Как только они завернули за поворот и потеряли из виду людей, стоявших у дверей трактира и махавших им вслед, сразу же прошла его свинцовая усталость, он уже не чувствовал той мучительной сонливости, которая – напрасно он с ней боролся – почти приковала его к стулу возле печки. После того, как Иримиаш вчера вечером сообщил ему то, о чем он боялся даже мечтать («Ладно, поговори с матерью. Если она не против, можешь пойти со мной»), он не мог сомкнуть глаз и всю ночь, не раздеваясь, проворочался в постели, чтобы не опоздать на рассвете к назначенной встрече; но сейчас, как только он увидел перед собой дорогу, уходившую в рассветный туман, как только ступил в эту бесконечность, его силы словно удвоились, и он, наконец, почувствовал, что «перед ним лежит целый мир» и теперь он способен выдержать все, что бы ни случилось. И хотя у него возникло огромное желание каким-нибудь образом вслух выразить овладевший им восторг, однако он справился с собой и, инстинктивно соизмеряя шаги, дисциплинированно, горя лихорадкой собственной избранности, последовал за хозяином, ибо знал, что сможет выполнить возложенную на него задачу только в том случае, если будет вести себя как мужчина, а не как сопливый щенок – не говоря уже о том, что такой необдуманный взрыв чувств несомненно вызвал бы новое насмешливое замечание и без того вечно высокомерного Петрины, а ему невыносима была сама мысль о том, чтобы хоть раз опозориться перед Иримиашем. Он решил, что лучше во всем преданно подражать Иримиашу: так его наверняка не постигнет какой-нибудь неприятный сюрприз. В первую очередь надо было отследить его характерные жесты: легкий ритм длинных шагов, манеру идти с горделиво поднятой головой, правильную траекторию призывно-угрожающего указательного пальца во время пауз перед ударными словами и – как можно быстрее усвоить самое сложное, падающую интонацию и тяжелое молчание, отделяющие одну фразу от другой, одни части сказанного от других, и хотя бы отчасти обрести ту увереность, которая позволяла Иримиашу выражать свои мысли с такой безжалостной точностью. Он шел, ни на миг не отрывая взгляда от слегка сутулившейся спины Иримиаша и шляпы с узкими полями, которую владелец – чтобы дождь не хлестал в лицо – надвинул низко на лоб, и увидев, что хозяин, не обращая на них никакого внимания, напряженно размышляет о чем-то, он тоже шел молча, хмуро сдвинув брови, словно хотел помочь Иримиашу как можно скорее сформулировал мысль. Петрина ковырялся в ухе – видя напряженное выражение лица своего приятеля, он не осмеливался нарушить молчание, но, хотя он сам глазами показывал «парню» («Ни звука! Он думает!»), желание задать вопрос с такой силой сжимало ему горло, что он запинался, свистел, и с хрипением набирал воздух в легкие до тех пор, пока Иримиаш не обратил внимание на его героические попытки сдержаться и неохотно смилостивился: «Ну, давай, говори! Чего тебе?» Петрина вздохнул, покусал потрескавшиеся губы и быстро заморгал. «Хозяин! Я, право слово, обосрался. Как ты собираешься выпутаться из всего этого?» «Было бы удивительно, – язвительно заметил Иримиаш, – если бы ты не обосрался. Бумаги дать?» Петрина покачал головой. «Я не шучу. Мне, знаешь, сейчас совсем не до смеха…» «Заткнись», – Иримиаш надменно посмотрел на уходящую в туман дорогу, сунул в угол рта сигарету и, не останавливаясь, не замедляя шага, закурил. «Если я сейчас тебе скажу: для нас наступил самый удобный момент, – самоуверенно произнес он и посмотрел Петрине глубоко в глаза, – ты успокоишься?» Его приятель беспокойно остановил свой взгляд, затем опустил голову, остановился, погрузился в задумчивость, и когда снова оказался рядом с Иримиашем, его охватило такое волнение, что он едва смог выдавить из себя: «Ч… Ч…. Что ты задумал?» Но тот ничего не ответил, а с непроницаемым видом продолжал путь. Петрина, мучаясь тяжким предчувствием, попытался найти объяснение этому многозначительному молчанию, затем – несмотря на то, что в глубине души знал, что это напрасно – попытался предотвратить непоправимое. «Послушай! Я был твоим товарищем, был и всегда буду, в добре и во зле! И я размажу по стенке любого, кто посмеет не снять перед тобой шляпу! Но… Не сходи с ума! Послушай меня хоть на этот раз! Послушай своего старого доброго Петрину! Давай удерем отсюда! Сядем на первый же поезд и фьюить! Они же нас линчуют, когда до них дойдет, какую свинскую шутку мы с ними сыграли!» «Не стоит об этом, – насмешливо заметил Иримиаш. – Давай поддержим упорную, безнадежную борьбу за человеческое достоинство… – Он со значением поднял