— Я не художник и не поэт… я просто лиЗбиянка на склоне лет! – гордо сообщила она запахиваясь в халатик, — че рты раззявили? Мое богатство!
Лялька, и в правду лесбиянка, и действительно на склоне лет, была в ярко-медицинском халатике на голое тело и симпатичных колхозных галошах на босу ногу. На голове, помимо прически, красовалась очаровательная клетчатая кепка 80-х годов с гордой кокардой «ОСВОД». На шее ожерельем болтался стетоскоп, заправленный в чашку бюстгальтера, на другой чашке крестиком был вышит красный крест.
Медик, имевший отношение к медицине (какое точно, никто не помнил), понимающе хмыкнул. Митька многозначительно наступил нам на ноги, и сразу перешел к делу:
— Нам бы доктора!…
— А как же рвать… на грелки?… — беззвучно прошептала я, — За Пыха?
Митька лишь сильнее придавил мне ногу и сунул Ляльке в нос переломанные пальцы:
— Вы видели какой непорядок в хозяйстве? Это надо чинить!
— Тимку понесло… — констатировали мы и, развернувшись на 180, спокойно принялись выуживать Пыха из гамака.
Чуть позже из-за сарая, смущаясь и отряхиваясь, появилась Лялька, молодцевато поправляя сбившиеся груди, Митька застегнул ширинку и, растопырив над головой больные пальцы, радостно проорал:
— О! Как рукой сняло!
— Хм.
В воздухе разливался закат, круто замешанный на пацифизме и любви человека к человеку.
— Как порядочный буч, — засмущался Митька, — Я теперь обязан женится.
Глава 7. В Суоми
После таких дел хотелось вытянуть ноги и отдохнуть. Лялька очень кстати сообщила, что протопила баньку и, облачившись в простыни, босыми ногами мы взобрались на полок.
«Медик — вовсе и не буч!» — привычным красным красовалось на стене.
«Медик пАзорная клава!»
— От... и здесь уже... — вяло встрепенувшись, отмахнулись мы.
В предбаннике кто-то грустно хмыкнул и печальной жестью звякнуло ведерко...
Медик сердито повел бровью:
— А еще говорят, что нынешнее поколение жестокое… посмотрели бы на это! На подрастающее! Сплошные террористы какие-то!
— Не будем о грустном, — Митька отчаянно заваривала веники в тазу, — У меня брачная ночь впереди, и ваабще – я сегодня молодожен! Первый раз в жизни, между прочим…
Пых мечтательно вздохнул и Медик почувствовал себя неудобно.
— А давайте – выпьем! – предложила я.
Оставалось лишь разыскать горячительное.
— Ну не может быть, что б в деревенском доме не было самогона! – горячилась Медик, всовывая голые ноги в сапоги, — В любой приличной избе должен быть шнапс, яйки и …
— … и матки! – дополнила я.
— И сало, дура….
— А мне лично бабы ближе к сердцу, нежели сало… — Митька запахнула ватник на тощих сиськах и мечтательно вздохнула, — Опять же – медовый месяц на носу...
Мы выскочили на улицу, захлопнув за собой клубящуюся паром дверь деревенской баньки.
— Ну, ёханый бабай, нет, ну как же так-то?
Лялька нас расстроила зло: ввиду полного отсутствия бучей в деревне, потребляемость самогона равнялась 0 литров на одну, отдельно взятую харю, то есть хату. По-русски говоря, самогон не гнали, потому как он нафиг никому не нужен, а водку из сельпо, того самого где «Лялька-лиЗбиянка» на стене выжирали соседи-танкисты с полигона. Зато был керосин, как радостно сообщила Лялька:
— Полная бадья ентого говна!
Керосин мы не любили.
— Вот невезуха, че делать будем? У человека свадьба, а у нас банально сказать: на стол поставить нечего!
Мы было совсем пали духом, но успокоил подоспевший Пых, с деловым видом почесавший нос и многозначительно поглядевший на Медика. Медик обрадовался:
— Идем обратно в Кобловку, к бучам, за первачом… а Пых проводит, он дорогу знает.
