Доходы регионального Отделения ПФР в первом полугодии 52 страница

весь мир. Подумать только - попытка похищения двоюродной сестры русского

царя! Четверо убитых! И еще какой-то варшавский бандит! Вся торжественность

священного коронационного действа будет нарушена!

- Их нужно немедленно убрать в карету! - воскликнул я с несвойственной

мне в обычных условиях горячностью. - Не согласится ли ваш дворецкий мне

помочь?

Пока мы с японцем сваливали трупы в экипаж, я ужасно нервничал, не

застигнет ли нас кто-нибудь за этим малопочтенным занятием. Да и само это

дело было для меня не сказать чтобы привычным - мало того, что по моему лицу

стекала кровь из разбитого лба и рассеченной губы, но я еще и запачкал чужой

кровью новый прогулочный камзол.

Поэтому я не слышал, о чем беседовали ее высочество и Фандорин. Судя по

румянцу на ее щеках, она, должно быть, снова благодарила этого таинственного

господина за спасение.

- Где его высочество? - спросил я мадемуазель, едва отдышавшись. -

Теперь можно вести его сюда.

- Я оставила его в... - Она пощелкала пальцами, вспоминая слово, но

так и не вспомнила. - La gloriette. Говохилка? Хазговохка?

- Беседка, - подсказал я. - Идемте вместе. Его высочество, должно быть,

очень напуган.

За кустами открылась довольно широкая лужайка, посередине которой

белела деревянная кружевная беседка.

Не обнаружив в ней Михаила Георгиевича, мы стали звать его, решив, что

великий князь вздумал поиграть с нами в прятки.

На крики пришел Фандорин. Он осмотрелся по сторонам и вдруг присел на

корточки, разглядывая что-то в траве.

Это был розовый китайский леденец, раздавленный чем-то тяжелым -

вероятно, каблуком.

- Черт, черт, черт! - вскричал Фандорин, ударив себя кулаком по ляжке.

- Я должен был это предвидеть! И бросился напролом через кусты.

 

7 мая

 

Не стану описывать событий вечера и ночи, последовавших за

исчезновением его высочества, потому что никаких событий, собственно, и не

было. Главной заботой лиц, осведомленных о случившемся, было сохранение

тайны, и поэтому внешне все выглядело так, будто совершенно ничего не

произошло, разве что ежеминутно трезвонили телефоны, да еще слишком уж

отчаянным аллюром носились верховые по треугольнику Эрмитаж - Петровский

дворец - генерал-губернаторская резиденция.

Вся эта тщательно скрываемая, но весьма активная (чтобы не сказать

суматошная) деятельность не дала ровным счетом никаких результатов, ибо

непонятно было самое главное: кому и зачем понадобилось похищать маленького

кузена его величества.

А прояснилась загадка только утром, когда с обычной городской почтой в

Эрмитаж доставили письмо без какого-либо штемпеля - сам почтальон не мог

объяснить, откуда оно такое взялось у него в сумке.

Из-за этого самого письма государь, успевший с утра принять своих

благодарных азиатских подданных - его светлость эмира Бухарского и его

высокостепенство хана Хивинского, в последний миг отменил парад на Ходынском

поле под предлогом дождливой и холодной погоды, а сам тайным образом, в

обычной закрытой карете, на козлах которой сидел его - личный камердинер

Дормидонт Селезнев, и в сопровождении одного только начальника дворцовой

полиции прибыл к нам в Эрмитаж. Вот когда проявилось главное достоинство

этого паркового дворца, явствующее из его названия, - отдаленность и

уединенность.

Таким же конспиративным манером прибыли дядья его величества великие

князья Кирилл Александрович и Симеон Александрович, первый один (на козлах

сидел его дворецкий Лука Емельянович), второй с адъютантом князем Глинским

(лошадьми правил самый уважаемый из всех ныне здравствующих дворецких, можно

сказать, старейшина нашего цеха Фома Аникеевич).

У нас в доме о чрезвычайном происшествии кроме Семьи знали я и

мадемуазель Деклик, англичане (потому что утаить от них все равно было бы

невозможно) и лейтенант Эндлунг (по той же самой причине и еще потому, что у

Павла Георгиевича не имелось секретов от своего беспутного друга). Слугам,

живущим в доме, я ничего объяснять не стал и только запретил под каким - бы

то ни было предлогом покидать пределы Эрмитажа. Будучи природными дворцовыми

служителями, они никаких вопросов задавать не стали. А московским, что

квартировали над конюшней, было объявлено, что его высочество уехал

погостить в Ильинское, в загородный дворец его дяди генерал-губернатора.

