ЛЕКЦИЯ: СОСТОЯНИЕ СОВРЕМЕННОЙ НАУКИ

 

Не отдавайте в физики детей,

Из них уже не вырастут Эйнштейны,

Сейчас сплошные кризисы идей —

Все физики на редкость безыдейны.

 

У математиков еще какой-то сдвиг,

Но он у вас не вызовет улыбок,

Ведь сдвиг намечен по теорье игр,

А также и по линии ошибок.

 

‹Математики все голову ломают, как замять

грехи,

Кибернетики машины заставляют сочинять

стихи,

А биологи искусственно мечтают про живой

белок,

А филологи все время выясняют, кто такой

был Блок.›

 

Мы, граждане, привыкли с давних пор,

Что каждая идея – есть идея,

А кто-то там с фамилией Нильс Бор

Сказал, что чем безумней – тем вернее…

 

Нет, Бор, ты от ответа не уйдешь!

Не стыдно ли ученым называться?

Куда же ты толкаешь молодежь

При помощи таких ассоциаций?!

 

‹Математики все голову ломают, как замять

грехи,

Кибернетики машины заставляют сочинять

стихи,

А биологи искусственно мечтают про живой

белок,

А филологи все время выясняют, кто такой

был Блок.›

 

Мы все в себе наследственность несем,

Но ведь обидно, до каких же пор так?

Так много наших ген и хромосом

‹Испорчено в пробирках и ретортах!›

 

Биологи – у них переполох,

Их итальянцы малость обскакали:

Пока ‹они› у нас растят белок —

Уж те зародыш пестуют в стакане.

 

‹Математики все голову ломают, как замять

грехи,

Кибернетики машины заставляют сочинять

стихи,

А биологи искусственно мечтают про живой

белок,

А филологи все время выясняют, кто такой

был Блок.›

 

‹1967›

 

* * *

 

Реже, меньше ноют раны:

Четверть века – срок большой, —

Но в виски, как в барабаны,

Бьется память, рвется в бой…

 

Москвичи писали письма,

Что Москвы врагу не взять.

Наконец разобрались мы,

Что назад уже нельзя.

 

Нашу почту почтальоны

Доставляли через час, —

Слишком быстро – лучше б годы

Эти письма шли от нас!

 

Мы как женщин боя ждали,

Врывшись в землю и снега, —

И виновных не искали,

Кроме общего врага.

 

И не находили места —

Ну скорее, хоть в штыки! —

Отступавшие от Бреста

И сибирские полки.

 

Ждали часа, ждали мига

Наступленья столько дней! —

Чтоб потом писали в книгах:

«Беспримерно, по своей…»

 

По своей громадной вере,

По желанью отомстить,

По таким своим потерям,

Что ни вспомнить, ни забыть.

 

Кто остался с похоронной —

Прочитал: «Ваш муж, наш друг…»

Долго будут по вагонам —

Кто без ног, а кто без рук.

 

Чем и как, с каких позиций

Оправдаешь тот поход —

Почему мы от границы

Шли назад, а не вперед?

 

Может быть, считать маневром

(Был в истории такой), —

Только лучше б в сорок первом

Нам не драться под Москвой!

 

… Помогите, хоть немного,

Оторвите от жены!

Дай вам бог поверить в бога —

Если это бог войны!

 

‹До 1968›

 

* * *

 

Хоть нас в наш век ничем не удивить,

Но к этому мы были не готовы, —

Дельфины научились говорить!

И первой фразой было: «Люди, что вы!»

 

Ученые схватились за главы,

Воскликнули: «А ну-ка, повторите!»

И снова то же: «Люди, что же вы!»

И дальше: «Люди, что же вы творите!

 

Вам скоро не пожать своих плодов.

Ну, мы найдем какое избавленье… —

Но ведь у вас есть зуб на муравьев,

И комары у вас на подозренье…»

 

Сам Лилли в воду спрятал все концы,

Но в прессе – крик про мрачные карти‹ны›,

Что есть среди дельфинов мудрецы,

А есть среди дельфинов хунвейбины.

 

Вчера я выпил небольшой графин

И, видит бог, на миг свой пост покинул.

И вот один отъявленный дельфин

Вскричал: «Долой общение!» – и сгинул.

 

Когда ж другой дельфин догнал того

И убеждал отречься от крамолы —

Он ренегатом обозвал его

И в довершение крикнул: «Бык комолый!»

 

‹1968›

 

* * *

 

На острове необитаемом

Тропинки все оттаяли,

Идешь – кругом проталины,

И нету дикарей.

Пришел корвет трехпалубный,

Потрепанный и жалобный.

Команда закричала б: «Мы

Остались поскорей!»

