джонатана в дверь постучала миссис Снид и предложила отвести меня к доктору Сиварду. Любопытно, эта особа тоже лечилась здесь от какого-нибудь психического расстройства, размышляла я, приглядываясь к своей спутнице. Речь миссис Снид была спокойной и внятной, но лицо ее беспрестанно подергивалось, словно она хотела подмигнуть, но не решалась осуществить свое намерение. Вслед за ней я спустились по широкой лестнице. Оказавшись на нижнем этаже, я услышала те самые голоса, что преследовали меня во сне, и на мгновение остановилась в растерянности. Казалось, даже стены здесь испускают жалобные стоны.

Стоны эти стали еще громче, когда мы пересекли холл. Миссис Снид извлекла из кармана фартука связку ключей и отперла высокие двустворчатые двери. Тут слух мой поразила дикая какофония звуков. Визг, рычание, плач, крики и завывания — все это сливалось в один нестройный хор, отчаянную песнь несчастья. Прислушавшись, я различила в этом хоре высокие и низкие голоса. Тем не менее все они принадлежали женщинам, и я спросила у своей спутницы, где же мужчины.

— Это женское отделение, — пояснила миссис Снид. — Мужчины содержатся отдельно.

Не обращая на шум ни малейшего внимания, моя провожатая двинулась вдоль по коридору, мимо множества дверей, некоторые из которых были снабжены смотровыми глазками, а другие — зарешеченными оконцами. Если в той части дома, где располагались жилые помещения, пахло, как и во всех старинных домах, сухим деревом и пылью, здесь, в клинике, воздух был насквозь пропитан запахом железа и ржавчины. Мы вновь поднялись по какой-то лестнице, на этот раз узкой и темной, и оказались перед дверью в кабинет доктора Сиварда.

Войдя в эту тесную комнатку с высоким потолком и узкими окнами, я увидела, что доктор сидит за столом и говорит что-то в стоящий перед ним фонограф. Заслышав шаги за спиной, он резко повернулся.

— Доброе утро, миссис Харкер, — приветствовал он меня. — Я тут пытался доверить фонографу кое-какие свои врачебные наблюдения. Чрезвычайно удобное изобретение этот фонограф. Вы с ним знакомы?

— Откуда же, — пожала плечами я, вспомнив наставления Кейт. Если верить мой подруге, изображая полнейшее невежество, я быстрее достигну цели. Мужчины обожают демонстрировать перед женщинами свои знания. Доктор Сивард, несомненно, был рад возможности объяснить мне, как работает хитроумная машина.

— Вы записываете все, что происходит в клинике? — осведомилась я, надеясь, что он сочтет мой вопрос проявлением обычного женского любопытства.

— Да, все важные события мы стараемся фиксировать, — ответил доктор. — Теперь, когда у нас есть фонограф, это стало намного проще.

Он предложил мне чашку чая, но я заверила его, что горю желанием безотлагательно начать знакомство с лечебницей.

— Что ж, тогда идем, — кивнул Сивард и, захватив какие-то бумаги, лежавшие на столе, распахнул передо мной дверь. Мы спустились по лестнице и оказались в холле, где нам поклонились две женщины в голубых передниках.

— Хочу вам представить миссис Харкер, которая выразила желание помочь нам в нашей работе, — обратился к ним доктор Сивард.

Женщин, смеривших меня не слишком приветливыми взглядами, звали миссис Кранц и миссис Вогт, и они являлись старшими смотрительницами.

— В большинстве своем наши больные не представляют опасности, но эти две леди строго следят за тем, чтобы в клинике не возникало никаких непредвиденных случаев, — сообщил он мне, прежде чем кивком головы позволить смотрительницам удалиться.

— Мне вовсе не по душе, что вы все время величаете меня миссис Харкер, — с улыбкой заметила я, когда мы вновь остались вдвоем. — Это звучит слишком официально. Сделайте одолжение, зовите меня просто Мина.

— С превеликим удовольствием, — откликнулся он. — Только уж и вы, в свою очередь, зовите меня Джон. Однако в присутствии пациентов, да и всех прочих, нам лучше не позволять себе подобных вольностей.

— Разумеется, доктор Сивард, — кивнула я.

Возможно, затевая с доктором подобие флирта, я совершала ложный шаг. Но я чувствовала, что нравлюсь ему, и не могла устоять перед искушением использовать это обстоятельство в своих целях.

