Рассказ Антонины Борисовны Малаховой

 

У нас был адрес, где жила Матренушка. Мы сначала пришли в Староконюшенный переулок к Евдокии Михайловне, нашей дере­венской. У нее большая комната, метров сорок, иконы сверху донизу, в трех углах. Матренушки там уже не было... Евдокия Михай­ловна нам рассказала, что Матушка уехала на Сходню, дала ее ад­рес. Перед отъездом Матренушка предупредила: «Уезжаю, так на­до. Против всех нас готовится что-то страшное, мне здесь быть нельзя, так будет лучше...» Было и раньше такое. Жаловались сосе­ди, что без конца ходят люди, даже полковники на машинах приез­жают. А времена были сталинские.

Так и случилось. Ночью приехали три полковника и три солдата из МГБ, окружили дом, вошли. Дочь Евдокии Зинаида лежала в постели, увидела их и стала молиться, чтобы только ее забрали, а не мать и брата. Предъявили ордер на арест Зинаиды. Она, уходя, па­ла на колени перед образом «Взыскание погибших» (Матушкина вторая икона, заказанная ею художнику) и молилась (думала — про себя, а оказалось — вслух): «Царица Небесная, мне никто не может помочь, ни мать, ни брат, одна Ты, в руки Твои предаю мою жизнь!» Ее увезли.

 

 

Сына Сергея лишили права работать по специальности, он устроился рабочим на завод. Евдокия Михайловна мне дала про­честь письмо от Зинаиды, где она пишет с Колымы: «Мама, ты за меня не волнуйся, Мамусик (так они звали Матушку) меня везде охраняет и везде со мною».

 

 

Матушка во сне явилась Зина­иде, и та поняла, что она умерла; написала письмо матери — точно, день ее смерти. Евдокия Михай­ловна говорила, что после ареста дочери и ее таскали на допросы на Лубянку, угрожали. Она поехала на Сходню к Матушке со своим горем, а та ей сказала: «Ты только не плачь, ты проси Царицу Не­бесную и молись Богу, а им ниче­го не отвечай, с ними не прере­кайся. Молись Господу, Царицу Небесную проси, и больше тебе ничего не надо. Главное, чтобы ты не плакала, не волновалась.

Зинаида не пропадет, вернется».

 

 

 

Всех знакомых допра­шивали, запретили ходить к ним — «враги народа». Матушку выписали из Москвы, и последнее ее место жительства так и осталось на Сходне, где она и умерла.

Жизнь Матушки была скитальческой, без приста­нища. В Москве она жила во многих местах, переез­жала с места на место, кто возьмет. До войны долго жила у Жаворонковых на Ульяновской ули­це, до ареста отца Василия (священник Василий — муж послушницы Матренушки Пелагеи; пока он был на свободе, Матушка жила с ни­ми). Жила на Пятницкой, у Никитских ворот, в Петровско-Разумов­ском (в Соломенной Сторожке), в Сокольниках, в Загорске, в Цари­цыне и других местах. Жить — живи, а кроме Евдокии Михайловны, ее никто не прописывал, все боялись в то время.

Евдокия дала нам адрес Матушки, и мы поехали на Сходню. Дело было ранней весной, наверное, в марте, снег был сильный. Доехали мы на электричке, а дальше идти пешком с километр до ее дома. Дошли мы, к нам выходит хозяин: «Вы к кому?» — «Да мы, — гово­рим, — к Матрене идем». — «А она, знаете, не принимает». — «Как же не принимает, мы столько времени шли...» — «А вы чьи?» — «Да мы, — говорим, — тоже от­туда, где она роди­лась». — «Ну-ну, идите, своих она вроде принимает».

Это были ее пос­ледние дни жизни — в мае она умерла.

 

 

Вошли мы, а послушница ее говорит: «Она вас принять не мо­жет». У них был земляной пол в прихожей, а в доме деревянный; мы с мамой упали на пол на колени и плакали, молились, очень плака­ли, что она нас не принимает, — значит, мы грешные.

Минут, может быть, двадцать стояли на коленях. Потом откры­вается из другой комнаты дверь, и Матрена говорит: «Ну, пусть войдут, пусть, пусть войдут».

