Часть восьмая

ЛОНДОН

Глава 17

22 ноября 1890.

 

Дверь особняка была открыта, приглашая нас войти в просторный холл. Нас никто не встретил, однако в доме было тепло и повсюду горели лампы. Граф снял плащ и швырнул его на пол.

— Для тебя уже приготовлена горячая ванна, — сообщил он. — Будь любезна к полуночи быть одета, я отвезу тебя на встречу с твоим драгоценным Джонатаном. Вся здешняя прислуга, разумеется, в твоем распоряжении.

Держался он холодно и отстраненно, всем своим видом показывая, что у него нет желания пускаться со мной в разговоры. Прежде чем я успела хоть что-то спросить, он исчез. Я направилась в ванную комнату и с наслаждением погрузилась в пахнущую лавандой воду, надеясь утопить в ней свои тревоги. Мне трудно было представить, каким образом графу удалось устроить мою встречу с Джонатаном, да еще в полночь. Но у графа не было привычки бросать слова на ветер, это я знала. Мне оставалось лишь питать надежду, быть может, совершенно безосновательную, что он не оставит меня своими попечениями и по-прежнему будет ограждать от всех опасностей. Что касается Джонатана, то он, скорее всего, ныне не испытывает ко мне никаких чувств, кроме страха. Однако узнав, что я ношу его ребенка, он, возможно, изменит свое отношение и по мере сил тоже будет заботиться о моем благополучии. Мне ничуть не хотелось быть предметом попечений Джонатана, но я понимала, что мой долг — сообщить о своей беременности отцу ребенка. В противном случае мальчик, выросший без отца по моей вине, несомненно, проникнется ко мне ненавистью.

Граф прислал ко мне горничную, француженку по имени Одетта, с подносом, уставленным едой, на которую я с жадностью набросилась. Про себя я отметила, что силы мои возросли — несмотря на беременность, на этот раз полет в объятиях графа ничуть не утомил меня. Если я вынашиваю смертное дитя, почему моя собственная природа изменяется, в недоумении спрашивала я себя.

Выйдя из ванны, я уселась за туалетный столик, и Одетта уложила мои волосы в замысловатую прическу, так что пряди, скрепленные драгоценными заколками, образовывали на макушке подобие короны. Потом она помогла мне надеть роскошное платье из сверкающей изумрудно-зеленой тафты и набросила на плечи накидку того же цвета. Взглянув на себя в зеркало, я изумилась произошедшему со мной преображению. Никогда прежде я не выглядела так эффектно. Любопытно, по какой причине граф выбрал для меня столь экстравагантный и стильный наряд, думала я. Быть может, он полагает, Джонатан, увидав столь шикарную женщину, вновь воспылает ко мне любовью и предъявит на меня супружеские права?

Глубокий вырез платья был обшит крошечными драгоценными камнями, бросавшими на мое лицо причудливые отсветы. Одетта чуть тронула мои щеки румянами, а губы — помадой. Беспокоясь о том, чтобы не навредить ребенку, я попросила ее не затягивать шнуровку корсета слишком туго. Тем не менее благодаря корсету моя и без того тонкая талия казалась еще тоньше, а высокая грудь — еще выше. Подол платья был скроен так удачно, что бедра мои приобрели плавный русалочий изгиб. Когда туалет мой был полностью закончен, мы с Одеттой на несколько мгновений замерли перед зеркалом, любуясь представшей перед нами картиной. Прежде чем я вышла из комнаты, горничная вручила мне черную бархатную полумаску, на которой были изображены кошачьи глаза.

Увидев меня, граф постарался не выказать ни малейших признаков восхищения. Он лишь молча кивнул и помог мне сесть в карету. По пути мы хранили молчание, и я, желая оставить графа в неведении относительно моего душевного состояния, гнала прочь все мысли. Разглядеть выражение его лица не представлялось возможным, ибо оно было скрыто шелковой полумаской. Я пыталась представить, куда мы направляемся. Судя по нашим бальным туалетам, нас ожидало некое светское сборище. Но неужели там мы встретим Джонатана? Неужели он согласится принять приглашение, зная, что среди гостей будет граф? Не в силах более выносить неизвестность, я без обиняков спросила у своего спутника:

— А Джонатану известно, что сегодня мы с ним должны встретиться?

— Некоторым образом, — последовал уклончивый ответ.

«Почему ты не хочешь со мной разговаривать?» — вновь задала я вопрос, на этот раз безмолвно.

— Какой смысл в разговорах? — устало откликнулся он. — Я не могу сказать тебе ничего, что ты не знаешь сама. Тебе предстоит принять решение, Мина, и я не хочу вмешиваться. Всякий раз, когда я вмешивался в твою жизнь, мне приходилось платить за это дорогую цену. Больше я не повторю подобной ошибки.