Проблемы начались сразу, как только я спрыгнула с огромного валуна прямо в кучу собачьего корма, ровными катышками наваленного на мягком мху.
— О, — удивилась я, — ПедигриПал… И зачем в лесу «ПедигриПал»?
— Может, им волков кормят? – Медик с удивлением рассматривал мои стройные ноги, по колено утопающие в кучке.
— Какие волки, мать? Их давно уже всех перестреляли!
Пых как-то взбледнул и резко сел.
— Че с Пыхом-то? – Митька подозрительно посмотрела на Медика, где-то в глубине своей лесбийской души предчувствуя недоброе.
— Он говорит, что это не корм… — Медик мстительно затянулся беломориной, — а лосиное говно. Не очень свежее.
В тишине раздался мучительный писк одинокого комара.
— Ты хочешь сказать, что я стою по колено в лосином говне? – уточнила я.
— Не очень свежем. – подтвердил Медик, а Пых еще больше побледнел и прислонился спиной к березке – чтобы не упасть.
— Да вы че! – Митька радостно залыбилась зубами, уже плохо различимыми в надвигающихся сумерках, — Откуда тут лоси? Их давно уже всех сожрали! А те, которых не сожрали – ушли к финикам!
— Финики, это?…
— Ну, в Чухляшку, к Куёксам, в Финляндию, то бишь…
— А-а-а-а-а…. – успокоилась я, — А это тогда что?
Медик наклонился близко близко к кучке и втянул воздух носом:
— Лосиное говно.
— Да нет у нас больше лосей! – Митенька начала недобро кипятиться, и мы заподозрили, что к тому, чтобы лосей в Карелии больше не было – она самолично приложила руку, — Пойми – нет!
— Странно как-то получается… — размышляла я, — Лосей нет, а говно есть…
— Говно, это продукт жизнедеятельности. Говно не может существовать отдельно от объекта, его производящего, – подтвердил Медик.
Пых уже давно сполз по березке на землю и сидя на корточках, зажав уши руками, раскачивался из стороны в сторону.
— Если есть говно, — Медик закурил вторую беломорину, — Значит есть лоси… В России лосей нет, а есть лоси в Финляндии, а тут – и лоси и продукты… Поздравляю вас, господа – Медик торжествующе блеснул одиноким глазом, — С переходом государственной границы!
Пых замычал что-то совсем неприличное и повалился на землю.
— Вот теперь, — расстроилась я, — Нас точно посадят!
Митечка посмотрела на меня зло и заорала:
— Да вылези ты из этого говна!
Битых два часа мы вышагивали в почти полной темноте по непролазному финскому лесу.
— У себя-то, суки, лес не рубят… — злился Митечка, припоминая подчистую выпиленный врагом родной край, — У нас дрова закупают… свой, значит, берегут…
— Было бы странно, если б они и наш лес тоже берегли…
— У нас раньше не то, что лоси, медведи водились! В центре Европы считай! А теперь?… — не унимался Митечка, в которой неожиданно проснулись гринписовские наклонности.
— Что, тоже к финикам ушли?
— Да перестреляли всех, — Митечка вздохнул, — эти придурки даже рыбу ездят к нам ловить, у них типа рыбалка – платная и дорогая. А у нас – глуши динамитом, слова никто не скажет…
— Беспокоит лишь то, — не в тему озаботилась я, — Что по слухам, в Чухляндии сухой закон…
— Мда… с этим у них туго, — Митька остановился и задумчиво посмотрел на смелеющий месяц на ночном небе, — Они даже за водкой в Россию ездят! Они вообще нам всем обязаны! Мы дали им свободу! Мы их кормим, поим, лесом снабжаем, торфом, всех лосей им отдали, а они, суки такие, еще и…
— Чу-у-у-у… — прервал ее Медик
Впереди мелькала напряженная спина Пыха. На его ватнике буквально минуту назад появилась свежая надпись:
«Бляди в оба!»
— Погранцы? – Митенька подтянул к себе дедов топор, — Без боя не сдамся!
— Село дура, село какое-то!… — Медик шипел напряженным шепотом
— Разве у фирннов есть селения? – также шепотом поинтересовалась я.