Мне было тогда двадцать два года, а маме — шестьдесят. Мы вошли. Я вошла с трепетом.

Вначале мама стала с ней разговаривать, а я рядом стояла. Мама сказала: «Я с мужем живу плохо». Матрена ей отвечает: «А кто ви­новат? Виновата ты. Потому что у нас Господь глава, а Господь в мужском образе, и мужчине мы, женщины, должны подчиняться, ты должна венец сохранить до конца жизни своей. Виновата ты, что плохо с ним живешь».

Маму отдали замуж не по любви... слова Матушки перевернули ее жизнь. После этих слов мама стала молиться. Потом у них с от­цом жизнь наладилась.

Я жила в Москве недавно, один год, как приехала из деревни, и работала на очень тяжелой работе, в котельной Первой градской больницы, давала воду горячую в роддом. Грязь, пыль; страшно мне было. Закрывалась там ночью, и мама со мной ночевала, ведь я была молодая, и по ночам стучались, я боялась. По ночам мы моли­лись в этой котельной. Это до Матрены, еще до поездки к ней. При встрече она стала со мной говорить: «Где ты работаешь? Ну-у! Тебя оттуда возьмут». А я там в управлении больницы никого не знала и думаю: «Кто меня возьмет? Кому я нужна?»

Через две недели меня вызывает главный врач и говорит: «Ты девочка умная, грамотная, мы тебя возьмем работать зав. скла­дом». Я говорю: «Боюсь, я там не справлюсь». — «Справишься. Если кто тебя будет обижать, придешь ко мне, и я тебе во всем по­могу». Вот так я стала работать зав. складом, а потом перешла в бухгалтерию.

Еще она мне сказала: «А ты что, задумала идти учиться? Иди, иди, сейчас время такое, учиться надо». А задумала я учиться на медсестру. Но война кончилась недавно, и у меня еще оставался страх, вдруг возьмут на войну, и поэтому я боялась идти учиться. Но когда она меня благословила, я стала учиться. Потом она мне еще сказала: «Судьба твоя далеко, эти женихи не твои, которые за тобой ходят, — гони их от себя, твоя судьба далеко».

Мне было тогда двадцать два года, а замуж я вышла в двадцать де­вять лет. Правильно она сказала. Еще она сказала: «Потом ты бу­дешь жить хорошо-хорошо, счет деньгам в кошельке не будешь знать». Вот и сейчас я не знаю, сколько у меня там денег. Другие считают, пересчитывают, а я никогда не знаю. Сегодня денег у меня нет, допустим, завтра они у меня обязательно появятся, откуда-ни­будь да будут.

Однажды моя тетя Анисья пошла к Матрене со своей теткой Татьяной. Татьяна идет с открытым сердцем, а тетя Анисья гово­рит: «Да ну, что там она знает, что она может сказать-то нам?» Ну вот, когда пришли, Матрена говорит: «Татьяна-то пусть заходит, а эта пусть идет к тому, кто знает». И не приняла ее.

На Устье, в четырех километрах от Себина, жил мужчина, у ко­торого ноги не ходили. Матрена сказала: «Пусть идет с утра ко мне, ползет. Часам к трем доползет, доползет». Он полз эти четыре ки­лометра, а от нее пошел на ногах. Она его исцелила.

Еще Матрена говорила, что краситься большой грех, человек портит и искажает образ естества человеческого, дополняет то, че­го не дал Господь, создает поддельную красоту, что ведет к развра­щению, и эти люди будут в аду.

Бабушка Анна сломала палец, пошла к Матрене.

Когда Анна пришла, Матрена говорит: «Мама, кто там пришел? Анна? Ты ведь, Анна, хотела идти в Березовку палец исправить, ну и иди, иди!» Она пошла, идти надо семь километров. Пришла, а бабка говорит: «Да где же у тебя сломан палец? Он здоров!» Так вот, пока она шла, Матрена исцелила ей палец.

Один мужчина пришел в Себине в храм, набрал много свечей больших и ставил их на каждый подсвечник. Прихожане говорят: «Не жалеет денег», — а Матрена услышала и говорит: «Он ставит не свечи, а столбы, потому что ему надо поставить дом». Матрена час­то ходила в свой храм в Себине и всегда стояла на левой стороне, подпевая певчим.