С этими словами граф отвернулся и уставился в окно.

Я последовала его примеру, хотя мелькавшие за окном дома и улицы ничуть не интересовали меня. Думаю, мы находились где-то в Мейфейр, когда граф постучал в окно тростью, приказывая кучеру остановиться. Граф вышел из кареты первым и помог спуститься мне. Он взял меня под руку, и я удивилась тому, каким равнодушным стало его прикосновение. Человек, идущий рядом, не был со мной ни груб, ни нежен — он едва обращал на меня внимание. Мы двинулись по узкой улочке, в конце которой виднелась небольшая площадь с садом посередине. Хотя стояла глубокая осень, деревья в этом саду были покрыты зеленью, а кусты — цветами. Пораженная этим чудом, я остановилась, чтобы получше рассмотреть ярко-розовый пион, высунувшийся меж прутьев кованой железной решетки, но граф нетерпеливо потянул меня вперед.

Площадь была бы погружена в полную темноту, если бы не свет, падающий из окон трехэтажного особняка в георгианском стиле, который, судя по всему, и служил целью нашего путешествия. Мы поднялись по ступенькам крыльца, снабженного эффектным портиком с четырьмя коринфскими колоннами, и граф постучал в дверь исполинским кольцом, укрепленным в пасти бронзового льва. Дверь распахнулась, и мы оказались в просторном вестибюле с мраморными полами. Широкая лестница со сверкающими позолоченными перилами вела на второй этаж. Два дворецких в ливреях склонились перед нами в поклоне, один из них взял наши плащи, другой подал нам по бокалу с шампанским.

Поднявшись по мраморной лестнице, мы оказались в бальном зале, где играл оркестр и пары кружились в вальсе, создавая в центре комнаты подобие разноцветного вихря. Я заметила, что на всех танцорах были маски, на некоторых самые простые, на других — весьма причудливые, украшенные шутовскими колокольчиками, драгоценными камнями, золотыми крыльями и клювами хищных птиц. Некоторые джентльмены носили золотые и серебряные маски, полностью скрывавшие их лица, были и такие, чьи наряды дополняли воротники из птичьих перьев. Комната была залита удивительным неровным светом, источник которого я никак не могла определить. В камине весело полыхал огонь, но свечи в бесчисленных канделябрах не горели. Приглядевшись получше, я поняла, что свет исходит от самих танцоров. Все они, подобно графу, распространяли сияние — достаточно мягкое, чтобы не слепить глаза, и достаточно сильное, чтобы разогнать сумрак.

— Где мы? Кто хозяин этого дома? — в волнении обратилась я к своему спутнику.

Окинув комнату взглядом, я не увидела никого, хотя бы отдаленно напоминавшего Джонатана. Да и какой ветер мог занести моего мужа на столь эксцентричный маскарад?

— У этого дома нет хозяина, — негромко сказал граф. — Объяснить, что здесь происходит, нелегко, но я попытаюсь. То, что ты видишь перед собой, — коллективная галлюцинация, воплощение сокровенных желаний. Все мы — часть этой галлюцинации. Среди здешних гостей немало тех, кто принадлежит к моей породе. Некоторые из них привели к себе смертных, к которым в данный момент испытывают нежные чувства.

Граф взял меня под руку. Мы пересекли бальный зал и миновали целый лабиринт темных комнат, в каждой из которых уединилась одержимая похотью пара, совокуплявшаяся без всякого стеснения. Всякий раз, нарушая их уединение, я стыдливо отводила глаза, и все же видела свечение обнаженных тел, гибкие, как змеи, руки, переплетенные в объятиях, ноги, взметнувшиеся в воздух подобно крыльям. В одной из комнат с потолка свисали качели, на которых раскачивалась леди в костюме Евы. В другой комнате перед нами предстала сцена совсем иного рода: дама с высокой прической, в платье с пышным кринолином играла на пианино, а джентльмен в напудренном парике переворачивал для нее страницы нот. Голова у меня кружилась от музыки и шампанского, и я никак не могла понять, кто передо мной — смертные или же существа, наделенные способностью жить вечно.

Я вопросительно взглянула на графа.

— Все, кого ты видишь, явились сюда с одной целью — найти ответы на свои вопросы и исполнить свои желания, — пояснил он. — Твое желание — увидеть Джонатана. У него есть свои причины находиться здесь. Так что все устроилось наилучшим образом.