Сивард распахнул очередные двери, и мы оказались в маленькой библиотеке с высоким потолком, обшитым деревянными панелями, и камином, в котором тлел огонь. За ломберным столом две пожилые женщины играли в карты, молодая девушка, лежа на диване, что-то бормотала себе под нос и гладила свои груди. Две дамы, безмолвно шлепавшие картами по столу, не обращали на нее ни малейшего внимания.

Мы с доктором остановились в дверях. Никто даже не взглянул в нашу сторону.

— Это Мэри, — вполголоса сообщил он, указав на девушку. — Она поступила к нам три месяца назад. Ей всего пятнадцать. Родители девочки были вынуждены обратиться к нам, так как поняли, что период полового созревания оказался губительным для рассудка их дочери. Хотите заглянуть в ее медицинскую карту?

С трудом разбирая слова, нацарапанные торопливым и небрежным почерком, я прочла:

«Факты, указывающие на душевную болезнь: Беспричинный смех, который сменяется упорным молчанием. В обществе мужчин проявляет чрезмерное возбуждение и шаловливость. По словам родителей, как-то раз принялась ходить колесом на лужайке, на виду у многочисленных зрителей обоих полов. После этого случая они попросили семейного доктора осмотреть их дочь, однако она воспротивилась осмотру и даже на просьбу высунуть язык ответила отказом».

Я перевернула несколько страниц, дабы ознакомиться с последними записями доктора Сиварда, сделанными несколько дней назад.

«Пациентка ест без аппетита, часами сидит, закрыв глаза, и поглаживает свои груди. Водолечение, изоляция и прочие методы не возымели никакого эффекта. Вагинальные свечи с бромидом калия, применяемые для снятия возбуждения, принесли лишь временное облегчение. В период менструаций пациентка пребывает в состоянии крайнего волнения, все прочее время полностью погружена в себя».

— Сегодня она совершенно спокойна, — заметил доктор, забирая у меня карту и делая в ней какие-то пометки. — Не будем ей мешать.

Тем временем одна из пожилых леди бросила на стол последнюю карту, которую держала в руках. Седые ее волосы, в которых темнело несколько каштановых прядей, были уложены в аккуратную прическу и казались мраморной глыбой с редкими прожилками. По виду ей могло быть и шестьдесят, и восемьдесят лет. Она заметила мой взгляд, и глаза ее, как это ни удивительно, тут же вспыхнули живым огнем.

Я была поражена, разглядев, что глаза имеют ярко-зеленый оттенок, который можно встретить лишь у детей или у молодых девушек. Создавалось впечатление, что глаза эти принадлежат другому лицу, тому девичьему лицу, которое давным-давно исчезло под маской бесчисленных морщин. Во всем прочем внешность пациентки вполне отвечала ее возрасту — кожа на руках была желта, как пергамент, тело иссохло от времени.

— Эта женщина так странно на меня смотрит, — шепнула я на ухо Сиварду.

— Вивьен провела здесь много лет, — пояснил он. — Я не могу представить вас ей в присутствии леди Грейсон, ее партнерши по картам. Дело в том, что леди Грейсон считает Вивьен королевой, и убеждать пожилую даму в противном будет чрезвычайно жестоко.

Осторожно прикрыв за собой дверь в библиотеку, мы вновь двинулись по коридору. Доктор все время убыстрял шаг, и мне с трудом удавалось не отставать от него. Наконец он остановился около двери, снабженной зарешеченным окошечком. Заглянуть внутрь я не могла, так как Сивард встал прямо напротив окна. Разобраться в звуковом сумбуре, наполняющем холл, было нелегко, и все же я заметила, что из-за этой двери не долетает ни единого стона. Сивард достал из кармана ключ, вставил его в замок и обернулся ко мне.

— Джемина, которую вы сейчас увидите, страдает тяжелым эмоциональным расстройством, — сообщил он, открыл карту и прочел вслух: — Пациентка общительна, жизнерадостна и чрезвычайно разговорчива. Однако временами впадает в подобие ступора и отказывается от пищи. В такие периоды рекомендуется насильственное кормление.

— Насильственное кормление? — эхом переспросила я, моментально вспомнив, что подобной процедуре подвергалась и Люси.

— Да, — кивнул Сивард. — Осуществляется это следующим образом: в рот пациента вставляется трубка, через которую в пищевод вводится питательная смесь из молока, яиц и оливкового масла.

— Понятно, — кивнула я и судорожно сглотнула, представив трубку в своей собственной гортани.