 

Тут началась истерика:

«Да что вам здесь – Америка?»

Корвет вблизи от берега

На рифы налетел.

И попугая спящего,

Ужасно говорящего,

Усталого, ледащего

Тряхнуло между дел.

 

Сказали – не поверил бы:

Погибли кости с черепом,

А попугай под берегом

Нашел чудной вигвам.

Но он там, тем не менее,

Собрал все население

И начал обучение

Ужаснейшим словам.

 

Писать учились углями,

Всегда – словами грубыми,

И вскорости над джунглями

Раздался жуткий вой.

Слова все были зычные,

Сугубо неприличные,

А попугай обычно им:

«А ну-ка, все за мной!»

 

‹1968›

 

* * *

 

Все было не так, как хотелось вначале,

Хоть было все как у людей,

Но вот почему-то подолгу молчали,

И песни для них по-другому звучали,

Но, может, не надо, им так тяжелей…

И нужно чуть-чуть веселей.

Ну пожалуйста!

 

Нам так хорошо, но куда интересней,

Когда все не так хорошо,

И люди придумали грустные песни,

Со мной ей не скучно, не скучно и мне с ней,

И любят, и хвалят их – песни с душой:

«Пожалуйста, спойте еще!

Ну пожалуйста!»

 

Со Средневековья подобных идиллий

Не видел никто из людей:

Они друг без друга в кино не ходили,

Они друг у друга часы подводили —

Хитрили, чтоб встретиться им поскорей.

He верите? Что? Для детей?

Ну пожалуйста!

 

‹1968›

 

* * *

 

Где-то там на озере

На новеньком бульдозере

Весь в комбинезоне и в пыли —

Вкалывал он до зари,

Считал, что черви – козыри,

Из грунта выколачивал рубли.

 

Родственники, братья ли —

Артельщики, старатели, —

Общие задачи, харч и цель.

Кстати ли, некстати ли —

Но план и показатели

Не каждому идут, а на артель.

 

Говорили старожилы,

Что кругом такие жилы! —

Нападешь на крупный куст

Хватит и на зубы, и на бюст.

 

Как-то перед зорькою,

Когда все пили горькую,

В головы ударили пары, —

Ведомый пьяной мордою,

Бульдозер ткнулся в твердую

Глыбу весом в тонны полторы.

 

Как увидел яму-то —

Так и ахнул прямо там, —

Втихаря хотел – да не с руки:

Вот уж вспомнил маму-то!..

Кликнул всех – вот сраму-то! —

Сразу замелькали кулаки.

 

Как вступили в спор чины —

Все дела испорчены:

«Ты, юнец, – Фернандо де Кортец!»

Через час все скорчены,

Челюсти попорчены,

Бюсты переломаны вконец.

 

1968

 

* * *

 

У Доски, где почетные граждане,

Я стоял больше часа однажды и

Вещи слышал там – очень важные.

 

«… В самом ихнем тылу,

Под какой-то дырой,

Мы лежали в пылу

Да над самой горой, —

 

На природе, как в песне – на лоне,

И они у нас как на ладони, —

Я и друг – тот, с которым зимой

Из Сибири сошлись под Москвой.

 

Раньше оба мы были охотники —

А теперь на нас ватные потники

Да протертые подлокотники!

 

Я в Сибири всего

Только соболя бил, —

Ну а друг – он того —

На медведя ходил.

 

Он колпашевский – тоже берлога! —

Ну а я из Выезжего Лога.

И еще (если друг не хитрит):

Белку – в глаз, да в любой, говорит…

 

Разговор у нас с немцем двухствольчатый:

Кто шевелится – тот и кончатый, —

Будь он лапчатый, перепончатый!

 

Только спорить любил

Мой сибирский дружок —

Он во всем находил

Свой, невидимый прок, —

 

Оторвался на миг от прицела

И сказал: «Это мертвое тело —

Бьюсь на пачку махорки с тобой!»

Я взглянул – говорю: «Нет – живой!

 

Ты его лучше пулей попотчевай.

Я опричь того ставлю хошь чего —

Он усидчивый да улёжчивый!»

 

Друг от счастья завыл —

Он уверен в себе:

На медведя ходил

Где-то в ихней тайге, —

 

Он аж вскрикнул (негромко, конечно,

Потому что – светло, не кромешно),

Поглядел еще раз на овраг —

И сказал, что я лапоть и враг.

 

И еще заявил, что икра у них!

И вообще, мол, любого добра у них!..

И – позарился на мой браунинг.

 

Я тот браунинг взял

После ходки одной:

Фрица, значит, подмял,

А потом – за спиной…

 

И за этот мой подвиг геройский

Подарил сам майор Коханойский

Этот браунинг – тот, что со мной,

Он уж очень мне был дорогой!