указательный палец и погрозил Петрине. – Лопоухий! Пришло наше время!» «Горе мне!» – простонал Петрина, словно предчувствуя дурное, – Я всегда знал! Всегда знал, что однажды придет наше время! Надеялся… верил… И пожалуйста! Вот чем все обернулось!» «Да что вы все дурака валяете?» – вмешался из-за их спин "парень". – Вместо того, чтобы с ума сходить, вели бы себя серьезно!» «Я?! – проскулил Петрина. – Да я сейчас запрыгаю от радости…» Скрипнув зубами, он посмотрел на небо, а затем в отчаянии покачал головой. «Скажи, что я тебе сделал? Может, обидел чем? Может, сказал когда дурное слово? Умоляю, хозяин, пощади старика! Посмотри на мою седую голову!» Но Иримиаш не позволил сбить себя: он пропустил мимо ушей звонкие слова своего товарища и с загадочной улыбкой произнес: «Сеть, лопоухий!.. – при этих словах Петрина вскинул голову – Понимаешь?» Они встали, повернулись друг к другу, Иримиаш слегка наклонился вперед. – Огромная паучья сеть. На всю страну. И все концы будут протянуты к Иримиашу… Теперь твоим тупым мозгам ясно? Если где-нибудь… хоть что-нибудь… задрожит…» Жизнь начала возвращаться к Петрине, сначала по его лицу скользнуло мимолетное подобие улыбки, а затем в пуговичных глазах засветился заговорщицкий огонек, уши покраснели от едва сдерживаемого волнения. «Если где-нибудь… хоть что-нибудь… задрожит… Похоже, начинаю смекать, в чем тут дело… – дрожа, прошептал он. – Это же… фантастика просто… Это я тебе говорю…» «Ну, видишь, – холодно кивнул Иримиаш, – сначала поработай головой, а потом начинай хныкать». «Парень» наблюдал за происходящим с почтительного расстояния, но его выручил острый слух: ни единого слова не ускользнуло от него, и поскольку он пока что ничего не понял из сказанного, то быстро повторил все про себя, чтобы не забыть; достал сигарету, медленно, сдержанно закурил и, сложив губы трубочкой, выпустил изо рта тонкую струйку дыма – как это обычно делал Иримиаш. Он не присоединился к товарищам, а следовал за ними в десятке метров позади, чувствуя себя обиженным, поскольку хозяин до сих пор «не удосужился посвятить его в свои планы», хотя он знал, что – в отличие от Петрины, который вечно только и делал, что ставил палки в колеса – вложил бы в дело всю душу, ведь он поклялся в безоговорочной преданности. Мучения ревности казались бесконечными, горечь в душе становилась все сильнее, ведь теперь он уже ясно видел, что Иримиаш не удостаивает его ни одним словом, нет! он даже не обращает на него ни малейшего внимания, словно он пустое место, словно это не Шандор Хоргош, а первый встречный предложил ему свои услуги… В волнении он расчесал уродливый прыщ на лице, и когда они уже почти достигли поштелекской развилки, не стерпел, подошел к ним, повернулся лицом к Иримиашу и дрожа от ярости закричал: «Дальше я с вами не пойду!» Иримиаш непонимающе посмотрел на него. «В чем дело?» «Если со мной что-то не так, прошу, скажите мне! Скажите, что не доверяете мне, и меня здесь больше не будет!» «Да что на тебя нашло?» – вспылил Петрина. «Со мной все в порядке! Только скажите, нужен я вам или нет! С тех пор, как мы вышли, вы ни единого слова мне не сказали, все только Петрина, Петрина, Петрина! Ну и милуйтесь с ним, меня-то зачем с собой взяли?» «Ну-ка, погоди, – спокойно остановил его Иримиаш. – Кажется, понимаю. Запомни, что я тебе сейчас скажу, поскольку дважды повторять я не стану… Я позвал тебя с собой потому, что мне нужен толковый молодой человек. Ты мне подходишь. Но ты должен усвоить определенные правила. Первое: говори только тогда, когда я тебя спрашиваю. Второе: если я тебе что-нибудь поручаю, приложи все силы, чтобы выполнить дело как следует. Третье: отвыкай пререкаться со мной. Пока что я решаю, что говорить тебе, а что нет. Ясно?..» «Парень», присмирев, потупил взгляд. «Да. Я только…» «Никаких "я только"! Веди себя как положено мужчине… А в остальном… Мне известны твои способности, мальчик. Уверен, что ты меня не подведешь. Ладно, а теперь пошли!» Петрина дружелюбно хлопнул «парня» по плечу и потащил за собой. «Знаешь, засранец, когда мне было столько лет, сколько сейчас тебе, я при взрослых и рта раскрыть не смел! Был нем как могила. В те времена не церемонились, как сейчас… Да что вы, молодые, можете знать… – Он вдруг остановился. – Что это?» «Где?» «Ну, вот этот… звук…» «Я ничего не слышу… – недоуменно сказал «парень». «Как это не слышишь? Да вот же…» Они прислушались, затаив дыхание. Иримиаш, стоя в нескольких шагах впереди, не двигаясь, наблюдал за ними. Они стояли на поштелекской развилке, чуть слышно накрапывал