Рассказ Анны Филипповны Выборновой

 

А со мной был вот какой случай. Я, конечно, не помню, мне бы­ло тогда девять месяцев. Колдовство — оно и сейчас есть, и тогда бы­ло. Мне «сделала» тетка родная: в люльке посмотрела, погладила — и у меня ножки согнулись в коленках. Пришла мама с работы — ре­бенок грудь не берет, кричит во всю глотку, лежит, задрав ноги, буд­то их скрутило, подогнуло к груди. Никак их мне не могли распря­мить, в девять месяцев не вставала на ножки совсем. Матрюши тог­да не было, она была в Москве. Дядя поехал за ней и привез ее в Себино. О приезде Матрюши сообщили родные. Мама моя тут же по­бежала к Матрюше. Она жила от нас домов за восемь. Хожалка бы­ла недовольна: «Вот, не дадут поспать». А мать говорит: «Дарья, не твое это дело. Ты знаешь, сколько она спит». А Матрюша сказала: «Приноси, приноси, Аксиньюшка. Люлечку вынеси на ветерок. Пускай лежит на улице люлечка, а с девочкой приходи ко мне». Матрюша читала надо мной часа два. Я у нее на груди заснула. Мат­рена говорит: «Клади ее на чистое место, да все покропи водой — люлечку, весь дом». Положили меня на стол, люлечку принесли. Матрена воды дала, покропила все водой, положила меня в люльку. И вот, когда я в люльке зашевелилась, мама подошла и взяла меня. К столу поднесла, посадила. Уже я сижу, и ножки опущены. Потом я скинула с колен одеяло и встала на ноги — улыбаюсь родным братьям (у меня три брата было). Все обрадовались, ну, а я засме­ялась и уже стала ходить. Так за сутки я сделалась здоровой. Вот ка­кая помощница была наша Матрюша! Мама все время к ней ходила, еще молодая. В Москву ездила, когда уже Матрена уехала из дерев­ни. И все время она помогала маме.

А еще был такой случай. Пришли к моей бабушке две женщины

и пошли к Матрене на исцеление. Одна с верой шла, а другая с хит­ростью. Пришли к Матрюше. Одну она приняла, дала воды, а дру­гой даже и воды не дала. «У меня, — говорит, — водички для вас не­ту». Приходят они обратно от Матрюши, а моя бабушка и говорит: «Ой, миленькая, я вам дам водички, у меня есть Матрюшина во­дичка!» Она их накормила, этих старушек, чаем напоила, и стали они собираться. А бабушка вспомнила и говорит: «Подожди, я тебе сейчас водички налью». Только налила водички, поставила на сто­лик: «Вот, возьмешь», — и тут же бутылочка пополам раскололась, и водичка разлилась. Тогда бабушка моя зашумела: «Ай, что же я сделала, зачем я дала тебе воды-то!» Побежала к Матрюше. А Мат­рюша, только та входит, говорит: «Иди, иди! Я тебе сейчас покажу, как моей водичкой распоряжаться! У меня у самой воды разве нету? Раздобрилась, дала! Что, дала ей воды-то?» — «Нет, Матушка, не да­ла. Бутылка лопнула...» — «Я и знаю, что лопнула! У нее и в руках- то не должна моя водичка быть».

Мать все время к ней ходила, а отец-то не ходил. Все знали Матрюшу, все приходили с какими-то нуждами, заботами. С кем что-нибудь «сделают» — к ней идут. Даст воды — все исцеляются.

Потом она уехала из деревни в Москву, но навещала все равно, из Москвы ездила. Или вызовут, или сама приедет — соскучится по дому, по матери.

Вот пришлось мне как-то ехать к Матрене; это еще в первый раз. А до этого видела я ее во сне: она сидит в черном платье, волосы на рядок, и ручки так вот спущены. Такой я ее увидела во сне. Встаю и говорю: «Мама, я видела Матрюшу». — «А какая она была?» — «Вот такая. Ручки маленькие, полненькие такие, пушистые волосы на прямой рядок, черное платье с белыми мушками». И точно, я ее увидела такой, когда мне пришлось к ней поехать. Я ей говорю: «Маменька, я тебя во сне видела такой». А Матушка говорит: «А ты ведь галдела матери две недели, вот я тебе и привиделась».