Он распахнул двойные двери и пропустил меня вперед. Мы оказались в комнате, где горело множество свечей. Потребовалось несколько мгновений, чтобы глаза мои привыкли к мерцающему свету. Разглядев наконец представшую передо мной картину, я буквально оцепенела. Три роскошных платья, брошенных в кресло, два белых и одно ярко-алое, образовывали подобие креста. На исполинских размеров кровати, покрытой пунцовым бархатным покрывалом, возлежал Джонатан. Белокурая женщина в красном корсете — я знала, что это Урсулина, — оседлала его чресла и неслась в бешеной скачке. Ее чувственные пухлые губы извивались от наслаждения, обнажая ряд жемчужных зубов. Две темноволосые женщины, лежавшие по обеим сторонам от Джонатана, ласкали и целовали то его, то друг друга. Веки Джонатана были плотно опущены, рот приоткрыт, на лице застыло выражение неземного блаженства. Темноволосые ведьмы принялись сосать пальцы на его руках, а Урсулина закинула голову, открыв длинную белоснежную шею.

Охваченная ужасом и отвращением, я хотела бежать прочь, но ноги мои словно приросли к полу. Граф с нескрываемым интересом наблюдал за мной сквозь прорези маски. Сладострастники, развлекавшиеся на постели, не обратили на нас ни малейшего внимания. Это всего лишь видение, не имеющее ничего общего с реальностью. Но при виде белокурой бестии, ублажающей моего мужа, бешеная ярость овладела мной. Я позабыла обо всем, кроме одного — передо мной соперница, покусившаяся на мужчину, который принадлежит мне по праву. Я должна во что бы то ни стало наказать ее, раз и навсегда отбить у нее охоту совращать чужих мужей.

Я неотрывно смотрела на ее беззащитное горло, пытаясь сосредоточить свою ненависть. Наконец я ощутила, что способна на расстоянии нарушить целостность ее кожи. Не двигаясь с места, я пальцем начертила в воздухе полумесяц, и у основания ее шеи возник глубокий разрез. Она повернула голову, и взгляды наши встретились. В темных глазах моей соперницы вспыхнуло сначала изумление, потом неистовая злоба. Мгновенно преодолев разделяющее нас расстояние, я присосалась к ране с такой силой, что Урсулина слетела с Джонатана и вцепилась руками в пунцовое покрывало. Я с упоением сосала ее кровь, наслаждаясь непривычным терпким вкусом. Более всего кровь ее напоминала сок недозрелого плода, который вяжет рот и в то же время разжигает аппетит. Напрасно сестры Урсулины пытались оттащить меня прочь, я с довольным урчанием продолжала свое дело. Граф крикнул что-то на незнакомом мне языке, и темноволосые фурии оставили меня в покое. Я сосала и сосала, и сознание того, что я одержала над соперницей победу и теперь могу лишить ее жизни, наполняло меня восторгом.

Но вскоре я ощутила, что Урсулина не только не теряет силы, но, напротив, обретает их. С неожиданной легкостью она стряхнула меня, и шея, истекающая нечеловечески яркими ручейками крови, оказалась недосягаемой для моих губ. Я почувствовала, как моя соперница пытается мысленным усилием исцелить рану, и воспротивилась этому. Два противоположных энергетических потока, испускаемых мной и Урусулиной, вступили в борьбу, и рана то закрывалась, то вновь начинала кровоточить. Пальцы наши переплелись, мы отталкивали друг друга и не могли разъединиться, скованные взаимной ненавистью. Мысленным взором я увидела, как Урсулина, покатившись по кровати, ударяется головой о кованую железом спинку и падает на руки сестре. Вдохновленная этим видением, я со всех сил толкнула ее. Граф подскочил ко мне и прежде, чем я успела нанести второй удар, схватил меня в охапку и потащил прочь. Урсулина, распростертая на пунцовом покрывале, зашипела, точно змея. Джонатан и две голые потаскухи, прижавшись друг к другу, являли собой довольно забавное зрелище. Губы Джонатана дрожали от ужаса, глаза буквально лезли на лоб.

«Скажи ему то, что хотела сказать, — беззвучно потребовал граф. — Скажи, или это сделаю я».

— Ты скоро станешь отцом, Джонатан, — проронила я. — У тебя будет сын.

С этими словами я выскользнула из рук графа и метнулась к дверям.

 

Проходя через бальный зал, я взглянула на собственное отражение в одном из огромных зеркал, и мне показалось, что я стала выше ростом. Моя осанка, и до того превосходная, теперь дышала силой и уверенностью в себе и делала меня величавой, как античное изваяние. Я чувствовала, как толпа поспешно расступается передо мной, аура восхищения и благоговейного трепета окружала меня со всех сторон. Провожаемые изумленными взглядами, мы с графом вышли из особняка. Охваченная сознанием своего могущества, я позабыла обо всех тревогах и заботах, томивших меня совсем недавно.

«Вот кто ты на самом деле, Мина, — безмолвно произнес граф. — Теперь это очевидно всем».