Екатерине Иоанновне в Петербург, разумеется, ничего сообщать не стали.

Зачем зря волновать ее высочество? Да и потом, вплоть до прибытия зловещего

письма, у всех нас жила надежда, что произошло какое-то недоразумение и

Михаил Георгиевич в самом скором времени вернется в Эрмитаж здоровым и

невредимым.

Нужно ли говорить, что ночью я почти не сомкнул глаз? Мне мерещились

картины одна страшнее другой. То представлялось, что его высочество

провалился в какую-нибудь неприметную, заросшую травой расселину, и я

заполночь, уже в который раз, гнал слуг с факелами осматривать парк,

выдумав, будто Ксения Георгиевна, гуляя, обронила алмазную сережку. Потом,

уже вернувшись к себе, я вдруг представил, что Михаил Георгиевич стал

жертвой какого-нибудь похотливого чудовища, охотящегося на маленьких

мальчиков, и у меня от ужаса застучали зубы, так что пришлось выпить

валериановых капель. Но вернее всего, конечно, выглядело предположение, что

великий князь похищен сообщниками фальшивого бородача по прозвищу Меченый.

Пока мы сражались с одними бандитами за Ксению Георгиевну, другие увезли

беззащитного Михаила Георгиевича - тем более, что неподалеку от роковой

лужайки обнаружились следы от колес еще одной кареты, и, судя по всему,

свежие.

Но и эта мысль, при всей своей кошмарности менее чудовищная, чем

предыдущие, была мне мучительна. Как-то сейчас его высочеству среди чужих,

злых людей? Ему, маленькому Мике, нежному, балованному мальчику, который

вырос в убеждении, что все вокруг его любят, что все - его друзья? Он ведь

даже не знает, что такое страх, потому что ничего страшнее легкого шлепка по

филейной части с ним никогда не случалось. Его высочество так открыт, так

доверчив!

К мадемуазель я боялся даже подойти. Весь вечер она была словно

окаменевшая и даже не пыталась оправдываться, только ломала руки и кусала

губы, один раз до крови - я увидел и хотел дать ей свой платок, потому что

она даже не заметила стекающей алой капли, но не решился, чтобы не ставить

ее в неловкое положение. Ночью она тоже не спала - я видел свет,

пробивавшийся из-под двери и слышал звук шагов. С того момента, когда ее

кончил допрашивать московский обер-полицмейстер Ласовский, мадемуазель

Деклик заперлась у себя в комнате. Я два, даже три раза в течение ночи

подходил и прислушивался. Гувернантка все ходила взад-вперед, будто

заведенная. Мне очень хотелось под каким-нибудь предлогом постучаться к ней

и сказать, что никто не считает ее виновной в случившемся, а я так даже

восхищен ее храбростью. Но стучаться к даме среди ночи было совершенно

немыслимо. Да и все равно я не знал бы, как с ней говорить.

 

 

X x x

 

 

Тайное совещание в высочайшем присутствии проводилось наверху, в малой

гостиной, подальше от англичан, которые, впрочем, с присущей этой нации

деликатностью сразу после прибытия его величества отправились гулять в сад,

хотя лил немилосердный дождь и погода к прогулкам никак не располагала.

Прислуживал я сам. Никого из лакеев допускать на эго секретное

собрание, разумеется, было невозможно, к тому же я в любом случае считал бы

своим долгом и почетной обязанностью лично обслуживать столь блестящее

общество.

Непосвященному трудно себе представить всю сложность этого высокого

искусства. Тут требуются неукоснительная внимательность, идеальная

расторопность и - что особенно важно - полнейшая незаметность. Ты словно

превращаешься в некую тень, в человека-невидимку, которого очень скоро

перестают замечать. Ни в коем случае нельзя отвлекать участников важного

совещания резким движением или звуком, даже непроизвольным скольжением тени

по столу. В такие минуты я люблю воображать себя бесплотным хозяином

заколдованного замка из сказки "Аленький цветочек", потчующим дорогих

гостей: напитки сами по себе наливаются в бокалы и чашки, спички вспыхивают

и подносятся к сигарам без чьей-либо помощи, из пепельницы то и дело

чудесным образом исчезает накопившийся пепел. Когда Симеон Александрович

один раз уронил на пол карандаш (у его высочества привычка все время

рисовать на бумаге чертиков и амурчиков), я был наготове - не полез под

стол, что обратило бы на себя внимание, а тут же сзади протянул

генерал-губернатору другой карандаш, точно такой же.