— Не сомневаюсь, Мина, вы думаете сейчас, что это жестоко, — проницательно заметил доктор. — Но разве подобная жестокость не оправданна, когда речь идет о спасении жизни больного, вознамерившегося уморить себя голодом? Среди молодых женщин подобное намерение встречается удручающе часто.

Сивард опустил глаза в карту и вновь принялся читать:

— Менструации у пациентки наступают нерегулярно, но при этом чрезвычайно обильны. Подобный симптом свидетельствует о нестабильности нервной системы. Если нам удастся отрегулировать ее циклы, это благотворно скажется на ее психическом здоровье. Прошу прощения за столь неделикатные подробности, — добавил он, пристально взглянув на меня.

Небрежное извинение ничуть не меняло сути дела. Я догадывалась, доктор жаждет вогнать меня в краску, намеренно заводя разговор о предметах, о которых не принято упоминать в обществе.

— Прошу вас, Джон, не надо извиняться, — сказала я вслух. — Я пришла сюда для того, чтобы помочь людям, которые здесь находятся. И если я хочу найти с больными общий язык, я должна узнать о них как можно больше.

— Когда Джемина поступила к нам, у нее так тряслись руки, что она ничего не могла делать. Этот неприятный симптом значительно ухудшал ее душевное состояние, и прежде всего мы попытались избавить пациентку от нервической дрожи.

С этими словами Сивард повернул ключ в замке и открыл дверь. Передо мной открылась длинная комната, где примерно два десятка женщин разных возрастов, сидя за столами, занимались всевозможными рукоделиями. Из-под их ловких пальцев выходили вязаные шарфы и шали, вышитые салфетки, наволочки, чепчики и митенки. Нитки и ткани, из которых они мастерили все это, казались особенно яркими на фоне белых больничных стен и серых платьев пациенток.

Чуть в стороне сидела женщина в голубом фартуке, указывавшем на ее принадлежность к персоналу. Сивард едва заметно кивнул ей. Кроме смотрительницы, никто из находившихся в комнате не заметил нашего появления.

— Пациенты обычно поступают к нам в состоянии крайней эмоциональной нестабильности, — продолжил свои разъяснения доктор. — Тревоги, страхи и фобии буквально раздирают их сознание на части. Занимая их руки работой, мы помогаем им отвлечься. Изделия, которые производят больные, мы продаем на благотворительных ярмарках, что обеспечивает клинику дополнительными средствами. Представьте себе, мы даже выполняем заказы, поступающие от некоторых наших соседей. Кстати, вся одежда для пациентов и персонала тоже шьется здесь, в этой мастерской.

— Замечательно, — кивнула я. — Я вижу, у вас все продумано до мелочей.

— Джемина! — позвал Сивард.

Молодая женщина с черными как смоль волосами подняла голову. Увидев доктора, она бросила пяльцы, которые держала в руках, и подбежала к нему. Ее нежная кожа цвета сливок и сияющие глаза плохо сочетались с грубым больничным платьем, висевшим на ней как на вешалке. Я с удивлением отметила, что ногти у нее обкусаны чуть не до самого корня, кончики пальцев покраснели и воспалились. Она попыталась броситься Сиварду на шею, однако он не дал ей сделать этого.

— Спокойнее, спокойнее, — пробормотал он, сжав запястье тонкой руки, которую девушка была готова обвить вокруг его шеи. — Джемина, как вы сегодня себя чувствуете? Судя по вашему цветущему виду, неплохо.

— Да, доктор, неплохо. Очень, очень, очень неплохо. Просто восхитительно.

— В вашей карте записано, что сегодня вы кушали с аппетитом, — сообщил Сивард. — Это весьма похвально, Джемина. Кстати, познакомьтесь с миссис Харкер. Завтра она принесет вам ланч.

Хотя Джемина, похоже, была всего на несколько лет моложе, чем я, она сделала мне книксен.

— Если вы и впредь будете хорошо кушать и прилежно работать, вскоре мы выпишем вас домой, — пообещал Сивард.

Девушка отступила на два шага назад и протестующим жестом вскинула руки.

— Нет, нет, я не хочу! — воскликнула она. — Не хочу домой. Не надо меня выписывать. Я больна. Говорю вам, я очень больна!

Пораженная столь внезапной вспышкой, я даже подалась в сторону из опасения, что девушка на нас набросится. Смотрительница поднялась со своего стула, но доктор сделал ей знак оставаться на месте.