 

Но он только на это позарился.

Я и парился, и мытарился…

Если б знал он, как я отоварился!

 

Я сначала: «Не дам,

Не поддамся тебе!»

А потом: «По рукам!» —

И аж плюнул в злобе.

 

Ведь не вещи ‹же› – ценные в споре!

Мы сошлись на таком договоре:

Значит, я прикрываю, а тот —

Во весь рост на секунду встает…

 

Мы еще пять минут погутарили —

По рукам, как положено, вдарили, —

Вроде нá поле – на базаре ли!

 

Шепчет он: «Коль меня

И в натуре убьют —

Значит, здесь схорон я т,

И – чего еще тут…»

 

Поглядел еще раз вдоль дороги —

И шагнул, как медведь из берлоги, —

И хотя уже стало светло —

Видел я, как сверкнуло стекло.

 

Я нажал – выстрел был первосортненький,

Хотя «соболь» попался мне вёртненький.

А у ног моих – уже мёртвенький…

 

Что теперь и наган мне —

Не им воевать.

Но свалился к ногам мне —

Забыл, как и звать, —

 

На природе, как в песне – на лоне.

И они у нас как на ладони.

… Я потом разговор вспоминал:

Может, правда – он белок стрелял?…

 

Вот всю жизнь и кручусь я как верченый.

На Доске меня это‹й› зачерчивай!

… Эх, зачем он был недоверчивый!»

 

‹1968›

 

* * *

 

Угадаешь ли сегодня, елки-палки,

Что засядет нам назавтра в черепа?!

Я, к примеру, собираю зажигалки,

Ну а Севка – начал мучать черепах.

 

Друг мой Колька увлекается Ириной,

Друг мой Юрка бредит верховой ездой,

Друг мой Витька дни проводит под машиной,

Друг мой Левка летом ходит с бородой.

 

Если я задурю, захандрю —

Зажигалки я вмиг раздарю,

Или выбросить просто могу,

Или одновременно зажгу.

 

‹1968›

 

* * *

 

Как тесто на дрожжах, растут рекорды,

И в перспективе близкой, может быть,

Боксеры разобьют друг другу морды,

И скоро будет не по чему бить.

 

Прыгун в длину упрыгнет за границу,

А тот, кто будет прыгать в высоту, —

Взлетит – и никогда не приземлится,

Попав в «ТУ-104» на лету.

 

Возможности спортсмена безграничны,

И футболисты – даже на жаре —

Так станут гармоничны и тактичны,

Что все голы забьют в одной игре.

 

Сейчас за положенье вне игры – жмут,

А будет: тот, кто вне, тот – молодец,

Штангисты вырвут, вытолкнут и выжмут

Всю сталь, ‹чугун›, железо и ‹свинец›.

Сольются вместе финиши и старты,

Болельщикам задышится легко,

Любители азарта сядут в карты,

Стремясь набрать заветное «очко».

 

И враз и навсегда поставят маты

Друг другу все гроссмейстеры в момент,

А судьи подадутся в адвокаты, —

Любой экс-чемпион для них клиент.

 

‹1968›

 

* * *

 

Парад-алле! Не видно кресел, мест!

Оркестр шпарил марш – и вдруг,

весь в черном,

Эффектно появился шпрехшталмейстр

И крикнул о сегодняшнем коверном.

 

Вот на манеже мощный черный слон, —

Он показал им свой нерусский норов.

Я раньше был уверен, будто он —

Главою у зверей и у жонглеров…

 

Я был не прав: с ним шел холуй с кнутом —

Кормил его, ласкал, лез целоваться

И на ухо шептал ему… О чем?!

В слоне я сразу начал сомневаться.

 

Потом слон сделал что-то вроде па —

С презреньем, и увéден был куда-то.

И всякая полезла шантрапа —

В лице людей, певиц и акробатов…

 

Вот выскочили трое молодцов —

Одновременно всех подвергли мукам, —

Но вышел мужичок, из наглецов,

И их убрал со сцены ловким трюком.

 

Потом, когда там кто-то выжимал

Людей ногами, грудью и руками, —

Тот мужичок весь цирк увеселял

Какой-то непонятностью с шарами.

 

Он все за что-то брался, что-то клал,

Хватал за все, – я понял: вот работа!

Весь трюк был в том, что он не то хватал —

Наверное, высмеивал кого-то!

 

Убрав его – он был навеселе, —

Арену занял сонм эквилибристов…

Ну всё, пора кончать парад-алле

Коверных! Дайте туш – даешь артистов!

 

‹Между 1967 и 1969›

 

* * *

 

Я лежу в изоляторе —

Здесь кругом резонаторы, —

Если что-то случается —

Тут же врач появляется.