Должен с гордостью сказать, что никто из участников этого

деликатнейшего и в некотором роде судьбоносного для судеб династии совета ни

разу не понизил голоса - по-моему, это высшая степень отличия для слуги.

Правда, разговор то и дело переходил на французский, но это происходило не

из-за меня, а просто потому, что его величеству и их высочествам, в

сущности, все равно, по-русски беседовать или по-французски. Если бы им было

угодно скрыть от меня содержание той или иной части обсуждения, они

заговорили бы по-английски, ибо, как я уже сообщал, мало кто из дворцовых

служителей старшего поколения владеет этим наречием, а по-французски говорят

почти все. Точнее, не говорят, а понимают, поскольку было бы весьма странно,

если бы я, Афанасий Зюкин, вдруг обратился к кому-то из августейшей семьи

или придворных на французском. Нужно знать свое место и не изображать из

себя то, чем не являешься - вот золотое правило, руководствоваться которым я

посоветовал бы всем, вне зависимости от происхождения и занимаемого

положения.

Государь, известный своим патриотизмом, единственный из присутствующих

все время говорил только по-русски. Оказалось, что его величество помнит

меня по тому времени, когда я состоял при столовой покойного государя

тафельдеккером. Еще внизу, у входа, император изволил сказать мне:

"Здравствуйте, Афанасий Степанович. Это вы распорядились повесить балдахин с

моим вензелем? Очень красиво, благодарю".

Изысканная вежливость его величества и поразительная способность

запоминать имена и лица общеизвестны. Собственно, всех великих князей с

раннего детства специально обучают развивать память, для этого существует

особая метода, но способности его величества по этой части воистину

необыкновенны. Раз увидев человека, государь запоминает его навсегда, что

производит на многих огромное впечатление. Что же до вежливости, то из всей

августейшей семьи только царь и царица говорят прислуге "вы". Может быть,

поэтому мы, служители, испытывая к их величествам должное благоговение, в то

же время не очень-то... Впрочем, молчание. О таком не говорят. И даже не

думают.

Государь сидел во главе стола, был хмур и молчалив. Рядом со статными,

высокими дядьями его величество казался совсем маленьким и невзрачным, почти

подростком. Про нашего Георгия Александровича и говорить нечего - истинный

человек-гора: красивый, тучный, с лихо подкрученными усами, да еще и в

ослепительной адмиральской форме, по сравнению с которой скромный

полковничий мундир императора выглядел довольно убого. Симеон Александрович,

самый высокий и стройный из братьев покойного государя, со своим правильным,

будто высеченным изо льда лицом похож на средневекового испанского гранда. А

старший, великий князь Кирилл Александрович, командующий императорской

гвардией, не столь красив, как братья, но зато истинно величественен и

грозен, ибо унаследовал от венценосного деда прославленный взгляд василиска.

Бывало, что некоторые провинившиеся по службе офицеры от этого взора и

сознание теряли.

Юный Павел Георгиевич в присутствии дуайенов императорского дома

держался тише воды ниже травы и даже не смел закурить. А еще присутствовал

начальник дворцовой полиции полковник Карнович, немногословный господин

очень больших возможностей и крайне скупых сантиментов. Этот и вовсе сидел

не за столом, а пристроился в уголочке.

В коридоре на стуле дожидался наш вчерашний спаситель господин

Фандорин. Я получил приказание поселить его в доме и за неимением иного

помещения разместил в детской, справедливо рассудив, что этот господин будет

находиться в Эрмитаже как раз до того момента, когда Михаил Георгиевич

вернется к себе. Японца я хотел было отквартировать на конюшню, но он

пожелал жить вместе со своим господином. Провел ночь на полу, подложив под

голову плюшевого медведя, и, судя по лоснящейся физиономии, отлично

выспался. Фандорин же не ложился вовсе, до самого рассвета все рыскал по

парку с электрическим фонарем. Обнаружил ли что-то - мне было неизвестно. Ни

в какие объяснения ни с обер-полицмейстером, ни тем более со мной он

пускаться не стал - сказал лишь, что доложит обо всем, что ему известно,

лично государю императору.

Вот об этом-то загадочном господине и зашла речь почти сразу же после

начала совещания.