дождь, вокруг не было ни души, только вдали кружила стая ворон. Петрине показалось, что откуда-то… сверху раздается звук, и он молча указал на небо, но Иримиаш покачал головой. «Скорее оттуда…» – указал он в сторону города. «Машина?..» «Не знаю», – беспокойно ответил Иримиаш. Они застыли на месте. Гул не усиливался, но и не ослабевал. «Может быть, самолет…» – неуверенно предположил «парень». «Нет. Не похоже, – сказал Иримиаш. – На всякий случай… срежем дорогу. Пойдем к замку Вейнкхейм, а дальше свернем на старую дорогу. Выиграем четыре или пять часов…» «Знаешь, какая там грязь?!» – горячо запротестовал Петрина. «Знаю. Но этот шум мне не нравится. Будет лучше, если мы выберем этот путь. Там мы точно никого не встретим». «А ты как думаешь, что это?» «Почем мне знать? Идем». Они свернули с шоссе и направились в сторону Поштелека. Петрина то и дело беспокойно оглядывался и изучал окрестности, но так и не заметил ничего подозрительного. Сейчас он уже не стал бы клясться, что звук раздавался сверху. «Нет, это не самолет… Скорее, церковный орган… А, безумие какое-то». Он остановился, нагнулся и, опершись на одну руку, наклонил ухо почти к самой земле. «Нет. Совершенно точно, нет. Так и рехнуться можно». Гул все не стихал. Он не приближался, но и не удалялся. И напрасно Петрина рылся в памяти – этот шум не походил ни на что знакомое. Ни на рычание автомобиля, ни на гудение самолета, ни на раскаты грома… Его охватили дурные предчувствия. Он беспокойно покрутил головой по сторонам – в каждом кустарнике, в каждом чахлом деревце, в каждой заросшей ряской придорожной канаве он чуял опасность. И самое странное было в том, что он не мог определить – изблизи или издалека угрожает им это… нечто. Он с подозрением повернулся к «парню». «А ну признавайся! Это у тебя в животе урчит?» «Петрина, не валяй дурака, – напряженно произнес Иримиаш, обернувшись к нему. – Давай, живее!» Они отошли от развилки уже метров на триста-четыреста, когда в тревожно звучащем беспрестанном гуле им послышались какие-то особенные нотки. Петрина заметил их первым, он не мог произнести не слова, а только испуганно замычал и выпученными глазами указал вверх. Справа от них, в пятнадцати-двадцати метрах над мокрой безжизненной землей, мягко подрагивая, парила полупрозрачная белая вуаль. Медленно, величественно, она опускалась вниз. Не успев оправиться от изумления, они ошеломленно увидели, что «вуаль», достигнув земли, сразу же развеялась как дым. «Ущипните меня!» – проскулил Петрина и с недоверием покачал головой. «Парень» застыл с разинутым от удивления ртом, но, увидев, что Иримиаш и Петрина не знают, что сказать, самоуверенно заметил: «Да вы что, тумана никогда не видели?» «По-твоему, это туман? – нервно возразил Петрина. – Не болтай чепухи! Голову даю на отсечение, что это… что-то такое… типа… подвенечной фаты… Хозяин, я чую недоброе». Иримиаш недоуменно смотрел на то место, где недавно опустилась вуаль. «Это какая-то шутка. Петрина, возьми себя в руки и скажи что-нибудь». «Посмотрите туда!» – закричал «парень» и показал на другую вуаль, спускавшуюся неподалеку от того места, где еще недавно парила первая. Они зачарованно смотрели, как вуаль плавно опустилась на землю, а затем – словно это и впрямь был клочок тумана – исчезла. «Идем отсюда, хозяин, – предложил Петрина дрожащим голосом. – Похоже, скоро пойдет дождь из лягушек или что-нибудь еще эдакое…» «Этому должно быть какое-то объяснение, – уверенно сказал Иримиаш. – Знать бы, что за чертовщина тут творится!.. Ведь не может быть, что бы мы все трое разом сошли с ума!» «Жаль, здесь нет госпожи Халич! – с ухмылкой заметил «парень». – Она бы сразу сказала, что это такое!» Иримиаш вскинул голову: «Что?» Наступило молчание. «Парень» смущенно потупился. «Я только хотел сказать…» «Ты что-то знаешь?» – вцепился в него перепуганный Петрина. «Я? – усмехнулся тот. – Да что я могу знать? Так… плету всякую чепуху…» Молча пошли они дальше, и не только у Петрины, но и у Иримиаша мелькнула мысль – а не лучше ли было повернуть обратно? – но ни у одного из них не было уверенности, что возвращение менее рискованно… Они ускорили шаг, и на этот раз Петрина даже не пытался протестовать – была б его воля, он тут же пустился бы бегом и не останавливался до самого города; так что, когда перед ними возникли очертания заброшенного замка Вейнкхейм, и Иримиаш предложил немного отдохнуть («Ноги совершенно закоченели… Давайте разведем костер, перекусим, обсушимся, и пойдем дальше…») Петрина в отчаянии закричал: «Ну уж нет! Оставаться в этаком месте? После