 

Здесь врачи – узурпаторы,

Злые как аллигаторы.

Персонал – то есть нянечки —

Запирают в предбанничке.

 

Что мне север, экваторы,

Что мне бабы-новаторы —

Если в нашем предбанничке

Так свирепствуют нянечки!

 

Санитары – как авторы, —

Хоть не бегай в театры вы! —

Бьют и вяжут, как веники, —

Правда, мы – шизофреники.

 

У них лапы косматые,

У них рожи усатые,

И бутылки початые,

Но от нас их попрятали.

 

‹Между 1967 и 1969›

 

* * *

 

У меня долги перед друзьями,

А у них зато – передо мной, —

Но своими странными делами

И они чудят, и я чудной.

 

Напишите мне письма, ребята,

Подарите мне пару минут —

А не то моя жизнь будет смята

И про вас меньше песен споют.

 

Вы мосты не жгите за собою,

Вы не рушьте карточных домов, —

Бог с ними совсем, кто рвется к бою

Просто из-за женщин и долгов!

 

Напишите мне письма, ребята,

Осчастливьте меня хоть чуть-чуть, —

А не то я умру без зарплаты,

Не успев вашей ласки хлебнуть.

 

‹1969›

 

* * *

 

Граждане! Зачем толкаетесь,

На скандал и ссору нарываетесь —

Сесть хотите? дальняя дорога?…

Я вам уступлю, ради бога!

 

Граждане, даже пьяные,

Все мы – пассажиры постоянные

Все живем, билеты отрываем,

Все – по жизни едем трамваем…

 

Тесно вам? И зря ругаетесь —

Почему вперед не продвигаетесь?

Каши с вами, видимо, не сваришь…

Никакой я вам не товарищ!

 

Ноги все прокопытили,

Вон уже дыра в кулак на кителе.

Разбудите этого мужчину —

Он во сне поет матерщину.

 

Граждане! Жизнь кончается —

Третий круг сойти не получается!

«С вас, товарищ, штраф – рассчитайтесь!..

Нет? Тогда – еще покатайтесь…»

 

‹Между 1967 и 1969›

 

* * *

 

Я уверен как ни разу в жизни,

Это точно,

Что в моем здоровом организме —

Червоточина.

 

Может, мой никчемный орган – плевра

Может – многие, —

Но лежу я в отделенье невро-

Патологии.

 

Выдам то, что держится в секрете,

Но – наверное,

Наше населенье на две трети —

Люди нервные.

 

Эврика! Нашел – вот признак первый,

Мной замеченный:

Те, кто пьют, – у них сплошные нервы

Вместо печени.

 

Высох ты и бесподобно жилист,

Словно мумия, —

Знай, что твои нервы обнажились

До безумия.

 

Если ты ругаешь даже тихих

Или ссоришься —

Знай, что эти люди – тоже психи, —

Ох, напорешься!

 

1969

 

* * *

 

Слухи по России верховодят

И со сплетней в терцию поют.

Ну а где-то рядом с ними ходит

Правда, на которую плюют.

 

‹1969›

 

* * *

 

Посмотришь – сразу скажешь: это кит,

А вот дельфин – любитель игр и танцев.

Лицо же человека состоит

Из глаз и незначительных нюансов.

 

Там: ухо, рот и нос,

Вид и цвет волос,

Челюсть – что в ней – сила или тупость?

Да! Еще вот – лоб,

Чтоб понять без проб:

Этот лоб – с намеком на преступность.

 

В чужой беде нам разбираться лень:

Дельфин зарезан, и киту несладко.

Не верь, что кто-то там на вид – тюлень, —

Взгляни в глаза – в них, может быть, касатка!

 

Вот череп на износ —

Нет на нем волос…

Правда, он медлителен, как филин,

А лицо его —

Уши с головой,

С небольшим количеством извилин.

 

Сегодня оглянулся я назад —

Труба калейдоскопа завертелась, —

Я вспомнил все глаза и каждый взгляд —

И мне пожить вторично захотелось.

 

Видел я носы,

Бритых и усы,

Щеки, губы, шеи – всё как надо;

Нёба, языки,

Зубы как клыки —

И ни одного прямого взгляда.

 

Не относя сюда своих друзей,

Своих любимых не подозревая,

Привязанности все я сдам в музей, —

Так будет, если вывезет кривая.

 

Пусть врет экскурсовод:

«Благородный рот,

Волевой квадратный подбородок…»

Это всё не жизнь —

Это муляжи,

Вплоть до носовых перегородок.

 

Пусть переводит импозантный гид

Про типы древних римлян и германцев, —

Не знает гид: лицо-то состоит

Из глаз и незначительных нюансов.