То есть началось все не с разговора, а с чтения - каждый из сидящих по

очереди прочитал (или перечитал еще раз) полученное письмо, о содержании

которого я еще ничего не знал.

Потом все обернулись к государю. Я затаил дыхание, чтобы в точности

услышать, какими словами его величество откроет эту экстренную встречу.

Государь смущенно кашлянул, пробежал взглядом исподлобья по лицам

присутствующих и тихо сказал:

- Это ужасно. Просто ужасно. Дядя Кир, что же теперь делать?

Император сказал свое слово, этикет был соблюден, и председательство

как-то само собой перешло к Кириллу Александровичу, считавшемуся негласным

соправителем в предшествующее царствование и еще более укрепившему свое

положение при новом государе.

Его высочество медленно, веско молвил:

- Прежде всего, Ники, выдержка. От того, как ты станешь держаться,

зависит судьба династии. В эти дни на тебя будут устремлены тысячи глаз, в

том числе и очень, очень проницательных. Ни малейшего смятения, ни тени

тревоги - ты меня понял?

Государь неуверенно кивнул.

- Мы все должны делать вид, что ничего не произошло. Я понимаю,

Джорджи, - обернулся Кирилл Александрович к Георгию Александровичу, - как

тебе это тяжело. Ты - отец. Но и ты, и Полли, и Ксения должны быть веселы и

безмятежны. Если распространится слух, что какие-то аферисты на глазах у

всего мира похитили кузена русского царя, престиж Романовых, и без того

подмоченный злодейским убийством отца, будет совершенно подорван. А ведь в

Москву прибывают восемь иноземных наследных принцев, четырнадцать глав

правительств, три десятка чрезвычайных посольств...

Симеон Александрович, швырнув на стол карандаш, перебил старшего брата:

- Это просто бред! Какой-то доктор! Что это? Кто это? Он просто

сумасшедший! "Орлова" ему подавай! Какова наглость!

Из слов московского генерал-губернатора я ничего не понял. Доктор?

Орлов? Который из Орловых - обер-камергер или товарищ министра внутренних

дел?

- Да-да, в самом деле, - кивнул его величество. - Известно ли

что-нибудь про этого доктора Линда?

Кирилл Александрович обернулся к начальнику дворцовой полиции, которому

по должности полагалось знать про все, представляющее хотя бы мало-мальскую

угрозу для августейшей фамилии, а стало быть, вообще про все на свете.

- Что скажете, Карнович?

Полковник встал, поправил очки с синими стеклами и прошелестел совсем

негромким, но удивительно отчетливым голосом:

- Преступника с таким именем на территории Российской империи до сих

пор не было.

И снова сел.

Наступила пауза, и я почувствовал, что настал момент, когда я должен

выйти из роли бесплотной тени.

Я осторожно кашлянул, а поскольку в гостиной царило полнейшее молчание,

этот звук прозвучал достаточно явственно. Кирилл Александрович и Симеон

Александрович изумленно обернулись, словно впервые заметив мое присутствие

(впрочем, не исключаю, что так оно и было), а Георгий Александрович, хорошо

знавший, что я скорее подавлюсь собственным кашлем, чем осмелюсь без нужды

привлечь внимание к своей персоне, спросил:

- Ты хочешь что-то сообщить, Афанасий?

Здесь уж на меня обратили взоры и все остальные высокие особы, к чему я

совершенно не привык, так что не смог унять некоторого дрожания голоса.

- О господине Фандорине, том самом, что вчера... оказался свидетелем

злодеяния. - Я справился с волнением и продолжил уже ровнее. - Сегодня

утром, когда по известной причине у нас в доме наблюдалось некоторое

волнение, господин Фандорин сидел на террасе и преспокойным образом курил

сигару...

Симеон Александрович раздраженно оборвал меня:

- Ты и в самом деле полагаешь, что нам и государю императору так уж

необходимо знать, как провел утро господин Фандорин?

Я немедленно умолк и поклонился его высочеству, не смея продолжать.

- Помолчи, Сэм, - резко прикрикнул на младшего брата Георгий

Александрович.