Граф понял, что я слишком возбуждена, чтобы возвращаться домой в карете, и отослал кучера прочь. Мы двинулись пешком по лондонским улицам, где тусклый свет газовых фонарей разгонял ночной сумрак и неизбежный туман. Вскоре, однако, мое воодушевление пошло на убыль, и на душе у меня вновь стало неспокойно. Напившись крови ведьмы, не повредила ли я ребенку, спрашивала я себя. Граф, по обыкновению, прочел мои мысли.

— Не думаю, что ты повредила ему или потревожила его, — заявил он, коснувшись моего живота. — Несмотря на то, что нынешним вечером ты показала, на что способна, ребенок вибрирует с прежней частотой. С частотой своего отца.

— Джонатан слишком слаб, чтобы быть отцом, — бросила я.

«Да, это так, — молча подхватил граф. — Он слишком слаб, чтобы быть отцом твоего ребенка».

— Он ослабел духом и телом, потому что ты отдал его на потеху этим тварям, — процедила я.

— Ты мало чем отличаешься от этих тварей, — заметил граф.

Он уже снял маску, и я заметила, что на губах его играет ироническая улыбка.

Мы миновали Шеперд-маркет, где в окнах закрытых магазинов тускло горели лампы. Ночь стояла прохладная, но я не чувствовала холода. Рука графа лежала на моем плече. Мы прошли по Хафмун-стрит, свернули на Пиккадилли, пересекли ее и углубились в парк.

— Эти женщины — кто они такие? — спросила я. — Они родились смертными?

Слова графа задели меня за живое. Неужели между мной и распутницами, соблазнившими Джонатана, и в самом деле есть сходство? Неужели, когда мои способности достигнут полного развития, я тоже начну совращать невинных?

— Нет, смертными они никогда не были, — покачал головой граф. — Но ведь и ты родилась бессмертной. Подобных женщин нередко называют дочерями Лилит. Некоторые зовут их также ламиями или попросту ведьмами. Они не нуждаются в обществе мужчин до тех пор, пока у них не возникает желания соблазнить какого-нибудь представителя так называемой сильной половины. Сладострастие — их главное свойство, и, услаждая свою похоть, они не стесняются в средствах. Они способны принимать любые обличья — птиц, зверей, рыб иди же женщин со змеиными хвостами.

О Лилит я имела весьма смутное представление, основанное на обрывках библейских историй да нескольких живописных полотнах.

— Если мне не изменяет память, имя Лилит встречалось в записях фон Хельсингера, — заметила я. — Он уверен, что она существует до сих пор.

— В этом наш добрый доктор не ошибся, — кивнул граф. — Все, что было создано когда-то, в той или иной форме продолжает свое существование по сей день. Лилит принадлежала к числу ангелов, которые, подобно Люциферу, возжаждали земных радостей и пожелали обрести физическое тело. Первый раз она появилась на море, в разгар сильнейшей бури, и люди, ставшие свидетелями ее воплощения, назвали ее Повелительницей Ветров. Красота Лилит пронзала сердце любого смертного мужчины. Пытаясь завоевать ее расположение, люди пролили немало крови, убивая и предавая друг друга. Наконец они дошли до того, что стали обвинять Лилит во всех преступлениях, которые сами совершили ради нее. Они твердили, что она соблазнила их благодаря своей демонической силе и вынудила творить зло. Все это оскорбляло Лилит, и с течением времени она стала зла и мстительна.

Лилит произвела на свет множество дочерей, не уступавших ей красотой. Вместе они начали охотиться за мужчинами, которые поносили их особенно рьяно. Дочери Лилит являлись к ним по ночам и сосали их кровь, лишая их жизненной силы. Число их жертв возрастало день ото дня, но жажда мести, полыхавшая в женских сердцах, становилась все более неукротимой. Они соблазняли лучших представителей рода человеческого, самых сильных и отважных мужчин, и после выбрасывали их за ненадобностью. Если кто-нибудь из их бывших любовников женился на смертной женщине, дочери Лилит проникали в его дом и пили кровь его детей.

Внутри у меня все похолодело.

«Они попытаются выпить кровь моего ребенка».

Эта кошмарная мысль вытеснила из моей головы все прочие. О, как безрассудно я поступила, напав на одну из этих тварей, столь мстительных и коварных! Смогу ли я защитить свое дитя, человеческое дитя, лишенное каких бы то ни было сверхъестественных способностей? Мой сын станет для них такой же легкой добычей, какой стал его отец.

— Ламии живут по своим собственным законам, — откликнулся на мои невысказанные тревоги граф. — Мужчины, которые становятся их жертвами, сами избирают свой удел, ибо находятся во власти собственной похоти.

— Вот как? Но мне кажется, Джонатан ничего не выбирал. За него принял решение ты. Он всего лишь человек и не смог тебе противостоять. А ты превратил его в игрушку для своих протеже.