 

1969

 

* * *

 

Как-то раз, цитаты Мао прочитав,

Вышли к нам они с большим его портретом.

Мы тогда чуть-чуть нарушили устав…

Остальное вам известно по газетам.

 

Вспомнилась песня, вспомнился стих —

Словно шепнули мне в ухо:

«Сталин и Мао слушают их», —

Вот почему заваруха.

 

При поддержке минометного огня

Молча, медленно, как будто на охоту,

Рать китайская бежала на меня, —

Позже выяснилось – численностью в роту.

 

Вспомнилась песня, вспомнился стих —

Словно шепнули мне в ухо:

«Сталин и Мао слушают их», —

Вот почему заваруха.

 

Раньше – локти кусать, но не стрелять,

Лучше дома пить сгущенное какао, —

Но сегодня приказали – не пускать, —

Теперь вам шиш – но пасаран, товарищ Мао!

 

Вспомнилась песня, вспомнился стих —

Словно шепнули мне в ухо:

«Сталин и Мао слушают их», —

Вот почему заваруха.

 

Раньше я стрелял с колена – на бегу, —

Не привык я просто к медленным решеньям.

Раньше я стрелял по мнимому врагу,

А теперь придется – по живым мишеням.

 

Вспомнилась песня, вспомнился стих —

Словно шепнули мне в ухо,

«Сталин и Мао слушают их», —

Вот почему заваруха.

 

Мины падают, и рота так и прет —

Кто как может – по воде, не зная броду…

Что обидно – этот самый миномет

Подарили мы китайскому народу.

 

Вспомнилась песня, вспомнился стих —

Словно шепнули мне в ухо:

«Сталин и Мао слушают их», —

Вот почему заваруха.

 

Он давно – великий кормчий – вылезал,

А теперь, не успокоившись на этом,

Наши братья залегли – и дали залп…

Остальное вам известно по газетам.

 

1969

 

* * *

 

Маринка, слушай, милая Маринка,

Кровиночка моя и половинка, —

Ведь если разорвать, то – рупь за сто —

Вторая будет совершать не то!

 

Маринка, слушай, милая Маринка,

Прекрасная, как детская картинка!

Ну кто сейчас ответит – что есть то?

Ты, только ты, ты можешь – и никто!

 

Маринка, слушай, милая Маринка,

Далекая, как в сказке Метерлинка,

Ты – птица моя синяя вдали, —

Вот только жаль – ее в раю нашли!

 

Маринка, слушай, милая Маринка,

Загадочная, как жилище инка,

Идем со мной! Куда-нибудь, идем, —

Мне все равно куда, но мы найдем!

 

Поэт – и слово долго не стареет —

Сказал: «Россия, Лета, Лорелея», —

Россия – ты, и Лета, где мечты.

Но Лорелея – нет. Ты – это ты!

 

1969

 

* * *

 

Нет рядом никого, как ни дыши.

Давай с тобой организуем встречу!

Марина, ты письмо мне напиши —

По телефону я тебе отвечу.

 

Пусть будет так, как года два назад,

Пусть встретимся надолго иль навечно,

Пусть наши встречи только наугад,

Хотя ведь ты работаешь, конечно.

 

Не видел я любой другой руки,

Которая бы так меня ласкала, —

Вот по таким тоскуют моряки, —

Сейчас моя душа затосковала.

 

Я песен петь не буду никому —

Пусть, может быть, ты этому не рада, —

Я для тебя могу пойти в тюрьму —

Пусть это будет за тебя награда.

 

Не верь тому, что будут говорить,

Не верю я тому, что люди рады,

‹И› как-нибудь мы будем вместе пить

Любовный вздор и трепетного яда.

 

‹1969›

 

* * *

 

Анатолию Гарагуле

 

Ну вот и всё! Закончен сон глубокий!

Никто и ничего не разрешает!

Я ухожу отдельный, одинокий

По полю летному, с которого взлетают!

 

Я посещу надводную обитель,

Что кораблем зовут другие люди.

Мой капитан, мой друг и мой спаситель!

Давай с тобой хоть что-нибудь забудем!

 

Забудем что-нибудь – мне нужно, можно!

Всё – женщину, с которою знакомы!

Всё помнить – это просто невозможно,

Да это просто и не нужно, – что мы?

 

‹1969, ноябрь›

 

* * *

 

В царстве троллей главный тролль

И гражданин

Был, конечно, сам король —

Только один.

 

И бывал он, правда, лют —

Часто порол!

Но был жуткий правдолюб

Этот король.

 

Десять раз за час серчал

Бедный король.

Каждый вечер назначал

Новый пароль.