У Симеона Александровича есть несчастливая особенность - его никто не

любит. Ни родственники, ни при-ближенные, ни москвичи, ни даже собственная

супруга. Такого человека любить трудно. Говорят, покойный государь для того

и назначил его генерал-губернатором в Москву, чтобы пореже видеть. И еще для

того чтобы удалить от двора окружение его высочества, всех этих смазливых

адъютантиков и подкрашенных секретарей. Увы, обыкновения Симеона

Александровича ни для кого секретом не являются - о них судачит все

общество. Вот и сегодня, едва войдя в прихожую (и прибыл-то самым последним,

уже после государя), его высочество с оживлением спросил меня: "А что это за

красавчика я повстречал сейчас на лужайке? Этакого тоненького, с желтыми

волосами?" Я почтительно объяснил великому князю, что это, верно, был

англичанин мистер Карр, но внутренне испытал некоторое потрясение - как

можно, зная причину, по которой созвано чрезвычайное совещание, давать волю

своим наклонностям? Да дело даже не в наклонностях - очень уж у его

высочества характер нехорош.

- Говори дальше, Афанасий, - велел мне Георгий Александрович. - Мы все

тебя внимательно слушаем.

Я не мог не отдать должное выдержанности и мужеству моего господина.

Обыкновенный человек, отец похищенного ребенка, метался бы, кричал, рвал на

себе волосы, а его высочество ни на миг не утратил контроля над собой, разве

что курил папиросы одну за одной. В такие минуты особенно остро сознаешь,

какой высокий почет и какая несказанная ответственность служить персонам

императорской крови. Это особенные люди, не чета все прочим.

- Осмелюсь доложить, - продолжил я, - такая невозмутимость со стороны

лица, осведомленного о случившемся несчастье, показалась мне странной. Я

подошел к господину Фандорину и спросил, не удалось ли ему обнаружить в

парке еще каких-нибудь следов. Он ответил: "Вторая карета, что стояла близ

лужайки, с которой похитили мальчика, уехала в направлении Большой

Калужской. Служитель у парковых ворот видел быстро движущийся экипаж с

плотно задвинутыми шторами на окнах". "Так что же вы молчите? - говорю ему

я. - Нужно немедленно сообщить в полицию!" А он мне уверенно так: "Что

толку? Теперь ничего не сделаешь". И присовокупил следующее.

Тут я намеренно сделал маленькую паузу и повторил слова Фандорина в

точности, как запомнил:

- "Нужно ждать письма от Линда". Да, именно так: "Нужно ждать письма от

Линда". Я, признаться, не понял, про какое письмо он толкует, а последнего

слова и вовсе не разобрал. Но теперь точно припоминаю, он сказал "Линд".

Затем меня позвали к телефону, и разговор прервался. Однако же получается,

что господин Фандо-рин заранее знал про письмо и про Линда. Позволю себе

также обратить внимание вашего императорского величества и ваших

императорских высочеств на то обстоятельство, что вчера господин Фандорин

возник на месте похищения явно не случайно. Для случайного прохожего он

действовал слишком решительно, говорил довольно странные вещи и опознал

предводителя разбойников - назвал фамилию "Пендерецкий".

Полковник Карнович подал голос из своего угла:

- А вот про Леха Пендерецкого по прозвищу Близна я кое-что выяснил. Это

один из предводителей преступного мира Царства Польского. Налетчик,

вымогатель, убийца, но осторожен и ловок - до сих пор взять его с поличным

не удавалось. По слухам, Близна имеет связи с уголовными сообществами многих

стран Европы. Труп отправлен в морозильном вагоне на опознание в Варшаву,

но, судя по приметам и данным бертильонажа, это и в самом деле Пендерецкий.

- Откуда же Фандорин знал про этого субъекта? - задумчиво произнес

Кирилл Александрович. Симеон Александрович зло усмехнулся:

- Ну, это легко выяснить. Нужно арестовать Фандорина и как следует

допросить. Все выложит. Мой Ласовский умеет языки развязывать. Как гаркнет -

мне и то не по себе делается.

И его высочество засмеялся, очень довольный шуткой, но никто из

присутствующих его веселья не разделил.

- Дядя Кир, дядя Сэм, - мягко сказал его величество, - вы произносите

имя этого Фандорина так, как будто оно вам известно. Кто это такой?

За великих князей ответил начальник дворцовой полиции. Вынув из кармана

какой-то листочек, он доложил:

- Фандорин, Эраст Петрович. Сорока лет. Православного вероисповедания.

Потомственный дворянин. Кавалер... многих орденов, всех не перечислишь.

Статский советник в отставке. Почти десять лет состоял чиновником особых

поручений при московском генерал-губернаторе князе Долгоруком.

- М-да, снова Фандорин, - протянул Кирилл Александрович, глядя в окно,

словно припоминая какую-то давнюю историю.-Интересно, где он пропадал все

эти годы?