того, что случилось?» «Не переживай так, – успокоил его Иримиаш. – Все дело в том, что мы слишком устали. Не спали почти два дня. Нам надо отдохнуть. Путь впереди еще долгий». «Хорошо, но ты пойдешь первым», – оговорил Петрина и, обретя некоторую уверенность, последовал за ними примерно в десяти шагах позади; сердце у него чуть не выпрыгивало из груди и даже не было настроения отвечать на подколки «парня», который, глядя на спокойствие Иримиаша, несколько расслабился и решил показать, как «подобает вести себя храбрецам». Петрина подождал, пока эти двое свернут к замку, а затем осторожно, оглядываясь по сторонам, бесшумно прокрался вслед. Но когда он оказался перед главными воротами, силы покинули его. Он беспомощно смотрел, как Иримиаш и «парень» юркнули за куст, но сам был не в состоянии сделать и шагу. Откуда-то – из замка? из выгоревшего летом и вымоченного дождем парка? – явственно слышался веселый, звенящий как колокольчик, смех. «Теперь я точно сойду с ума. Я это чувствую». От страха на лбу у него выступил пот. «Черт возьми! Во что мы вляпались?» Он затаил дыхание, до предела напряг мускулы и – бочком, бочком – спрятался за другим кустом. Искрящийся смех зазвучал громче, казалось, здесь резвится беззаботная компания, словно было совершенно естественным, что для веселья надо было выбрать именно это заброшенное место, и проводить время под дождем и холодным ветром… Вдобавок этот смех… звучал так странно… По спине Петрины пробежал холодок. Он выглянул на тропу, затем, выбрав подходящий, по его мнению, момент, бросился бежать, сломя голову и с такой силой врезался в грудь Иримиаша, словно дело было на войне, и он под обстрелом, с риском для жизни, перебирался из одного окопа в другой. «Дружище… – прохрипел он придушенным голосом и притаился рядом с сидящим на корточках Иримиашем. – Что это такое?» «Пока что я ничего не вижу, – ответил тот тихо, спокойно, с огромным самообладанием, не спуская глаз с того, что некогда было замковым парком. – Сейчас все выяснится». «Нет! – простонал Петрина, – ничего мы не выясним!» «Похоже, кто-то устроил пикник…» – заметил «парень» взволнованно и нетерпеливо, поскольку едва мог дождаться того момента, когда хозяин, наконец, поручит ему какое-нибудь дело. «Здесь? – скулил Петрина. – Под дождем?.. В этом богом забытом месте? Хозяин, давай выбираться из этого дерьма, пока не поздно!..» «Заткнись, я из-за тебя ничего не слышу!» «Я слышу! Я слышу! И скажу, что…» «Да тихо ты!» – рявкнул на него Иримиаш. В парке, среди дубов, зарослей орешника и заросших сорняками цветников, по-прежнему не было заметно никакого движения, так что Иримиаш решил – поскольку он мог видеть только небольшую часть парка – осторожно пройти вперед. Он подхватил упирающегося руками и ногами Петрину, и они медленно добрались до главного входа, а затем свернули направо и на цыпочках прокрались к стене. Иримиаш шел первым, и когда добрался до угла здания, внимательно осмотрел заднюю стену парка; на одно мгновение он оцепенел, а затем быстро убрал голову. «Что? – прошептал Петрина. – Сваливаем?». «Видите вон ту хибарку? – приглушенно спросил Иримиаш и показал на стоявший напротив покосившийся домик. – Бежим. По одному. Сначала я. Потом ты, Петрина. А потом ты, парень. Ясно?» И согнувшись, он побежал к тому, что когда-то было летним домиком. «Я – нет, – пробормотал со смущенными глазами Петрина. – Тут ведь метров двадцать. Пока добегу, пристрелят!» «Вперед!» – грубо подтолкнул его «парень», и Петрина, совершенно не ожидавший толчка, сделал несколько шагов, потерял равновесие и рухнул в грязь. Он тотчас же вскочил, затем снова рухнул всем телом и словно ящерица пополз за своим товарищем к летнему домику. От испуга он долго не мог посмотреть вверх, закрыл глаза руками и неподвижно лежал на земле, затем, когда понял, что «божьим благоволением» остался в живых, приободрился, с трудом поднялся и сквозь щель в стене выглянул наружу. Его растрепанные нервы не смогли выдержать открывшегося зрелища. «Ложись!» – взвизгнул он и снова повалился ниц. «Не ори, скотина, – прикрикнул на него Иримиаш. – Если издашь еще хоть один звук, придушу!» В дальней части парка, перед тремя могучими облетевшими дубами, на маленькой лужайке… лежало завернутое в полупрозрачную белую вуаль… небольшое тельце. От него их отделяло каких-нибудь тридцать метров, так что можно было различить лицо, точнее, ту его часть, которую не закрывала ткань; и если бы все трое не считали это невозможным, если бы они сами, своими руками не положили ее в грубо сколоченный Кранером гроб, они