 

Своих подданных забил

До одного.

Правда, правду он любил

Больше всего.

 

Может, правду кто кому

Скажет тайком,

Но королю жестокому —

Нет дураков!

 

И созвал король – вот смех! —

Конкурс шутов:

Кто сострит удачней всех —

Деньги и штоф.

 

Что за цель? А в шутке – соль,

Доля правды там.

Правду узнавал король

По мелочам.

 

Но все больше корчился,

Вскоре – готов!

И плачевно кончился

Конкурс шутов.

 

‹1969?›

 

* * *

 

Я скольжу по коричневой пленке,

Или это красивые сны…

Простыня на постели – в сторонке

Смята комом, огни зажжены.

 

Или просто погашены свечи…

Я проснусь – липкий пот и знобит, —

Лишь во сне – долгожданные речи,

Лишь во сне яркий факел горит!

 

И усталым, больным каннибалом,

Что способен лишь сам себя есть,

Я грызу свои руки шакалом:

Это так, это всё, это есть!

 

Оторвите от сердца аорту, —

Сердце можно давно заменять.

Не послать ли тоску мою к черту…

Оторвите меня от меня!

 

Путь блестящий наш, смех и загадка —

Вот и время всех бледных времен.

Расплескалась судьба без остатка.

Кто прощает, тот не обречен!

 

‹Между 1967 и 1970›

 

* * *

 

Я все чаще думаю о судьях, —

Я такого не предполагал:

Если обниму ее при людях —

Будет политический скандал!

 

Будет тон в печати комедийный,

Я представлен буду чудаком, —

Начал целоваться с беспартийной,

А теперь целуюсь – с вожаком!

 

Трубачи, валяйте – дуйте в трубы

Я еще не сломлен и не сник:

Я в ее лице целую в губы —

Общество «Франс – Юньон Совьетик»!

 

‹Между 1968 и 1970›

 

* * *

 

Бродят

по свету люди

разные,

Грезят

они о чуде —

Будет

или не будет…

 

Стук —

и в этот вечер

Вдруг

тебя замечу, —

Вот и чудо!

 

Скачет

по небу всадник-

облако,

Плачет

дождем и градом —

Значит,

на землю надо.

 

Здесь

чудес немало

Есть —

звезда упала, —

Вот и чудо!

 

Знаешь,

я с чудесами —

запросто:

Хочешь,

моргни глазами —

Тотчас

под небесами!

 

Я

заклятье знаю —

Ну,

скажи: «Желаю», —

Вот и чудо!

 

‹1960-е›

 

* * *

 

В плен – приказ – не сдаваться, – они не сдаются

Хоть им никому не иметь орденов.

Только черные вороны стаею вьются

Над трупами наших бойцов.

 

Бог войны – по цепям на своей колеснице, —

И, в землю уткнувшись, солдаты лежат.

Появились откуда-то белые птицы

Над трупами наших солдат.

 

После смерти для всех свои птицы найдутся —

Так и белые птицы для наших бойцов,

Ну а вороны – словно над падалью – вьются

Над черной колонной врагов.

 

‹1960-е›

 

* * *

 

Я думал – это всё, без сожаленья,

Уйду – невеждой!

Мою богиню – сон мой и спасенье —

Я жду с надеждой!

 

Я думал – эти траурные руки

Уйдут в забвенье, —

Предполагал, что эти все докуки —

Без вдохновенья.

 

Я думал – эти слезы мало стоят

Сейчас, в запарке…

Но понял я – тигрица это стонет, —

Как в зоопарке!

 

‹1960-е›

 

* * *

 

Грезится мне наяву или в бреде,

Как корабли уплывают…

Только своих я не вижу на рейде —

Или они забывают?

 

Или уходят они в эти страны

Лишь для того, чтобы смыться, —

И возвращаются в наши романы,

Чтоб на секунду забыться;

 

Чтобы сойти с той закованной спальни —

Слушать ветра в перелесье,

Чтобы похерить весь рейс этот дальний

Вновь оказаться в Одессе…

 

Слушайте, вы! Ну кого же мы судим

И для чего так поёмся?

Знаете вы, эти грустные люди

Сдохнут – и мы испечемся!

 

‹1960-е›

 

* * *

 

Надо с кем-то рассорить кого-то —

Только с кем и кого?

Надо сделать трагичное что-то —

Только что, для чего?

 

Надо выстрадать, надо забыться —

Только в чем и зачем?

Надо как-то однажды напиться —

Только с кем, только с кем?

 

Надо сделать хорошее что-то —

Для кого, для чего?

Это может быть только работа

Для себя самого!

Ну а что для других, что для многих,

Что для лучших друзей?

А для них – земляные дороги

Души моей!