Километрах в трех от деревни Щепино были выселки, домов в пять, в поле. Там жили две сестры, тетя Наташа и Шура. Они еще приняли нищенку Прасковью (все ее звали Панькой) и жили втро­ем. У них была лошадь и корова, и их «раскулачили» — лошадь с ко­ровой отняли.

Тогда Шура поехала в Москву хлопотать и заодно к Матрене зайти. Приезжает к родственникам, спрашивает адрес Матрены. А они ей адрес не хотят давать: «Ты красивая, все с женихами бега­ешь, нечего тебе у Матрены делать». Когда она легла спать, прис­нился ей сон: подходит к ней Матрена, надевает ей на голову золо­той венец и говорит: «Тебя ко мне не допустили, а я тебе надеваю золотой венец». Она утром встала и родственникам сказала: «Вы меня к Матрене не допустили, а она ко мне во сне явилась».

Тогда она пошла на прием к Калинину, встала в очередь. А оче­редь была на неделю. Нужны были документы, люди видят, что она деревенская, спрашивают, есть ли у нее паспорт. «А вот, — отвеча­ет, — за пазухой, когда позовут, покажу». (Паспорта у нее, конечно, не было, откуда он в то время у деревенской?) Неожиданно к ней подошла незнакомая женщина и сказала: «Пойдемте со мной, я вас другим ходом проведу». Провела кругом, поднялись они на седь­мой этаж и вошли в кабинет Калинина. Он говорит: «Садитесь, что у вас случилось?» — «У нас взяли лошадь, корову и землю, — отве­чает Шура, — что ж нам, помирать с голоду?» — «Нет, это непра­вильно, вам все отдадут. Идите, не волнуйтесь». На другой день она уехала домой. Тетя Наташа ее встречает: «Шурка, где ты была-то? Все нам отдали — корову, лошадь». Так они и жили единоличника­ми. Шура умерла молодой, в тридцать три года. Как-то приснилась Паньке тетя Наташа вскоре после того, как умерла. Панька спра­шивает ее во сне: «Как там Шурка-то живет?» — «И я живу хоро­шо, — отвечает тетя Наташа, — а Шурка намного выше меня живет, в саду, хорошо».

На Добрынинской, где я жила, срочно ломали дома и нас высе­ляли. Я тогда ходила к Матрене на могилку рано утром, до работы, и просила, чтобы она мне помогла в трудную минуту.

Я жила вдвоем с сыном и просила Матрену, чтобы мне дали жилье, как по закону положено, сверх этого я ничего не просила.

Всех уже выселили, остались только те семьи, где по два челове­ка. Вызвали нас на комиссию, решают, какую площадь давать. На­чальник посмотрел документы. Сереже было одиннадцать лет, по­ложена однокомнатная квартира, а он выписал ордер на малогаба­ритную двухкомнатную. Я сразу поняла, что это Матрена помогла. Дня за три до этого, в субботу под воскресенье, Матрена мне при­снилась. Мы стоим с сыном около гардероба — у меня стояли на нем иконы. Матушка Матрена открывает дверь в нашу комнату. Сама в сарафанчике широком, седенькие волосы... Раскрывает дверь и складывает такую большую гору, чуть не с нее ростом, толь­ко я не могу разобрать, как бы в тумане, или это яблоки, или яйца крупные. Поворачивается к нам и говорит: «Ведь это я вам принес­ла!» Я сразу поняла, что она нам принесла квартиру. Мы тогда с Се­режей сразу побежали в церковь, потом на кладбище, помолились, поблагодарили. И мы действительно получили квартиру двухком­натную, такую, какую и не ждали.

Еще перед тем, как мне выходить на пенсию, за год, я все проси­ла Матрену, чтобы мне получить пенсию побольше, чтобы хватало на храм. И вот я нашла дополнительные документы и получила полную пенсию сто тридцать два рубля. А после мне снится сон, будто я пришла в больницу навещать Матрену, а она меня положи­ла к себе под одеяло, крепко так прижала и теплом своим согрела. Я говорю: «Матренушка, я пенсию получила!» А она: «Ай, как я ра­да за тебя, как рада!» Видно, молилась за меня.