— Ты права, он всего лишь человек. В отличие от тебя.

— А мой сын?

— Твои страхи небезосновательны. Ребенку будет угрожать опасность, но я сумею его защитить. Ради тебя.

 

На следующий день, увлекаемая любопытством, я направилась поглядеть на особняк, где происходил удивительный бал-маскарад. К немалому своему удивлению, я не смогла его отыскать. Мне казалось, я в точности повторила наш вчерашний путь — дошла до узкой улочки, где мы вышли из кареты, свернула в переулок, ведущий к площади. Однако и сама площадь, и трехэтажный особняк словно сквозь землю провалились. Переулок кончался тупиком, упираясь в грязную кирпичную стену какой-то больницы.

После этого я поняла, что загадкам, которыми так богата моя жизнь, суждено оставаться неразгаданными, и я поступлю разумно, прекратив ломать над ними голову. Мы с графом любили друг друга, и ничто не мешало нам оставаться вместе. Судя по всему, он смирился с тем, что у меня будет ребенок, и даже был готов защищать его от всех возможных опасностей. Мне не хотелось оставаться в Лондоне, ибо я понимала, что в этом городе меня будут преследовать призраки прошлого. При встречах с прежними знакомыми, которых вряд ли удастся избежать, я буду вынуждена пускаться в длительные и невнятные объяснения. Кэт Рид, возможно, до сих пор ждет от меня шокирующих сведений и мечтает с моей помощью написать скандальную статью о бесчеловечных методах лечения, применяемых в психиатрических клиниках. Мисс Хэдли наверняка удивляется, не получая от меня вестей, и уж конечно расспрашивает наших общих знакомых о моей семейной жизни. Но возможно, по городу уже ходят слухи, согласно которым вскоре после свадьбы я сбежала от мужа с каким-то таинственным иностранцем. Это означает, что большинство моих знакомых, столкнувшись со мной на улице, предпочтут меня не узнать.

Так или иначе, я желала бы уехать из Лондона. Но жить в Австрии, в роскошном поместье, где произошло падение Джонатана, мне тоже не хотелось. Обсудив проблему с графом, мы решили, что останемся в лондонском особняке до тех пор, пока он не приобретет загородную усадьбу во Франции. Граф заверил меня, что невозможно придумать более подходящего места для четы, ожидающей прибавления. Французские повивальные бабки, по его словам, куда искуснее английских, а ребенок будет счастлив провести свои первые годы на приволье, в окружении благодатной природы.

— Прежде мы уже жили в этих местах, Мина, — сказал граф. — Когда ты приедешь туда, ты почувствуешь, что вернулась домой.

— Мы были там счастливы? — спросила я.

— То была самая счастливая пора нашей жизни, — ответил он.

После случая с Урсулиной мы с особым вниманием наблюдали за поведением моего тела. Несомненно, органы моих чувств воспринимали мир острее, чем прежде. Что касается перемен, нам удалось заметить лишь те, что были вызваны беременностью. Никаких признаков того, что моя природа преображается, не наблюдалось. Впрочем, это никоим образом не омрачало моего счастья. Как и всякая женщина, ожидающая ребенка, я больше всего на свете опасалась повредить ему и надеялась, что впредь у меня не будет надобности прибегать к своим сверхъестественным способностям или же к магии. Даже подъем духа, который я испытывала, используя свой дар, не соблазнял меня. Граф, подобно опытному врачу, следил за моим состоянием — как физическим, так и метафизическим. Дважды в день он проверял все мои жизненные показатели и непременно исследовал исходящие от меня вибрации. Он был уверен, что происходивший во мне процесс преображения замедлился или даже прервался вследствие беременности. По словам графа, подобные процессы не подчинялись каким-либо правилам, и предугадать их последствия было совершенно невозможно.

— Твое тело само знает, что ему делать, Мина, — часто повторял он. — Плод здоров и силен. Будем радоваться этому.

В начале декабря снегопад покрыл город сверкающим белым покрывалом. Я целые дни проводила в невероятно богатой библиотеке, которую граф собирал на протяжении столетий. По ночам мы обычно гуляли в парке, и благодаря лежавшему повсюду снегу и собственному обострившемуся зрению, я видела после наступления сумерек так же хорошо, как и в разгаре дня. Птицы, животные, деревья — все они жили удивительной ночной жизнью, скрытой от глаз обычных людей, и я затаив дыхание наблюдала за дивным представлением, которое разыгрывала в лунном свете природа. Порой мы посвящали вечера чтению или же, уютно устроившись в гостиной, строили планы на ближайшее будущее. О том, что впереди у нас вечность, мы более не упоминали. Я не имела понятия, сколько лет человеческой жизни мне отпущено на этот раз, и дабы не терять времени даром, принялась учиться играть на фортепиано. В один прекрасный день в нашей гостиной появилась дивная старинная арфа. Едва прикоснувшись к ее струнам, я влюбилась в их мелодичные звуки. Я уже воображала, как буду играть малышу колыбельные.