могли бы поклясться, что видят младшую сестру «парня» – с белым как воск лицом, с завитыми в локоны рыжими волосами, она, казалось, мирно дремлет… Ветер порой колыхал край вуали, дождь тихо обмывал мертвое тело, а три старых дуба так трещали и скрипели, словно вот-вот повалятся… Вокруг останков девочки не было ни души… лишь повсюду слышался нежный колокольчатый смех, звучавший беззаботно, словно радостная музыка… «Парень», оцепенев, уставился на лужайку, и нельзя было понять, чего он боится больше – того, что измазанное в грязи, скорченное судорогой тело сестры предстало перед ним теперь в чистом, белоснежном, таком чудовищном спокойствии, или того, что оно вот-вот поднимется и направится прямо к нему; ноги у него дрожали, в глазах потемнело, он не видел ни парка, ни деревьев, ни замка, ни неба, только ее, сиявшую ярким, вызывающим резкую боль светом, посреди лужайки. Внезапно наступила тишина, полное молчание, и даже капли дождя беззвучно разбивались о землю, так что они могли подумать, что оглохли. Они чувствовали дуновение ветра, но не слышали его свиста, не слышали того странного теплого ветерка, который слегка касался их. И все же ему почудилось, что беспрестанный гул и звонкий смех сменились вдруг пугающим визгом и ворчанием, которые звучали где-то совсем близко. Он закрыл глаза руками и зарыдал. «Ты видишь?» – спросил Иримиаш, застывший неподвижно, словно окаменев, и с такой силой стиснул Петрине руку, что его пальцы побелели. Вокруг тела поднялся ветер, и в полной тишине оно, ослепительно сияя, внезапно взлетело до самых вершин дубов, а затем, покачнувшись, начало вновь опускаться на середину лужайки. В этот миг бесплотные голоса завели яростную и жалобную песню, словно недовольный хор, который должен вновь смириться со своим провалом. Петрина тяжело дышал. «Ты можешь поверить в это?» «Я пытаюсь», – сказал Иримиаш, бледный как мел. «Интересно, сколько времени им понадобится? Ребенок по крайней мере два дня как мертв». «Петрина, может быть, впервые в жизни мне страшно». «Дружище… Можно тебя спросить?» «О чем?» «Как по-твоему…» «По-моему?» «Да… как по-твоему… ад существует?» Иримиаш с трудом сглотнул. «Кто знает. Может быть». Неожиданно наступило затишье. Только гул немного усилился. Тело снова начало подниматься, метрах в двух над поляной оно дрогнуло, а затем с невероятной быстротой устремилось вверх и вскоре исчезло среди хмурых туч. Ветер пронесся по парку, дубы закачались, закачался и ветхий летний домик, а затем они услышали, как запели над их головами звенящие голоса. Потом пение смолкло, и о том, что здесь только что случилось, напоминали лишь несколько клочков вуали, звяканье черепицы на просевшей крыше замка, да стук отвалившихся кусков жести, ударявших о стену… Оцепенев, они смотрели на поляну, но, поскольку там уже ничего не происходило, медленно пришли в себя. «Думаю, закончилось», – сказал Иримиаш и громко икнул. «Я тоже надеюсь, – прошептал Петрина. – Давай-ка оживим парня». Они подхватили под мышки все еще дрожащего мальчика и поставили его на ноги. «Ну, приди в себя, – подбодрил Петрина, хотя у него самого ноги все еще подкашивались. – Все в порядке». «Оставьте меня в покое… – всхлипывал «парень». – Пустите меня!» «Ладно, ладно! Все страшное позади!» «Оставьте меня здесь! Никуда я не пойду!» «Как бы ни так! Пойдешь, как миленький! Кончай нюни распускать! Нет уже ничего…» «Парень» приник к щели и посмотрел на поляну. «Куда… Куда оно делось?» «Исчезло, словно туман, – ответил Петрина и ухватился за выступавший из стены кусок кирпича. – Словно туман». «Парень» боязливо заметил: «Значит, я был прав». «Точно, – сказал Иримиаш, сумев, наконец, справиться с икотой. – Должен признать, что ты был прав». «Но… вы что… вы что-нибудь видели?» «Лично я видел только туман, – сказал Петрина и горестно покачал головой. – Всюду один только туман». «Парень» беспокойно взглянул на Иримиаша. «Но тогда… что это было?» «Галлюцинация», – ответил Иримиаш, бледный как мел; голос его звучал так слабо, что «парень» непроизвольно наклонился к нему поближе. «Мы до смерти устали. Особенно ты. В сущности… Здесь нет ничего удивительного». «Ни капельки, – присоединился Петрина. – В таком состоянии что угодно может почудиться. На фронте я, бывало, по ночам видел, как ведьмы на метлах по небу носятся. Серьезно». Добравшись до конца тропы они вышли на поштелекскую дорогу и долго брели молча, порой огибая глубокие, по щиколотку, лужи, пока, наконец, не достигли старой дороги, прямиком ведущей в юго-восточную часть города. Петрина с возрастающей