Один батюшка сказал мне поминать Матрену как святую. Ну, так я и стала делать примерно в семидесятом году. Через полгода она мне снится: подходит ко мне на своей могилке и говорит: «Я еще не святая, меня святой не называй», — и я опять стала обра­щаться к ней как к блаженной Матроне.

На Пасху в 1993 году на могилку к Матрене пришли две порче­ные, одной лет сорок, а другой лет тридцать. Я стояла у ног Матре­ны, у дуба, а они в головах. Народу было человек десять. Одна из этих двух кричит: «Ух ты, Матрена, молишься за всех, Матрена!» Я ей говорю: «Положи голову к Матрене на могилку, где находится Матушкина голова». Она не может, что-то ей мешает. Я говорю: «Клади, клади, не бойся, нагибай голову, клади». Наконец, она по­ложила голову; но тут у нее стали дергаться ноги, и она начала бить­ся о землю. Потом это прошло. Она поднялась, ей стало легче.

На могилке лежали крашеные яйца. Я ей говорю: «Возьми себе три яйца красных». Она: «Да? Взять три яйца, взять?» — и протяги­вает руку, а рука все ходит над яйцами и никак не может их взять. «Бери, бери, — говорю я, — не бойся». А вторая стоит рядом и кри­чит: «Не бери крашеные яйца, не бери крашеные яйца, не бери!» Наконец, она все-таки взяла и спрашивает: «Что мне с ними делать?» Я ей говорю: «Клади в карман, завтра их съешь, это от Мат­рены благодать». А вторая хватает щепоть песку и сразу в рот, и на­чала жевать, глотать и кричать. А потом без всяких затруднений взяла яйцо. Обе они притихли, успокоились, поговорили с нами и пошли. Больше я их не видела. Вот как действует сама могилка и присутствие Матушки.

Одна женщина зимой пришла зажечь лампаду. Сейчас мы сдела­ли дверцу сбоку, а то дверца была впереди, и приходилось вставать на могилу, чтобы зажечь лампаду. И вот эта женщина встала на край могилы, а к ней протянулась рука невидимого человека из-за ограды и стала стаскивать ее с могилы. Очень холодная рука была. После этого дверцу у фонарика сделали сбоку, чтобы не вставать на могилу.

А однажды на могилку пришла старушка лет восьмидесяти, себинская, ее мать была подругой Натальи, матери блаженной Матренушки. Ей мать рассказывала, что как-то пришла она к Наталье, когда Матренушка была еще младенец, а та ей жалуется: «Что мне делать? Девка грудь не берет в среду и пятницу, она в эти дни спит сутками, разбудить невозможно».

На могилку Матрене носили искусственные цветы и венки, это­го не надо было делать: было три пожара от свечей. Однажды Мат­рена приснилась одной женщине, Анастасии, и сказала: «Что же вы всю могилу мою пеплом обложили?» А потом был пожар, и вся мо­гила была облеплена пеплом от искусственных цветов, даже крест обгорел. Я не знала об этом, а ночью мне приснилась Матрена: она подошла ко мне, обняла меня и очень была холодная. «Что же ты, Матренушка, такая холодная?» Она мне ничего не ответила. Я проснулась и сразу поняла — что-то случилось на кладбище. При­шла и вижу: все сгорело, и крест весь черный, в саже.

Пришла одна женщина к Матрене на могилу помолиться, уходя, закрыла дверцу, отошла на три шага от могилки — и тут же с руки ее спали часы и ударились об землю. Она остановилась, и вдруг дверь на ограде сама собой распахнулась. Женщина догадалась, что за­крывать дверь к могилке Матушки нельзя.

Блаженная Матренушка еще при жизни говорила: «После смер­ти моей приходите ко мне. Как принимала людей, так и буду при­нимать». Блаженная Матрена за три дня до своей кончины сказала, что она отойдет ко Господу. У нее спросили: «Матренушка, как же нам жить? С кем же мы теперь останемся, с кем советоваться бу­дем?» Она ответила: «После моей смерти таких не будет, как я, а вы приходите ко мне как к живой, я всегда буду помогать вам и мо­литься за вас, как при жизни моей. Разговаривайте со мной, все го­рести свои поверяйте мне, я буду вас видеть и слышать; что душе вашей скажу, то и делайте».