Как-то раз, на второй неделе рождественского поста, в один из тех коротких зимних дней, когда сумерки начинают сгущаться, так и не дождавшись рассвета, мы с графом сидели в гостиной.

— Кто-то идет, — заметил он, подняв голову от газеты.

В течение нескольких недель ничто не нарушало нашего безмятежного существования, и беспокойство, мелькнувшее во взгляде графа, заставило меня насторожиться. Он резко встал, бросив газету на пол, подошел к дверям и замер. Я с удивлением заметила, что рука его непроизвольно сжалась в кулак.

— Это Харкер, — отрывисто бросил он, повернувшись ко мне. — И с ним еще какой-то тип.

Стоило ему произнести это, я сама почувствовала приближение Джонатана. Все мои ощущения были поразительно отчетливыми — я слышала скрип открываемых Джонатаном ворот, хруст снега под его ногами. Да, он был не один, я тоже это знала. Спутник его, вне всякого сомнения, был мне знаком, но пока я не могла определить, кто он. Про себя я отметила, что способности мои развиваются; прежде я улавливала на расстоянии лишь вибрации, исходившие от графа. Теперь я с такой же ясностью улавливала вибрации, испускаемые Джонатаном. Эти вибрации, рождавшиеся в глубине его существа, говорили о нем куда больше, чем звук голоса или походка. Я знала, он рядом, и я знала также — возможно, это подсказал мне наш ребенок, — что мне необходимо встретиться с ним и выслушать его.

— Если не возражаешь, я приму Джонатана в гостиной, — обратилась я к графу.

— Мне это не по душе, — покачал он головой и, прикрыв на мгновение глаза, втянул носом воздух. — Я ощущаю аромат опасности.

Я догадывалась, что граф, привыкший считать Джонатана слабым и малодушным, не ожидал от него подобной смелости. И теперь он пытался скрыть от меня свою растерянность.

— Не волнуйся, я сумею за себя постоять, — сказала я. Интуиция подсказывала, что мне ничего не угрожает. — Возможно, опасность нависла над самим Джонатаном, — предположила я. — И он явился сюда, чтобы попросить помощи.

«Его проблемы более не имеют к тебе отношения, Мина», — беззвучно произнес граф.

— Я всегда буду чувствовать вину перед ним, — возразила я. — Если бы он не познакомился со мной, ты бы не стал вмешиваться в его жизнь, и Джонатан был бы сейчас здоров и счастлив.

Некоторое время мы молчали, сверля друг друга глазами. Наконец граф понял, что не сможет переубедить меня.

«Я буду за вами наблюдать», — безмолвно бросил он и вышел из комнаты.

Я распахнула дверь прежде, чем Джонатан успел постучать. Человека, стоявшего рядом с ним, я узнала с первого взгляда. То был Моррис Квинс. Оба джентльмена, облаченных в толстые теплые пальто, неловко ежились и переминались с ноги на ногу — то ли от холода, то ли от смущения. За то время, что я не видела Квинса, он заметно постарел. Вокруг глаз и около рта прорезались морщины, губы, прежде постоянно игравшие в улыбке, были уныло опущены уголками вниз, на щеках играли желваки. Джонатан, напротив, избавился от виноватого и затравленного выражения, которое не сходило с его лица с тех пор, как он вернулся из Австрии. Взгляд его был ясен, челюсти решительно сжаты.

Я пригласила их в гостиную, однако они продолжали переминаться на пороге.

— Было бы предпочтительнее, если бы ты пошла с нами, Мина, — заявил Джонатан. — Мистер Квинс хочет поговорить с тобой.

— Ничто не мешает ему сделать это здесь, — сказала я, понимая, что уходить из дома мне ни в коем случае не следует. Это не входило в мои планы и неизбежно привело бы в ярость графа.

— Он дома? — осведомился Джонатан, заглядывая в гостиную. — Не думай, что я боюсь его, Мина, — изрек он прежде, чем я успела ответить. — Я готов встретиться с ним лицом к лицу. Но мне не хотелось бы подвергать опасности тебя. Или ребенка, — добавил он, бросив взгляд на мой живот. — Но я не мог не прийти, ибо уверен, ты должна знать о том, что случилось.

— Ни мне, ни ребенку, ни кому бы то ни было еще ровным счетом ничего не угрожает, — заверила я, слегка погрешив против истины. Стоило мне увидеть Морриса Квинса, ставшего главной причиной гибели Люси, в душе моей поднялась целая буря. Я не была уверена, что справлюсь с желанием придушить его.