 

1970

 

* * *

 

Тоска немая гложет иногда,

И люди развлекают – все чужие.

Да, люди, создавая города,

Все забывают про дела иные,

Про самых нужных и про близких все‹м›,

Про самых, с кем приятно обращаться,

Про темы, что важнейшие из тем,

И про людей, с которыми общаться.

Мой друг, мой самый друг, мой собеседник,

Прошу тебя, скажи мне что-нибудь!

Давай презрим товарищей соседних

И посторонних, что попали в суть.

 

‹1970›

 

* * *

 

Цыган кричал, коня менял:

«С конем живется вольно.

Не делай из меня меня,

С меня – меня довольно!

 

Напрасно не расстраивай,

Без пользы не радей…

Я не гожусь в хозяева

Людей и лошадей.

 

Не совещайся с гадиной,

Беги советов бабских…

Клянусь, что конь не краденый

И – что кровей арабских».

 

‹1970›

 

* * *

 

Вагоны не обедают,

Им перерыва нет.

Вагоны честно бегают

По лучшей из планет.

 

 

Вагоны всякие,

Для всех пригодные.

Бывают мягкие,

Международные.

 

Вагон опрятненький,

В нем нету потненьких,

В нем всё – десятники

И даже сотники.

 

Ох, степь колышется!

На ней – вагончики.

Из окон слышится:

«Мои лимончики!..»

 

Лежат на полочке

Мешки-баллончики.

У каждой сволочи

Свои вагончики.

 

Порвешь животики

На аккуратненьких!

Вон едут сотники

Да на десятниках!

 

Многосемейные

И просто всякие

Войдут в купейные

И даже в мягкие.

 

А кто с мешком – иди

По шпалам в ватнике.

Как хошь – пешком иди,

А хошь – в телятнике.

 

На двери нулики —

Смердят вагончики.

В них едут жулики

И самогонщики.

 

А вот теплушка та —

Прекрасно, душно в ней, —

На сорок туш скота

И на сто душ людей.

 

Да в чем загвоздка-то?

Бей их дубиною!

За одного скота —

Двух с половиною.

 

А ну-ка, кончи-ка,

Гармонь хрипатая!

Вон в тех вагончиках —

Голь перекатная…

 

Вестимо, тесно тут,

Из пор – сукровица…

Вагоны с рельс сойдут

И остановятся!

 

‹1970›

 

* * *

 

В тайгу

На санях на развалюхах,

В соболях или в треухах —

И богатый, и солидный, и убогий —

 

Бегут

В неизведанные чащи, —

Кто-то реже, кто-то чаще, —

В волчьи логова, в медвежие берлоги.

 

Стоят,

Как усталые боксеры,

Вековые гренадеры

В два обхвата, в три обхвата и поболе.

 

И я

Воздух ем, жую, глотаю, —

Да я только здесь бываю

За решеткой из деревьев – но на воле!

 

1970

 

* * *

 

Нараспашку – при любой погоде,

Босиком хожу по лужам и росе…

Даже конь мой иноходью ходит,

Это значит – úначе, чем все.

 

Я иду в строю всегда не в ногу,

Столько раз уже обруган старшиной!

Шаг я прибавляю понемногу —

И весь строй сбивается на мой.

 

Мой кумир – на рынке зазывалы:

Каждый хвалит только свой товар вразвес.

Из меня не выйдет запевалы —

Я пою с мелодией вразрез.

 

Знаю, мне когда-то будет лихо;

Мне б заранее могильную плиту,

На табличке: «Говорите тихо!»

Я второго слова не прочту.

 

Из двух зол – из темноты и света —

Люди часто выбирают темноту.

Мне с любимой наплевать на это —

Мы гуляем только на свету!

 

‹1970›

 

* * *

 

Я тут подвиг совершил —

Два пожара потушил, —

Про меня в газете напечатали.

И вчера ко мне припер

Вдруг японский репортер —

Обещает кучу всякой всячины.

 

«Мы, – говорит, – организм ваш

Изучим до йот,

Мы запишем баш на баш

Наследственный ваш код».

 

Но ни за какие иены

Я не продам свои гены,

Ни за какие хоромы

Не уступлю хромосомы!

 

Он мне «Сони» предлагал,

Джиу-джитсою стращал,

Диапозитивы мне прокручивал, —

Думал, он пробьет мне брешь —

Чайный домик, полный гейш, —

Ничего не выдумали лучшего!

 

Досидел до ужина —

Бросает его в пот.

«Очень, – говорит, – он нужен нам —

Наследственный ваш код».

 

Но ни за какие иены

Я не продам свои гены,

Ни за какие хоромы

Не уступлю хромосомы!