тревогой следил за состоянием Иримиаша. Хозяин выглядел так, будто вот-вот надорвется от напряжения, ноги у него подкашивались, и несколько раз казалось, что еще один шаг – и он рухнет. Лицо его оставалось бледным, остекленевшие глаза смотрели в никуда. К счастью, «парень» ничего этого не замечал, поскольку с одной стороны после слов Иримиаша и Петрины ему удалось успокоиться («Ну конечно! Что это еще могло быть, как не галлюцинация! Надо собраться с собой, а то, в конце концов, еще и на смех меня поднимут!..»), с другой – он прямо-таки воодушевился, когда Петрина поручил ему своего рода роль разведчика и пустил вперед. Внезапно Иримиаш остановился. Петрина испуганно подскочил к нему, чтобы, если понадобится, сразу же оказать помощь. Но Иримиаш оттолкнул его руку, повернулся к нему и заорал: «Когда же ты уберешься к чертовой матери, вонючка! Ты меня уже достал! Ясно тебе?» Петрина быстро опустил глаза. Иримиаш схватил его за воротник и попытался приподнять над землей, а когда ему этого не удалось, грубо толкнул Петрину так, что тот, потеряв равновесие, сделал несколько шагов и повалился в грязь. «Дружище… – умоляющим голосом сказал он, – Не теряй…» «Что ты там бормочешь?» – прикрикнул на него Иримиаш, бросился к Петрине, поднял его с земли и со всей силы ударил по лицу. Некоторое время они стояли друг напротив друга. Петрина, отчаявшийся и потерянный, смотрел на своего хозяина, и тот вдруг отрезвел и чувствовал уже только бесконечную усталость и полную пустоту внутри, безнадежность и смертельную тоску, как зверь, когда, попав в ловушку, понимает, что спасения нет. «Хозяин… – пролепетал Петрина. – Я… не сержусь…» Иримиаш понурил голову. «Не сердись, лопоухий…» Они пошли дальше. Петрина махнул рукой окаменевшему от изумления «парню», дескать «идем, ничего не случилось». Порой Петрина глубоко вздыхал и ковырялся в ухе. «Я ведь евангелист…» «В смысле – принадлежишь к евангелистской церкви?» – уточнил Иримиаш. «Ну да! Именно это я и хотел сказать, – согласился Петрина и с облегчением вздохнул, увидев, что худшее уже позади. – А ты?» «Я? Меня даже не окрестили. Видимо, были уверены, что крещение меня не исправит…» «Тшш! – испуганно прошипел Петрина и указал пальцем вверх. – Тише!» «Да брось, лопоухий… – сказал Иримиаш с горечью. Теперь уже абсолютно все равно». «Тебе, может быть, и все равно, а мне – нет! Я как подумаю об адском пекле, аж дыхание перехватывает!» «Да не думай ты об этом, – сказал Иримиаш после длительного молчания. – То, что мы сейчас видели, ничего не значит. Небеса? Ад? Иной мир? Ерунда. Я уверен, что мы просто теряем время. Наше воображение беспрестанно работает вхолостую и ни на йоту не приближается к истине». Петрина, слушая его рассуждения, окончательно успокоился. Теперь он точно знал, что «все уже в порядке» – его приятель обрел, наконец, прежнее самообладание. «Ты хотя бы не ори, – шикнул он. – Нам и без того хватило». «Да ведь Бог не проявляется в словах, лопоухий. Он ни в чем не проявляется. Никак не дает о себе знать. Его нет». «Я верующий! – возмущенно отрезал Петрина. – Прими, по крайней мере, меня во внимание, проклятый безбожник. «Бог – это заблуждение. Потому что я давно понял, что между мной и жуком, между жуком и рекой, между рекой и криком, возносящимся к небу, нет ни малейшей разницы. Все пусто и бессмысленно. Все – только сеть, в которой мы неистово бьемся, связанные навек друг с другом. И лишь наше воображение, не чувства, пытается, несмотря на постоянные неудачи, убедить нас что мы можем выбраться из тисков того убожества, в котором оказались. Но спасения нет, лопоухий». «И ты говоришь это сейчас? – запротестовал Петрина. – Сейчас? После того, что мы видели?» Лицо Иримиаша скривила гримаса горечи. «Именно поэтому я и говорю, что нам никогда не вырваться, как бы мы ни старались. Лучше даже не пытаться, лучше не верить своим глазам. Это ловушка, Петрина. И мы обречены снова и снова попадаться в нее. Когда мы верим, что вырываемся на свободу, мы всего-навсего поправляем замóк. Во всем этом нет никакого смысла». Теперь Петрина и в самом деле пришел в ярость. «Я не понимаю ни единого слова! Хватит с меня стихов, черт возьми! Говори ясней!» «А давай-ка повесимся, лопоухий, – печально предложил Иримиаш. – По крайней мере, это быстрый конец. Впрочем, абсолютно все равно. Не станем вешаться». «Дружище, с тобой можно совсем запутаться! Давай оставим этот разговор, не то я разревусь…» Некоторое время они шли молча, однако Петрина никак не мог успокоиться. «Знаешь, в чем твоя проблема, хозяин? В том, что ты