На утро нас ждала катастрофа – из командировки вернулась жена Ули. Мы догадались об этом по характерному отборному звуку разбиваемой стеклотары, русскому мату с косноязыким финским акцентом. Говорилось что-то про мать Ули, его сына и какую-то суку, которую его жена имела в различных видах, и которой мало не казалось.
— Неужто и она лесбиянка? – удивились мы, с тоской понимая, что если от слов жена Ули перейдет к делу, на нас повесят еще один труп и производство паленой финской водки.
— Давайте что ли, выбираться… — предложила шепотом я.
— Предлагаешь бросить товарища в беде? – подозрительно поинтересовалась Митька, сжимая в руках дедов топор.
Во дворе что-то громко бухнуло и потянуло гарью, война разгоралась нешуточная. В дом ввалился Уля и решительно принялся баррикадировать дверь.
— Что случилось?
— Vodka! – лаконично ответил тот, и нам стало жаль уничтоженного богатства.
— Эх, — посетовали мы, — Ничего-то бабы в жизни не понимают!
Уля лишь хмыкнул и, достав с полки бейсбольную биту, примеряясь, взвесил ее в руке.
— Ты чего? Бить ее будешь?
В дверь вдруг что-то мощно торкнулось, с окон рухнули занавески и мы с трудом удержались на ногах.
— По-моему, — опасливо заметила я, — Сейчас будут бить нас!
— Кylla, — согласился со мной Уля и надел на голову русскую каску времен Великой Отечественной Войны.
— Слушайте, — возмутилась вдруг Митька, — А как же законы финского гостеприимства? Гость – неприкосновенен! Ну, подумаешь, водка! Что же сразу драться-то? Чего ей не нравиться? – спросила она у раскуривающего трубку Ули.
— Lesbo… — он задумчиво выдохнул дым, подпирая плечом содрогающуюся под ударами жены, дверь.
— И тут гомофобия!
— Чухна-а-а… — обратилась я к выбиваемой двери, — Вы же культурный народ!
Медик лишь вздохнул тяжко и начал бинтовать руку – готовился к кулачным боям.
— Подумать только, — Митенька устроил обух топора в ладони поудобнее, — Нигде не любят лесбиянок!
Мы прислушались – жена за дверью неистовствовала, дверь того и гляди слетит с петель. Глядя на экипировку Медика, Ули и Митеньки, я с тоской понимала, что в рукопашную нам ее не одолеть. Спасти нас могло только чудо.
— Вот так и з-з-з-дохнем в чухонской глухомани… — Митенька сглотнул слюну, ему было неохота помирать, у него дома осталась молодая жена. Медик лишь вздохнул и, видимо, подумал о Пыхе и светлой любви между бучами. Мне вздыхать было не о ком, но и помирать, почему-то тоже не хотелось.
— И все-таки, — завела я свою канитель, — Нам надо отсюда как-то выби…
— Ша! – Медик прильнул ухом к, на мгновение, утихшей двери. Где-то далеко отчетливо слышался звук тарахтящего трактора.
— Не может быть… — засомневался Митька.
— Может! – отрезал, в момент засиявший, Медик.
Сомнений не было – Пых спешил на помощь.
Трактор фырчал уже совсем отчетливо, и жена Ули оставив в покое дверь и протопав пудовыми шагами по сеням, устремилась во двор. Мотор в мгновение ока заглох и расслышав лишь короткий отрывистый вскрик, мы погрузились в щемящую душу тишину. Время тянулось мучительно медленно, казалось, даже ход секундных стрелок на настенных часах увеличился раз в сто.
— Да что же там происходит? – Медик прильнул ухом к замочной скважине, в безуспешной попытке услыхать хоть звук со стороны свободы. Мы тоже переживали за Пыха. Я, по крайней мере. Как на человека и буча, мне было абсолютно насрать на его судьбу, но два важных аргумента не давали моему сердцу успокоится.
Факт номер один: Без Пыха мы из финского поселения живыми не выберемся.
Факт номер два: Если финка его замочит, у нас на руках будет еще одно боди. Если, конечно, эта бешеная баба даст нам шанс выжить.
Так что, по этим объективным причинам – судьба Пыха волновала меня не меньше, чем Медика. Митьку же волновало лишь, успеет ли он обновить дедов топор. Что волновало невозмутимого финна, мы понять не могли.
— Да что же там происходит? — Медик с остервенением подергал дверь. Она не поддавалась, — Да что же… — он уперся ногой в косяк и потянул дверь на себя. Безуспешно, — Да, еб твою мать, что там происходит?! – истерично, по-бабьи, он пнул дверь башмаком и, с легким скрипом, она отворилась.
— О! – оценили мы.
— Что, курвы, пересрались? – услышали мы знакомый бас и перед нашими глазами предстал дед Митяй.
Мы сидели на завалинке, пили можжевеловую водку, курили и наблюдали, как дед Митяй, распушив усы, с восторгом хлопал по коленке Улину жену, а та смущалась, краснела и, похоже, немного флиртовала.
Выяснились ужасающие подробности – они вместе служили в армии.
Улина жена, в прошлом была мужчиной. Кем был в прошлом сам Уля, мы из тактичности уточнять не стали – какое нам дело? Ровным счетом – ни какого. Особое уважение вызывал еще и тот факт, что кроме пола, Улина жена сменила еще и национальность, видимо отсюда и бралась ее нелюбовь к водке. Откуда бралась ее нелюбовь к лесбиянками, мы выяснять не стали, лишь рассматривали маленькие, аккуратные руки Ули с коротко состриженными ногтями. Велика сила привычек.
— Ну, что… — дед Митяй подкрутил ус, — Домой что ли? А то там вас уже заждались!
Митька и Медик, неожиданно по-женски моргнули своими бесстыжими ресницами и радостно разместились в тракторе, на дверце которого знакомым цветом красовалось предупреждение:
«Со стоящими пальцами – не работать!»
— Проститутки… — буркнула я, принимая из рук Ули прощальный подарок – ящик водки на свадьбу Митьки. И еще один – на свадьбу Медика. Уля хоть и финн, а мужик дальновидный, — Проститутки… — еще мрачнее буркнула я, гнездясь в кабину за спину деда Митяя и всем своим сердцем предчувствуя закат нашей дружбы. Как говориться, пришла п***да – отворяй ворота.
— Ну, пааааехали! – трактор дрогнул, накренился опасно и пополз по направлению к финско-русской границе.
Дня три праздновали свадьбы Митьки с Лялькой и Медика с Пыхом. Точнее праздновали я, дед Митяй и бучи. В количестве двадцати человек. Молодожены же старательно ломали сеновал, к которому подходить было опасно ввиду, его взрывоопасных кренов, нечеловеческих стонов и вот-вот ожидающейся искры. И так – три дня.
— Дорвались… — негодовала я, с подозрением рассматривая знакомый уже почерк на стоящем посреди стола корыте с оливье, ловко наструганным шашкой дедом Митяем:
«Счастье не в том, что бы было с кем, а в том, что бы было чем!»
Глубокую философию лозунга я постичь так и не смогла в виду сильного алкогольного нестояния, но зато я смогла постичь появление знакомого постового милиционЭра в мышиного цвета шинели.
— Знакомые все лица… — невесело прошептала я, припоминая враз трахнутую Манюню, смерть папика еврея, нервный стресс матери, порчу автотранспорта и, конечно же, кражу кокаина.
— А я вот тут вам керосину привез… — сказал милиционЭр и жопа моя почуяла неладное.