— Успокойтесь, успокойтесь, Джемина, — произнес он. — Я вовсе не хотел вас расстроить. Разумеется, мы не станем выписывать вас домой, пока вы полностью не поправитесь.

Девушка, внимая его словам, немного присмирела.

— Будьте умницей. Идите, принимайтесь за свое шитье, — напутствовал ее Сивард.

Она повела плечами и откинула голову, словно собираясь пуститься в пляс, однако передумала и вернулась за стол. Мы с Сивардом вышли из мастерской.

— Вы видите, как переменчиво настроение наших больных, Мина? — спросил он, когда дверь за нами закрылась. Уголки его глаз утомленно опустились. Сивард явно рассчитывал на то, что я проникнусь к нему жалостью, но я была далека от подобного чувства. Напротив, мне пришло в голову, что юная Джемина влюблена в своего доктора и именно по этой причине не желает покидать клинику. Очень может быть, их отношения далеко выходят за рамки отношений между врачом и пациенткой, решила я.

— Джемина здесь уже шесть месяцев, — сообщил Сивард, перебирая карты. Найдя карту Джемины, он прочел вслух: — Факты, указывающие на душевную болезнь: пациентка убежала из дома и пропадала три дня, а вернувшись, заявила, что вышла замуж за железнодорожного полисмена. При этом она не могла назвать его имя и сообщить, где он живет. Несколько раз повторяла побег, пытаясь вернуться к полисмену, который, по заверениям ее родителей, не существует. Находясь дома, часто вставала у окна, распахнув халат и выставив на всеобщее обозрение обнаженное тело.

Семейный врач, наблюдавший пациентку, пришел к следующему заключению: «Девушка полностью утратила контроль над собой вследствие болезненно гипертрофированной чувственности». Находясь в Линденвуде, пациентка несколько раз пыталась совершить побег, так что нам пришлось лишить ее свободы движений.

— Лишить ее свободы движений? — переспросила я, стараясь при этом следовать наставлениям Кейт и кокетливо улыбаться.

— Да, в нашей клинике мы делаем это самым гуманным из всех существующих способов, — ответил Сивард. — Вы хотите увидеть приспособления, которые мы при этом используем?

— О да! — ответила я с энтузиазмом ребенка, которому предложили угоститься мороженым.

Доктор Сивард провел меня в дальний конец коридора, завернул за угол, извлек из кармана ключ и отпер очередную дверь. Мы оказались в комнате с небольшим полукруглым окном, служившим единственным источником света. В воздухе стоял едкий химический запах. Я невольно сморщила нос, и это не ускользнуло от внимания моего спутника.

— Здесь пахнет аммиаком, который используется для чистки кож, — пояснил он. — Мы стерилизуем приспособление после каждого использования. Стараемся не отставать от последних достижений науки.

Оглядевшись по сторонам, я увидела, что на стенах во множестве висят кожаные ремни и петли различной ширины и длины. Сивард открыл шкаф и вытащил оттуда льняную рубашку с длинными рукавами и целой системой завязок.

— А это для чего? — спросила я.

— В подобное одеяние мы наряжаем самых буйных наших пациентов — тех, что могут причинить вред себе и другим. Поверьте мне, эти рубашки оказывают чрезвычайно умиротворяющее действие.

— Умиротворяющее действие? — верная своей незамысловатой тактике, тупо переспросила я.

— Да, и представьте себе, особенно благотворно этот наряд воздействует на женщин. Стоит лишить их возможности двигать руками, у них сразу успокаиваются нервы. Женщины — чрезвычайно возбудимые существа. Множество причин могут нарушить их хрупкое душевное равновесие. Возьмем, к примеру, молитву. Мужчине она помогает сосредоточиться и обрести душевный покой, а на женщину производит обратный эффект, приводя ее в экзальтацию. Чтение романов тоже приносит дамам скорее вред, чем пользу. А эти рубашки, несмотря на свою видимую невзрачность, производят такое же действие, как самые изысканные туалеты — помогают дамам воспрянуть духом.

— Неужели? — пропела я, придав своему лицу самое что ни на есть простодушное выражение. Взгляни на меня сейчас Кейт, она была бы довольна своей ученицей. — Не представляю, как выглядит женщина в таком наряде!

— Сейчас увидите, — пообещал Сивард и, развернув смирительную рубашку, вплотную подошел ко мне. Теперь нас разделяло всего несколько дюймов, и я ощущала тепло, исходившее от его тела.

— Прошу вас, вытяните руки, — попросил доктор.