Вот какая наша Матрюша была, и все-то она знала. Бывало, только зайдешь — уж она говорит из своей комнаты: «Это наши, на­ши соскучились по мне, открывай скорее!» Вот какая она была про­зорливая! Или придут к ней за двести километров. Идут, а по доро­ге о своем думают. Только они зайдут к ней, а она им говорит: «Вот у вас такие-то дела, вот что». Говорила и даже по имени называла.

А еще вот какой случай был. Приехал мой брат из Москвы к ма­тери. И повели мы с ним корову продавать в Москву, на Белорус­ский вокзал, а оттуда — в Жаворонки. Мы прошли километров тридцать, когда обнаружили, что брат обронил где-то документы: и свои, и мои, и коровьи — все растерял. Он говорит: «Я сейчас за­стрелюсь. Куда мне деваться?» А я назвала брата старшего дураком. «А как же мы теперь пойдем?» — «Будем Матрену просить, она нам поможет, с нами пойдет». Вот это Матрюша! Давала нам путь и да­вала нам дом, где ночевать. До Москвы шли десять дней. И вот как ночевали: Матрена покажет, где дом, мы стучимся — и нас прини­мают. Мысленно показывала, конечно. Я брата спрашиваю: «Где ночевать-то будем?» Он говорит: «Вон дом за огородами, с голубой крышей». Туда пошли, постучали, хозяева нас пустили и ночлег да­ли. А когда патрули приходили, то они отвечали: «Чужих у нас нет, только брат с сестрой приехали». А у нас документов-то не было! А они нас не спрашивали, принимали как родных. И так всю дорогу было. Вот за десять дней мы дошли, корову привели, все благопо­лучно. Брат дивится: после войны патрули были, везде останавли­вали, но нас нигде не остановили. Я брату говорю: «Ты видишь, ка­кие чудеса!» Он говорит: «Вижу, Нюра». Потом я говорю: «Вот вер­немся в десятом или одиннадцатом часу, поедешь к Матрюше?» — «Поеду».

Пришли мы с братом к Матрене, еще дверь не открылась, а слы­шим ее голос. Хожалка открывает, а она смеется: «Пускай, пускай их, это свои. Я, слепая, всю дорогу с ней корову за хвост вела. Веди ей корову, да дай ей дом, да ночлег у хороших людей! Вот когда я те­бе понадобилась-то! С языка меня не спускала!» А брату говорит: «Как это, сестра моложе тебя, а дураком назвала?» Брат потом гово­рил: «У меня волосы дыбом встали, ведь она с нами не шла, а все знает!» Тогда брат спрашивает у Матрены: «Что же мне теперь де­лать — все документы потерял». — «Твои документы стоят всего де­сять рублей. Ничего тебе не будет».

Вот поблагодарили мы Матрюшу! Какая она правильная, какая вера глубокая была! Богодарованная!

Много раз я к ней ездила. Однажды поехала с двоюродной сес­трой. Я с Матрюшей говорила, она надо мной читала. А двоюрод­ная сестра молчит, язык как прирос во рту. Матрюша ей говорит:

«Что язык убрала! Дома только ругаться матерным можешь, а тут примолкла!» Сестра помолчала и отвечает «У меня язык куда-то ушел, я не моту говорить». Она спросила только про мужа, но Мат­рена ей сказала: «Думай сама». Сестра испугалась и ничего больше не спросила: ни про мужа, ни про брата. Они не пришли после вой­ны. Матрена же говорит: «Брат твой живой, и мужа твоего все вре­мя поминаю, муж тоже живой». Так все и оказалось. Брат потом еще много раз ко мне приезжал.