 

Хоть японец желтолиц —

У него шикарный блиц:

«Дай хоть фотографией порадую!»

Я не дал: а вдруг он врет? —

Вон с газеты пусть берет —

Там я схожий с ихнею микадою.

 

Я спросил его в упор:

«А ну, – говорю, – ответь,

Код мой нужен, репортер,

Не для забавы ведь?…»

 

Но ни за какие иены

Я не продам свои гены,

Ни за какие хоромы

Не уступлю хромосомы!

 

Он решил, что победил, —

Сразу карты мне открыл, —

Разговор пошел без накомарников:

«Код ваш нужен сей же час —

Будем мы учить по вас

Всех японских нашенских пожарников».

 

Эх, неопытный народ!

Где до наших вам!

Лучше этот самый код

Я своим отдам!

 

‹Между 1966 и 1971›

 

* * *

 

Приехал в Монако

какой-то вояка,

Зашел в казино и спустил капитал, —

И внутренний голос

воскликнул, расстроясь:

«Эх, елки-моталки, – опять проиграл!»

 

Банкрот заорал: «Кто это сказал?!»

Крупье безучастно плечами пожал,

Швейцар ему выход в момент указал,

Тот в глаз ему дал, – ну, в общем, скандал.

 

А он все кричал: «Кто ‹это› сказал?!

Мне этот же голос число подсказал!..» —

Стрельнул себе в рот – и тотчас замолчал.

Не стало бедняги, и жаль капитал.

 

‹Между 1966 и 1971›

 

* * *

 

Вот я выпиваю,

потом засыпаю,

Потом просыпаюсь попить натощак, —

И вот замечаю:

не хочется чаю,

А в крайнем случáе – желаю коньяк.

 

Всегда по субботам

мне в баню охота,

Но нет – я иду соображать на троих…

Тут врали ребяты,

что – есть телепаты.

И даже читали в газете про их.

 

А я их рассказу

поверил не сразу, —

Сперва я женился – и вспомнил, ей-ей:

Чтоб как у людей я

желаю жить с нею, —

Ан нет – все выходит не как у людей!

 

У них есть агенты

и порпациенты —

Агенты не знаю державы какой, —

У них инструменты —

магнитные ленты,

И нас они делают левой ногой.

 

Обидно, однако, —

вчера была драка:

Подрались – обнялись, – гляжу, пронесло.

А áгент внушает:

«Добей – разрешаю!»

Добил… Вот уже восемь суток прошло.

 

Мне эта забава

совсем не по нраву:

Пусть гнусности мне перестанут внушать!

Кончайте калечить

люд я м кажный вечер

И дайте возможность самим поступать!

 

‹Между 1966 и 1971›

 

* * *

 

Сколько великих выбыло!

Их выбивали нож и отрава…

Что же, на право выбора

Каждый имеет право.

 

‹1971›

 

* * *

 

В восторге я! Душа поет!

Противоборцы перемерли,

И подсознанье выдает

Общеприемлемые перлы.

 

А наша первая пластинка —

Неужто ли заезжена?

Ну что мы делаем, Маринка!

Ведь жизнь – одна, одна, одна!

 

Мне тридцать три – висят на шее.

Пластинка Дэвиса снята.

Хочу в тебе, в бою, в траншее —

Погибнуть в возрасте Христа.

 

А ты – одна ты виновата

В рожденье собственных детей!

Люблю тебя любовью брата,

А может быть – еще сильней!

 

‹1971›

 

* * *

 

Отпишите мне в Сибирь, я в Сибири!

Лоб стеною прошиби в этом мире!

Отпишите мне письмо до зарплаты,

Чтоб прочесть его я смог до питья-то.

 

У меня теперь режим номер первый —

Хоть убей, хоть завяжи! – очень скверный.

У меня теперь дела ох в упадке,

То ли пепел, то ль зола, всё в порядке.

 

Не ходите вы ко мне, это мало,

Мне достаточно вполне персонала.

Напишите мне письмо поправдивей,

Чтоб я снова стал с умом, нерадивый.

 

Мне дают с утра яйцо, даже всмятку,

Не поят меня винцом за десятку,

Есть дают одно дерьмо – для диеты…

Напишите ж мне письмо не про это.

 

‹1971›

 

* * *

 

Ядовит и зол, ну словно кобра, я —

У меня больничнейший режим.

Сделай-ка такое дело доброе —

Нервы мне мои перевяжи.

 

У меня ужасная компания —

Кресло, телефон и туалет…

Это же такое испытание,

Мука и… другого слова нет.

 

Загнан я, как кабаны, как гончей лось,

И терплю, и мучаюсь во сне.

У меня похмелие не кончилось —

У меня похмелие вдвойне.