некрещеный». «Возможно». Они уже шли по старой дороге, и «парень» изучал местность впереди, жадно ища каких-нибудь приключений, но кроме рытвин, оставленных летом колесами телег, другие опасности их не подстерегали; над их головами иногда с карканьем пролетала стая ворон, дождь порой становился гуще, да по мере приближения к городу все сильнее дул ветер. «И что теперь?» – спросил Петрина. «В смысле?» «Что теперь будет?». «Что будет? – сквозь сжатые зубы процедил Иримиаш. – Теперь наша жизнь вступает в эпоху наивысшего расцвета. Раньше тебе говорили, что ты должен делать, теперь говорить будешь ты. Но в точности то же самое. Слово в слово». Они закурили и мрачно выпустили дым. Когда они достигли юго-восточного района города, уже смеркалось, они шли по вымершим улицам, за стеклами окон, в которых горел свет, они видели людей, безмолвно сидящих над тарелками с дымящимся супом. «Ну, – Иримиаш остановился, когда они оказалась возле «Мерё», – заглянем сюда ненадолго». Они вошли в душный, заполненный табачным дымом трактир, битком набитый народом, и, протолкавшись через смеющихся и спорящих друг с другом ломовых извозчиков, конторщиков, каменщиков и студентов, встали в конце очереди, которая змеей протянулась к стойке. Трактирщик, узнавший Иримиаша сразу, как только тот появился на пороге, проворно подбежал к краю стойки и закричал: «Да неужели! Кого я вижу! Мое почтение! Добро пожаловать, мастер ловкач!» – он перегнулся через стойку, протянул руку и тихо спросил: «Чем могу служить, господа?». Иримиаш, не обращая внимания на протянутую руку, холодно ответил: «Два рома с ликером и вино с газировкой». «Слушаюсь, господа, – ответил слегка оторопевший трактирщик и убрал руку. – Два рома с ликером и вино с газировкой. Момент!» Он проворно вернулся на прежнее место, быстро приготовил напитки и с готовностью протянул Иримиашу. «Господа, вы – мои гости». «Спасибо, – сказал Иримиаш. – Что нового, Вейс?» Трактирщик вытер закатанным рукавом потный лоб, моргая, огляделся по сторонам и наклонился к самому лицу Иримиаша. «Лошади сбежали со скотобойни… – взволнованно прошептал он. – По слухам». «Лошади?». «Они самые. И я только что слышал, что их до сих пор не могут поймать. Целый табун лошадей. Носятся по городу. По слухам». Иримиаш коротко кивнул, затем с поднятым бокалом пробился сквозь толпу и с большим трудом добрался до Петрины, который уже приготовил местечко возле окна. «Держи свое вино, парень». «Спасибо. Я вижу, вы знаете». «Нетрудно было сообразить. Ну, за наше здоровье!» Они выпили, Петрина пустил пачку сигарет по кругу, все трое закурили. Иримиаш почувствовал у себя на плече чью-то руку. «Вот так случай! Вы? Что, черт возьми, вы здесь делаете? Эх, как же я рад!» Рядом с ним стоял лысый, приземистый человечек с багрово-красным лицом и доверительно протягивал ему руку. «А, знаменитый шутник! Мое почтение!» – обратился он к Петрине. «Как дела, Тот?» «Все в порядке, насколько это возможно в нынешние времена. А у вас? Страшно подумать, уже два, нет, три года мы не виделись! Что-нибудь случилось?» Петрина кивнул. «Много чего». «А, тогда другое дело», – лысый смутился и повернулся к Иримиашу: «Слышали уже? Сабо вышел в отставку». «Угу», – пробормотал тот, допивая остатки. «Что нового, Тот?» Лысый наклонился к самому его уху: «Получил квартиру». «Славно. Поздравляю. Что еще?» «Жизнь течет, – расплывчато ответил Тот. – Сейчас были выборы. Знаете, сколько человек не пришло? Хм. Можете догадаться. Я всех их знаю поименно. Все здесь» – и он показал на свой лоб. «Ну, молодец, Тот, – устало сказал Иримиаш. – Я вижу, вы времени зря не теряете». «Ясное дело, – развел руками лысый. – Надо знать свое место. Не так ли?» «Ну, тогда почему бы вам не встать в очередь и не принести нам чего-нибудь?» Лысый с готовностью наклонился к нему. «Что будете пить, господа? Я угощаю». «Ром с ликером». «Минутку, сейчас принесу». Через мгновение он уже был у стойки, указал на себя трактирщику и тут же вернулся с полными стаканами в руках. «Ну, со свиданьицем». «Ваше здоровье», – сказал Иримиаш. «До гробовой доски!» – присовокупил Петрина. «Ну, расскажите что-нибудь. Какие там новости?» – спросил Тот, вытаращив глаза. «Там – это где?» – вопросительно посмотрел на него Петрина. «Ну так, вообще». «А… Да вот, только что видели одно воскресение из мертвых». Лысый блеснул желтыми зубами. «Вы совершенно не изменились, Петрина! Ха-ха! Значит, видели воскресение из мертвых? Отлично. Узнаю вас!» «Не верите, да? – кисло заметил Петрина. – Вот увидите, вы плохо кончите. Не одевайтесь слишком