— Да почем я знаю… ну, живут вот люди…
Вкусно потянуло сытным запахом горячей пищи, и что-то низменно утробно заурчало в пузе.
— Эх… — вздохнули мы, — Пропадем мы тут…
Силуэт Пыха настороженно метнулся куда-то в сторону и пропал.
Раздалась тишина.
— Пых!… — тихонько позвали мы, — Пы-ы-ы-х!…
В ответ лишь каркнула одинокая ворона.
— Этим бучам – нельзя доверять! – горько подытожила я.
— И долго мы тут будем сидеть? – поинтересовалась я, когда пальцы на ногах свело от холода, а запах еды стал особенно невыносим.
Пых исчез уже как полтора часа и возвращения его, похоже, не предвиделось. Зато на березке над нашими головами краснела выразительная надпись:
«Долой евросоюз!»
— А что ты предлагаешь?
— Предлагаю сдаться властям!
— Нет, ну ведь, дура женщина! – посетовал Медик Митьке, — Чтобы нас выдали нашим?
— Ну, да… — холод становился совсем уж нестерпимым, и перспектива ночи в финской тюрьме на мягком матрасе и с миской баланды казалась запредельным раем.
— Ты, лесбиянка долбанная, забыла, что на нас висит воровство, убийство…
— Изнасилование несовершеннолетних… — встряла Митька
— И порча личного имущества в особо крупных размерах… — Медик с ненавистью натянула Митьке кепку на глаза, — Так ты хочешь еще и нарушение государственной границы прибавить? Это, мать, тебе не шутки шутить, это мать, на пожизненный срок тянет…
— Это вам, — уточнила я, — Тянет…
Медик многозначительно растер кровью по щеке присосавшегося комара
— Как муху… — пригрозила она мне, — Прихлопну.
Где-то в селении тоскливо завыли собаки…
— Ну не век же нам тут сидеть! – не выдержала, наконец, Митька, — Я жрать уже хочу, и вообще – меня комары искусали, мы тут до утра, что ли будем их кормить? А вдруг Пых твой и не вернется вообще? Одни проблемы от него! Пых проведет, Пых проведет!… — передразнила она Медика, — Местный житель, блин, — Митька презрительно сплюнула, — И что теперь, нам тут до…
— Гм… — вежливо прервали ее. Запахло иностранным одеколоном.
Внимательными, вежливыми глазами на нас смотрел невысокий, плотный мужичок, с аккуратной рыжей бородой и безбровым, веснусчатым лицом.
— Финн!
Небольшими руками финн любовно сжимал тускло поблескивающую двустволку, направленную в аккурат нам в живот. Наши руки автоматически вскинулись вверх за затылок.
— Допрыгались, коз-з-зявки… — презрительно выдохнула Медик.
Тот проследил траекторию полета плевка и, мягко улыбнувшись, внимательно посмотрел нам в лица.
— Давай, налаживай контакт с аборигеном, — Медик толкнул меня плечо.
— Чего я-то? – обиделась я.
— У тебя же бабка финка… — припомнила мне Митька.
— Прабабка, — уточнила я и опустила руки. Парламентерам с поднятыми руками как-то неприлично.
— Э-э-э-э-э-э… — задумчиво пальчиком я отвела от живота ствол ружья и, ткнув себя ладонью в грудь, гордо сообщила, — Хиатаанен!
Финик наклонил голову и слегка расширил глаза. Видать – удивился.
— А это че? – шепотом поинтересовался Митька
— Понятия не имею… — расстроил ее Медик.
Рассматривая веснусчатое лицо финна, я панически старалась вспомнить что-нибудь более убедительное, чем фамилия покойной прабабушки, но в голову кроме «юкси, какси, колме» — ничего ни шло.
— Hei! – поздоровался воспитанный финн, и вновь уперся ружьем в живот.
— Чего говорит-то? – поинтересовался Митька.
— Да черт его… — ответил Медик.
— Э-э-э-э-э-э… — я почесала нос и задумчиво погладила мушку на ружье, — Пал… Пялёнкё келлё ён?