Визитеры переглянулись и, поняв, что другого выхода нет, вслед за мной вошли в гостиную. Никто из них не стал садиться.

— Представляю, сколь низкого мнения вы обо мне, мисс Мина, — торопливо заговорил Квинс. — Я знаю, вы не сомневаетесь, что прошлым летом я самым безжалостным образом соблазнил и бросил Люси. Но уверяю вас, это не так.

Я молча опустилась на диван, всем своим видом показывая, что ожидаю дальнейших объяснений. Джонатан нерешительно уселся на стул рядом со мной. Квинс на протяжении всего своего рассказа ходил по комнате туда-сюда. По его словам выходило, что он оставил Люси лишь для того, чтобы, вернувшись в Америку, примириться со своими родителями и сообщить им о своем намерении жениться и заняться бизнесом.

— Я начал сознавать, что художника из меня не выйдет, — признался он, сокрушенно покачав головой. — Прочтя в газете историю о монстре, напавшем на Люси, я испытал настоящий шок. Конечно, все это было полнейшим бредом, однако я понял, что наши тайные отношения могут стать причиной самых тягостных и рискованных ситуаций. Я бросился к ней, но ее мамаша заявила, что Люси больна и никого не принимает. Наверное, следовало прорваться к Люси во что бы то ни стало, но мне не хотелось окончательно падать в глазах миссис Вестенра, которая и без того меня презирала. Я поспешно нацарапал несколько строк, и она пообещала передать мое письмо Люси. Артуру я тоже отправил письмо, в котором сообщал, что мы с Люси любим друг друга и намерены пожениться. Я надеялся, что в качестве джентльмена и моего друга он оставит всякие помышления о браке с ней.

Прибыв в Америку, я незамедлительно послал Люси телеграмму, в которой умолял ее дождаться моего возвращения. Каждый день я писал ей по письму, но ни на одно из них не получил ответа. Проведя в Америке несколько недель, я вернулся в Лондон и узнал, что Люси вышла замуж за Артура и умерла.

Гримаса боли и горечи исказила лицо Квинса.

— Я знаю, что моя вина перед ней огромна, — пробормотал он. — Мне не следовало уезжать. Будь я рядом, весь этот кошмар не случился бы. Но мне так не хотелось подвергать ее унижениям, связанным с побегом и тайным венчанием. Я понимал, если она решится на побег, у моих родителей возникнет о ней превратное мнение. А она заслуживала лучшей участи. Так я рассуждал и в результате убил ее.

Я слушала Квинса, и внутренний мой голос с грустью подтверждал, что каждое его слово — правда. Сознание того, что я тоже причастна к смерти Люси, пронзило меня насквозь. Почему я была настолько слепа? Как могла толкнуть свою лучшую подругу навстречу погибели, уговаривая ее выйти замуж за Холмвуда?

— Мне тоже есть в чем себя упрекнуть, мистер Квинс, — молвила я со вздохом. — Я поверила в то, что вы негодяй, и сделала все от меня зависящее, чтобы убедить в этом Люси. Если это послужит вам хоть каким-то утешением, знайте, она не сомневалась в вашей любви.

— Я сказал все, что хотел, и я бесконечно признателен вам за то внимание, с которым вы меня выслушали, — произнес Квинс. — Если не возражаете, я покурю в саду.

Он бросил на Джонатана многозначительный взгляд, давая понять, что будет настороже.

В ответ на мой невысказанный вопрос Джонатан заявил непререкаемым тоном:

— Мина, ты должна немедленно покинуть этот дом.

— Позволь спросить, почему, Джонатан? — осведомилась я.

Я заметила, что у Джонатана трясутся руки. Несомненно, у него были основания нервничать. Решившись прийти сюда и затеяв со мной подобный разговор, он подвергал себя немалому риску.

— Прошу тебя, Мина, уйдем. Я знаю, что не заслуживаю доверия, и все же надеюсь, что на этот раз ты меня послушаешь. Сейчас не время для объяснений. Ты должна отсюда бежать.

— Я сама решаю, что я должна делать и что не должна, — отрезала я.

Я никак не ожидала от Джонатана подобной наглости. Неужели после всего, что было, он полагает, что может распоряжаться мной на правах законного мужа?

— Откуда мне знать, что у тебя на уме? — пожала я плечами. — Может, ты намерен вновь вверить меня попечениям фон Хельсингера. Ты хотя бы представляешь, какие адские муки я перенесла в клинике? Ты не забыл, что врачи измывались надо мной с твоего полного согласия? Если бы они осуществили свои планы, я была бы сейчас мертва.