тепло, когда почувствуете, что пробил ваш последний час». Тота охватил смех. «Ну, хорошо, господа, – задыхаясь, сказал он. – Мне пора обратно к моим приятелям. Надеюсь, еще увидимся?» «К сожалению, Тот, – с печальной улыбкой сказал Петрина, – это неизбежно». Они вышли из «Мерё» и направились по обсаженному тополями проспекту к центру города. В лицо им дул ветер, в глаза хлестал дождь, и, выйдя из тепла, они то и дело вздрагивали всем телом от озноба. До самой Соборной площади они не встретили ни души. «Что здесь происходит? – заметил Петрина. – Ввели комендантский час?» «Нет, просто наступила осень, – печально сказал Иримиаш. – Сейчас все сидят возле печки и встанут, только когда придет весна. Часами сидят они возле окон, пока не начнет смеркаться. Едят, пьют, обнимают друг дружку в постелях, укрывшись периной. А потом начинают постепенно чувствовать, что больше так продолжаться не может. Тогда они задают хорошую взбучку детям или пинают кошку, и у них вновь появляются силы, чтобы выживать. Вот так все и идет, лопоухий». На главной площади их остановился группа людей. «Ничего не видели?» – спросил их один долговязый. «Нет, ничего», – ответил Иримиаш. «Если что-нибудь увидите, сразу сообщите нам. Мы будем здесь». «Хорошо. До встречи». Через пару шагов Петрина спросил: «Может быть, я дурак. Но с этими-то что? С виду – нормальные люди. Кого мы должны были увидеть?» «Лошадей», – ответил Иримиаш. «Лошадей? Каких еще лошадей?» «Которые сбежали со скотобойни». Они прошли по безлюдной главной улице и свернули в Румынский квартал. На перекрестке бульвара и улицы Эминеску вокруг фонтана паслись девять или десять лошадей. Слабый свет фонарей поблескивал на их шерсти. Сперва, не обращая внимания на уставившихся на них людей, они мирно щипали траву, затем почти одновременно вскинули головы и в одну минуту исчезли в противоположном конце улицы. «Кого ты испугался?» – ухмыльнувшись, спросил «парень». «Себя самого», – нервно ответил Петрина. В трактире у Штейгервальда уже почти никого не было, когда они вошли, а вскоре ушли и последние посетители; было уже поздно. Штейгервальд возился в углу со стоявшим там телевизором. «Издох, мать твою!» – выругался он, не обращая внимания на вошедших. «Добрый вечер!» – громко произнес Иримиаш. Штейгервальд быстро обернулся. «Добро пожаловать! Что у вас?» «Все в порядке, – успокоил его Петрина. – Все в порядке». «Хорошо. А то я уже подумал…» – проворчал трактирщик и встал за стойку. «Да вот эта чертова штука, – яростно указал он на телевизор – Час с ней возился, но он никак не желает ничего показывать». «Тогда отдохните немного. Дайте нам два рома с ликером. И вино с газировкой молодому человеку». Они уселись за один из столов, расстегнули куртки и снова закурили. «Слушай меня, парень, – сказал Иримиаш. – Пей и сразу ступай к Пайеру. Знаешь, где он живет. Скажешь, что я его жду». «Окей» – ответил тот и снова застегнул куртку. Он взял из рук трактирщика стакан, выпил единым духом вино и живо выскочил за дверь. «Штейгервальд», – подозвал Иримиаш трактирщика, который – поставив перед ними стаканы с ромом – вернулся за стойку. «Значит, все-таки что-то случилось», – забеспокоился тот и опустил свое грузное, как у бегемота, тело на один из стульев. «Ничего, – успокоил его Иримиаш. – Просто завтра мне понадобится грузовик». «А когда вернешь?» «Завтра же вечером. И еще – сегодня мы здесь переночуем». «Идет», – с облегчением кивнул Штейгервальд. Затем, с трудом поднявшись, спросил: «Когда заплатишь?» «Сейчас». «Что?» «Ты ослышался, – поправился Иримиаш. – Завтра». Отворилась дверь, и на пороге появился «парень». «Сейчас придет», – сообщил он и сел на прежнее место. «Отлично, дружок. Закажи себе еще стаканчик. И скажи, чтобы приготовили фасолевый суп». «С голяшкой!» – добавил, ухмыльнувшись, Петрина. Через пару минут в зал трактира вошел кряжистый, полный, седовласый мужчина; в руках он нес зонтик, и по его виду было ясно, что он уже приготовился ко сну – легкое пальто было накинуто прямо поверх пижамы, на ногах – домашние туфли, отороченные искусственным мехом. «Я слышал, что вы снова пожаловали в наш город, мистер, – сказал он задумчиво и неторопливо опустился на стул рядом с Иримиашем. – Не возражаю, если вы пожелаете пожать мне руку». Иримиаш, серьезно смотревший в пространство перед собой, при словах Пайера вскинул голову и удовлетворенно улыбнулся. «Мое глубокое почтение. Надеюсь, я не нарушил ваш сон». Пайер прикрыл глаза и желчно ответил: «Моего сна вы не нарушили и надеюсь, не нарушите и впредь». С лица Иримиаша не сходил