Финн подумал мгновение и, оторвав одну ладошку от ружья, вскинул часы к глазам:
— Kymmenen…
— Хейнекен Микка Хаккинен!… — внезапно встрял улыбающийся Медик, и тут меня пробрало:
— Куинкя кяунис пяйвя!…- и вдохнув полную грудь воздуха, внезапно поинтересовалась, — Куинкя вёйтте? Хяускя тутустуя?
Моя убедительная вежливость слегка поколебала решительность воспитанного финна, и ружье в его руках чуть дрогнуло. Видя сей прогресс, я решила не сдаваться и добить вражью морду. Припомнив все, что когда-либо вылетало из уст моей прабабушки, включая мат, я выпалила:
— Мистя вёй ёстаа водка?
— Vodka? – заинтересовался финн.
— Водка! Водка! – радостно заверил Медик.
— О, — подивилась Митька, — Чухна по-русски лабает!
Финн гмыкнул и опустил ружье.
— Кylla, — подтвердил он.
— Чудеса-а-а-а-а… — удивились мы.
Вот она – великая сила общения.
Уже три дня искали Пыха, Уля облазил всю округу, но проводника и след простыл.
— Вот и верь после этого людям, — вздыхали мы, глядя на злого, тоскующего Медика
— Изведется ведь… и так вон кожа, кости и нервы…
Уля лишь понимающе кивал и лез в подпол за водкой. По уверениям Митьки, он не был похож на типичного финика. Во-первых, он не был жадным и с радостью вливал в нас отличную финскую водку, которую собственноручно гнал из можжевельника. Вечерами, он самозабвенно рисовал к этой самой водке этикетки акварелью, и, погрузив бутылки в фургончик, вывозил спиртное в неизвестном направлении. Видимо, сдавал излишки государству.
— Золотой парень, — оценили мы с Митькой Улю, — Жаль, что не буч.
Медик лишь вздыхал и косил печально одиноким глазом.
Во-вторых, Уля усердно искал с нами Пыха, это он нашел знакомую нам кепку Пыха, мирно висящую на кустике. И, наконец, именно Уля обнаружил на березке до боли знакомую красную надпись, гласящую: «Был Пых, да весь вышел!»
— Не может быть! – охнули мы и торопливо заотворачивались, чтобы не видеть внезапной, крупной слезы показавшейся в некогда гордом глазу Медика.
— Жаль командира, — сетовал Митька и с замиранием сердца вспоминал Ляльку. Мне вспоминать было некого, а потому я романтично хлопала на шее комаров и молча соглашалась с Митькой.
Командира было жаль. Пропадал командир.
— Медика необходимо утешить, — не выдержала, наконец, жалостливая Митька и серьезно посмотрела на Улю.
— Olen naimisissa!!! – истерично перепугался он. Уля и вправду был женат, на стене висела фотография, где он, маленький, круглый и нарядный сидел на коленях огромных размеров женщины с кадыком и ладонями, напоминающие ковш экскаватора.
— Да, я не про то… — отмахнулась Митька, — надо как-то Пыха возвернуть…
— М-м-м-м… — оценил идею Уля и задумчиво принялся набивать смешную финскую трубочку табаком.
— Легко сказать – возвернуть! Он же это – местный авторитет, че сказал, то и будет!
— Так это он там, — Митька махнула куда-то в сторону родных карельских берез рукой, — Авторитет, а не тут.
— Вот что, — терпение мое лопнуло, — Знаете что? Идите в жопу!
Уля затянулся вонючей махоркой.
— Втянули меня в черт знает какую историю! Еще и бучей им возвращай! Ты его банду видела? Так пригладят – мало не покажется! – я встала и решительно приставила лестницу к крыше дома, — Как хотите, но я в этом не принимаю никакого участия!
— Куда ты лезешь, шкура? – спокойно спросила Митька, когда я долезла до трубы на крыше.
— Хочу на Родину посмотреть, имею право! – там, где заканчивалась бескрайняя кромка финского леса – тянулись обожженными проплешинами массовые вырубки, это и была родная земля.