А еще как-то я поехала к ней постом, незадолго до ее смерти. Она мне говорит: «Ты не бойся, войны теперь не будет. Мы ляжем так, а встанем по-другому». — «А как по-другому?» — «Мы, — гово­рит, — перейдем на сук». Я говорю: «Матушка, я не знаю, что это за сук?» — «Соха, на соху перейдем». Я говорю: «А куда же трактора де­нутся?» — «О-о, трактора!» Она просто сказала: «Будет соха рабо­тать, и будет жизнь хорошая. Мы еще пока не дождались таких вре­мен. Ты не умрешь и все это увидишь». Вот буду ждать.

Да, вот как она еще говорила: «Войны не будет, без войны умре­те, жертв много будет, все мертвые на земле будете лежать. А еще я вам скажу: вечером все будет на земле, а утром восстанете — все уй­дет в землю. Без войны война идет».

Много раз Матрену хотели арестовать. Однажды пришел милици­онер ее забирать, а она ему говорит: «Иди, иди быстрей: у тебя не­счастье в доме». Он послушался. Поехал домой, а у него жена от ке­рогаза обгорела. Но он до больницы ее довез все-таки живую. При­ходит на работу утром, а ему говорят: «Ну что, слепую забрал?» А он отвечает: «Слепую я забирать никогда не буду. Если б слепая мне не сказала, я б жену упустил, а я ее все-таки в больницу свез». Матрена ему тогда сказала: «Поезжай скорее, у тебя дома несчастье, а слепая от тебя никуда не денется. Я сижу на постели, никуда не хожу».

Поехала как-то раз Матрюша в Куликовку, за километр от нас, на лошади, кому-то помочь, гам одна женщина очень болела. Ну, а муж этой женщины говорит: «Иди, там с горшками твоя приехала, ступай, горшки покупай». Жена на мужа заругалась: «Дурак ты, ду­рак!» Но все-гаки она пришла к Матрене, не побоялась его, при­шла. Только открывает дверь, а Матрюша говорит: «А я горшки все побила! У меня горшков нет!» Та говорит: «Матрюшенька, прости. Ну что я с дураком мужем сделаю? Дурак полный, да и только!»

Видите, какие случаи! Она все знала. А за сколько километров к ней приезжали — за двести, за триста, и она знала, как человека по имени звать.

Моя мама родом из села Устье. У нее там был брат. Однажды встает он — ни руки, ни ноги не двигаются, сделались как плети. А он тоже Матрене не верил. За мамой в Себино приехала дочь брата: «Крестная, пойдем скорее, с отцом плохо, сделался как глупый: ру­ки опустил, глаза как у дурака смотрят, язык плохо говорит». Тогда моя мать запрягает лошадь, и они с отцом едут на Устье. Приехали к брату, он на маму посмотрел и еле выговорил: «Сестра...» Мама на него ругается: «Что согнулся-то?» — «Не знаю... стал... плохой...» И опять замолчал. «Ну что же, садись! Поедем к Матрюше». Собрала она брата и привезла к нам в деревню. Оставила его дома, а сама пошла наперед к Матрюше спросить, можно ли его привезти (Мат­рюша от нас за восемь домов жила). Приходит, а Матрюша ей гово­рит: «Ну что, поверил, что я ничего не знаю, а сам сделался как пле­тень!» А она его еще не видела! Говорит: «Веди его ко мне! Помогу». А брату Матрена сказала: «Благодари сестру, я из-за сестры тебе по­могаю». Почитала над ним, воды дала. И на него навалился сон. Он лег спать здесь, у матери моей. Как убитый уснул. Утром встал сов­сем здоровым. Водички только выпил, да и покропили его. Все у него прошло.

Ксению, мою маму, часто обижали Прасковья и Марья. Марья была казначеей в церкви. Вот Марья начала печь просфоры и про­давать их в углу, а их у нее никто не берет. Она и бросила печь. По­ехала к Матрюше, а та ей по голове постучала и наказывает: «Ты и на порог Ксении не наступай, а за порогом проси прощения». Ког­да Марья к нам пришла, она так плакала: «Тетушка Ксения, прос­тите! Я не могу к вам даже на порог ступить!»