Я выполнила его просьбу, и он натянул на мои руки длинные рукава.

— Вам она слегка великовата, — пробормотал он себе под нос и завязал концы рукавов у меня за спиной. При этом он притянул меня к себе, так, что спина моя коснулась его груди. Он глубоко вздохнул, и я ощутила, как вздымается его грудь.

— Готово, — пробормотал он. — Вы выглядите потрясающе.

Доктор взял меня за плечи, желая повернуть лицом к себе, и на мгновение, всего на мгновение, заключил в объятия. Я вздрогнула. Не знаю, помогало ли это одеяние успокоить нервы другим женщинам, но я, превратившись в подобие египетской мумии, чувствовала себя до крайности неловко. Сознание того, что я более не владею собственными руками, вызвало у меня приступ паники, который мне с трудом удалось подавить.

— Ну что, какие ощущения? — осведомился доктор, погладив меня по плечам.

Хотя я не желала в этом признаваться, прикосновения его были приятны. На какое-то мгновение мне даже захотелось, чтобы странное положение, в котором я оказалась, длилось как можно дольше. О, если бы можно было ощущать близость Сиварда и при этом его не видеть!

— Мина.

Доктор произнес мое имя так вкрадчиво и мягко, что мне показалось, я чувствую, как звуки вплыли в мое ухо по воздуху. Я уперлась взглядом в стену, увешанную кожаными ремнями.

— Я ощущаю себя совершенно беспомощной и беззащитной, — призналась я. — Мне очень хочется свободно шевелить руками, и при мысли, что это невозможно, я содрогаюсь от страха.

— Но вам абсолютно нечего бояться, — прошептал Сивард мне на ухо. — Рядом с вами я. Неужели вы думаете, я дам вас в обиду?

Он усадил меня в кресло с высокой деревянной спинкой, а сам опустился передо мной на колени.

— Разве вы не чувствуете умиротворения и покоя? — спросил он, неотрывно глядя на меня своими темно-серыми глазами.

Создавалось впечатление, что, ответив отрицательно, я разобью ему сердце.

— Благодаря этим рубашкам у наших пациентов возникает ощущение безопасности, — заметил Сивард и, протянув руку, коснулся моей спины. — Чувствуете, здесь есть специальные завязки?

Щека его почти касалась моей. Я сидела затаив дыхание. Во рту у меня пересохло, язык прилип к гортани. Не в силах сказать ни слова, я молча кивнула. Сивард встал, подошел к стене и вернулся с длинной кожаной петлей в руках.

— Если пациент никак не может успокоиться, мы привязываем к рубашке эту петлю и крепим ее к стене, — сообщил Сивард. — Таким образом нам удается предотвратить приступ буйства, не привязывая больного к кровати. Я хочу, чтобы вы убедились, насколько гуманны наши методы. Мы стараемся не причинять пациентам ни малейшей боли.

Он снял со стены еще одну кожаную петлю и зашел мне за спину. Я почувствовала, как он возится с завязками, прикрепляя петли к смирительной рубашке. Руки мои начали затекать, но это неудобство казалось пустячным по сравнению с бешеным сердцебиением, из-за которого у меня временами темнело в глазах. Доктор туго натянул ремни, вынудив меня плотно прижаться к спинке кресла.

Я вспомнила, как в школе мучила девочек, выправляя им осанку при помощи привязанной к спине доски. Пожалуй, подобное приспособление куда более эффективно, пронеслось у меня в голове. Не зря Сивард гордится тем, что их клиника оборудована по последнему слову науки. Доктор меж тем прикрепил петли к специальному крюку на стене и отступил на шаг, любуясь своей работой. Теперь я была полностью лишена свободы передвижения.

— Вам ведь ничуть не больно, верно? — осведомился Сивард.

Голос его был мягок, как подтаявшее сливочное масло.

— Уверен, корсет доставляет вам гораздо больше неприятных ощущений. Согласно моей теории, женщины настолько привыкли к доставляемым корсетом неудобствам, что наши смирительные рубашки кажутся им милым пустяком.

Я по-прежнему не могла ни вдохнуть полной грудью, ни говорить. Смирительная рубашка не стесняла свободу моего дыхания, но сознание собственной беззащитности едва не довело меня до обморока. Я полностью находилась во власти Сиварда. Он мог беспрепятственно творить со мной все, что ему взбредет в голову.

Доктор вновь опустился передо мной на колени.

— Я вижу, Мина, вы никак не можете расслабиться. Попытайтесь