— Мина, поверь, я до конца дней буду казнить себя за то, что произошло с тобой по моей милости. Но я пережил страшный шок, увидав тебя на фотографии в обществе человека, который подстроил мое падение. Стоило мне поверить, что ты действовала с ним заодно, земля ушла у меня из-под ног. Эти чертовы доктора в один голос твердили, что ты больна и нуждаешься в помощи. А я был так ошарашен, что утратил способность рассуждать и тупо соглашался со всеми их доводами. Этот мир, Мина, — он жестом указал вокруг себя, — мир графа, Урсулины, мир, в котором ты ныне обитаешь, враждебен мне и всегда останется враждебным. Представь, каково мне думать, что мой сын вырастет в этом мире и станет его частью?

Взгляд его был исполнен беспомощного отчаяния.

— Дав согласие на то, чтобы тебе произвели переливание крови, я вышел в гостиную и сидел там, охваченный тоской и сомнениями, — вновь заговорил Джонатан. — Меня терзала мысль о том, что ты можешь повторить судьбу Люси. Я уже собирался вернуться в кабинет и сказать докторам, что запрещаю им делать переливание. Внезапно фон Хельсингер и Сивард, бледные и окровавленные, вихрем ворвались в гостиную. Оба визжали так, словно за ними гнались по пятам посланцы ада. По их словам, на них напал какой-то свирепый дикий зверь, более всего похожий на огромного волка. Захватив оружие, мы вернулись в кабинет. Окно было выбито, железные прутья решетки, погнутые явно не человеческой рукой, валялись на полу. Ты исчезла.

Никакие слова не могут описать ужаса и растерянности, в которых я находился, — продолжал Джонатан. — Одиночество внушало мне страх, и потому я решил остаться в клинике. Я полагал, нужно немедленно сообщить властям о твоем исчезновении, но фон Хельсингер и Сивард отговорили меня от этого шага. Они утверждали, что случившееся находится за пределами компетенции полиции. В общем-то, так оно и было. Утратив всякую надежду, я целыми днями не вставал с постели, охваченный неодолимой апатией. Я чувствовал, безумие вот-вот одержит надо мной полную победу и я навсегда останусь его пленником. В одну из длинных томительных ночей ко мне явилась Урсулина. Искушение хоть ненадолго забыть о своей тоске в объятиях этой белокурой дьяволицы оказалось слишком сильным. Я вновь не устоял перед соблазном.

Сознание мое внезапно озарила вспышка, подобная молнии. Со всей очевидностью я поняла, что неприглядная картина, которую мы застали в одной из комнат призрачного особняка, — дело рук графа. Он послал свою приспешницу соблазнить моего мужа, дабы тот окончательно упал в моих глазах. Он был готов на любые ухищрения, лишь бы я поняла — Джонатан недостоин быть отцом моего ребенка. Тот, кого я считала своей единственной любовью, манипулировал мной, как марионеткой. Я ощутила приступ жгучей досады.

«В игре, называемой любовью, не бывает правил, Мина».

Как только голос графа прозвучал в моем сознании, я вспомнила, что он слышит каждое произнесенное нами слово. Пытаться хоть что-то утаить от него не имело смысла, и потому я решила говорить с Джонатаном откровенно и без обиняков. То, что у нашего разговора был свидетель, ничего не меняло.

— Я ни в чем тебя не обвиняю, — заявила я. — Ты стал жертвой могущественных сил, которым не мог противостоять. Но разве ты не боишься меня? Ты ведь видел, что я сделала с Урсулиной.

Губы Джонатана чуть вздрогнули, и я вспомнила, как в прошлом, которое казалось теперь столь невинным и безоблачным, обожала его открытую мальчишескую улыбку. Теперь он улыбался совсем по-другому, как человек, успевший многое пережить и понять.

— Знаешь, Мина, после всех испытаний, выпавших на мою долю, я тоже изменился, — произнес Джонатан. — С тех пор как я узнал, что ты жива и ждешь ребенка, я думаю только о вас обоих. Быть может, я недостоин подобного счастья, но все же я хочу стать настоящим отцом своему сыну. И я сделаю все от меня зависящее, чтобы с честью выполнить эту обязанность. Иных желаний у меня нет, Мина. Ты можешь меня презирать, сколько тебе угодно, но знай — я не переставал тебя любить.

Признание Джонатана тронуло меня, но сказав, что разделяю его чувства, я погрешила бы против истины. Узы любви, связавшие меня с графом, были невероятно крепки и не шли ни в какое сравнение с заурядными супружескими узами. Но если раньше во всем мире для меня существовал только мой возлюбленный, теперь между нами встал третий. Этот третий рос внутри меня, и, с нежностью думая о нем, я сознавала, что не могу быть совершенно равнодушна к его отцу.

— Я более не та ходячая добродетель, которую ты когда-то полюбил, — сказала я. — Я изменилась и не собираюсь становиться прежней.

— Тебе не б