Как-то моя мама поехала за Матреной в Москву: «Матушка, по­едем ко мне, у меня поживешь, чего ты боишься? Похоронила бы я тебя в храме — там на полу, где «Взыскание погибших», кирпичи разберу...» «Приду, приду, — отвечает Матрена. — Сколько народу ко мне туда будет ходить, руки не протянешь. И храм мой никогда не закроют».

 

 

Однажды приехала я в Москву к Матрюше, а она мне говорит: «Езжай домой, вези колокол в церковь и икону «Покров Пресвятой Богородицы». Я испугалась, что тяжело нести. А она говорит: «Как перышко понесешь, не учуешь». И я довезла. Колокол был сереб­ряный, а как звенел!

А один раз я была у Матрены в Москве вместе со своей снохой. Матрена говорит: «Вы вот в Москве, а что у вас дома делается! Двадцать пять домов сгорело! Поезжайте быстрее обратно». Мы приехали в Себино и узнали, что так все и было. Одна бабушка за­шла в горницу, а там у нее лежала мята сухая и моченник был из ко­нопли. Зажгла спичку — все и загорелось.

Одна женщина из Себина, Валентина, работала в Москве у судьи секретарем, и начальник советовал ей идти работать на базу, учил воровать: «Может, когда чего возьмешь». Решила она пойти к Матрене и узнать, не перейти ли ей на другую работу, а Матрена го­ворит: «За большой получкой не гонись, как работаешь, так и рабо­тай, и найдется тебе по­больше зарплата». Тогда начальник предложил другому секретарю идти на базу. Та согласилась, а Валентина заняла ее мес­то с зарплатой побольше.

Пришла Валентина к Матрене и говорит: «Те­перь получаю больше». —

«Вот видишь, а та работа была не твоя».

А вторая девушка отработала на складе только три месяца. Один раз какие-то две баночки с чем-то унесла. За эти баночки она полу­чила три года. Валентина Матрену благодарит: «Бабушка, большое тебе спасибо. А тон ведь три года дали». — «А я знала, чю это не твоя работа, это ее место было».

Племянник Матренушки, Иван, жил в Загорске.

 

 

 

И вдруг она его вызывает к себе. Конечно, мыслями вызывала, откуда же он мол знать? Он вон где, в Загорске жил, а она в Москве. Приходит он к своему начальнику и говорит: «Хочу у вас отпроситься: прямо не могу, надо мне к тете моей ехать». Он приехал и не знает, в чем де­ло. А Матрена ему говорит: «Давай, давай, перевези меня скорей в Загорск, к теще своей». Он ее привез к теще. И только они уехали, как пришла милиция. Сколько раз так было: только хотят ее за­брать, как она накануне уезжает.

Еще когда Матрена жила у Ванькиной тещи, пришли мы как-то туда ночевать с Марьей Васильевной Куликовой. Марья Васильев­на беспокоится: «Где будем ночевать?» А я говорю: «Матушка хоть на пороге, да положит нас». Только мы зашли, Матрена говорит: «Я перину-то вам не постелю, а из дому вас не отпущу, места всем хва­тит». И еще сказала: «Вот некоторые приходят, ночами не спят, все караулят, как я буду молиться».

Марья Васильевна не обратила внимания на эти слова, а ведь потом так и вышло: я спала как убитая, а Марья Васильевна не спа­ла — караулила.

Однажды приехала я к Матрене в Москву. Наш храм в Себине был закрыт, и мы хлопотали, чтобы открыли. У митрополита Кру­тицкого и Коломенского я была — это после войны было. Потом пошла к Матрене, а она говорит: «Ты больше не езди, вашу церковь откроют, будет служить монах». И действительно: приехал монах, отец Евлогий, но прослужил он недолго, только семь месяцев.

Когда я была у Матрены в последний раз, она сказала: «Если с тобой что случится, приходи ко мне как к живой. Наклонись, спро­си, что нужно, — я дам совет». А были ведь такие случаи.

А еще Матрена, когда была жива, состригла и дала мне немнож­ко волос с виска и сказала: «Я тебе дам свой височек, ты его храни. И всегда приходи ко мне, когда какая нужда или что. Проси с ду­шою, и я помогу».