Из этих слов я сделал вывод, что его высочество и в самом деле знаком с

отставным статским советником.

Тут оказалось, что Симеон Александрович знает этого господина еще

лучше, причем, кажется, не с самой лестной стороны.

- Фандорин пять лет не показывал в Москву носа, - скривив губы, сообщил

генерал-губернатор. - Знает, шельма, что у меня в городе ему делать нечего.

Это, Ники, авантюрист наихудшего сорта. Коварный, изворотливый, скользкий,

нечистоплотный. Как мне докладывали, убравшись из России, преуспел во всяких

темных делах. Успел наследить и в Европе, и в Америке, и даже в Азии.

Признаться, я слежу за перемещениями этого господина, потому что у меня к

нему свой счет... Так вот, мне доносят из верных источников, что Фандорин

пал ниже некуда: ведет расследования по заказу частных лиц и не брезгует

брать вознаграждение - кажется, немалое. Дело в том, что среди его клиентов

(это слово Симеон Александрович произнес с особенной брезгливостью)

попадаются и денежные тузы и даже, к сожалению, иностранные государи. За

пять лет Фандорин стяжал себе этими пакостными занятиями определенную

известность. Не сомневаюсь, что ему ведомы многие грязные тайны, но в нашем

семейном деле мы как-нибудь обойдемся без его сомнительных услуг. У меня

отлично работает полиция, и мой Ласовский выловит этого самого доктора в два

счета.

- Прошу прощения вашего высочества, - с невозмутимым видом вставил

Карнович, - но защита императорской семьи относится к компетенции моего

ведомства, и, смею вас уверить, мы превосходно справимся с этой миссией без

участия московской полиции и уж тем более без помощи сыщиков-любителей. -

Полковник слегка улыбнулся и уже совсем тихо, как бы про себя, прибавил. -

Тоже еще Шерлок Холмсе выискался.

- О, полковник, Фандорин - очень даже не любитель, - возразил ему

Кирилл Александрович. - Это необычайно способный человек. Если кто и может

помочь нам в этом сложном и деликатном деле, то только он. К тому же он

что-то знает про этого мерзавца Линда. Немаловажно и то, что, будучи частным

лицом, Фандорин совершенно не стеснен в методах. Нет, Ники, без этого

человека нам не обойтись. Я даже склонен полагать, что нам его сам Бог

послал.

- Чушь! Полнейшая чушь! - Симеон Александрович отшвырнул карандаш в

угол и я достал из кармана следующий. - Я решительно возражаю!

Кирилл Александрович, не привыкший к подобному обращению, да и вообще,

насколько мне известно, относящийся к младшему брату с нескрываемым

презрением, наклонил львиную голову и вперил в генерал-губернатора свой

знаменитый испепеляющий взгляд. Симеон Александрович, в свою очередь, упрямо

выпятил подбородок, отчего его холеная узкая борода сделалась похожа на

корабельный бушприт, и принял самый непреклонный вид.

Возникла тягостная пауза.

- Что же мы решим с этим Фандориным? - жалобно спросил император. -

Звать его сюда или нет? Попросить о помощи или арестовать?

Ни тот, ни другой его величеству не ответили, даже взглядом не повели.

Тут была давняя, многолетняя вражда, начавшаяся, когда нынешнего государя

еще и на свете не было. Только, как говорят по-народному, жидковат Симеон

Александрович против Кирилла Александровича. Не было случая, чтобы он взял

верх над старшим братцем.

Георгий Александрович, хотя бы и в силу комплекции, гораздо покойнее и

добродушнее обоих, но уж если разгневается - держись. Вот и теперь он вдруг

стал наливаться малиновой краской, весь как-то раздулся, так что я

испугался, не лопнут ли крючки на воротнике, и стало ясно: сейчас грянет

буря.

Его величество не видел этой страшной картины, так как смотрел на

Кирилла Александровича и Симеона Александровича. Если бы видел - уж

наверняка промолчал бы, а так начал примирительным голосом:

- Дядя Сэм, дядя Кир, выслушайте мое мнение...

Тут-то гром и грянул. Георгий Александрович так хватил с размаху

кулаком по столу, что опрокинулось два бокала, треснула кофейная чашка,

перевернулась пепельница, а Симеон Александрович от неожиданности подскочил

на стуле.

- Помолчи, Ники! - взревел глава Зеленого дома. - И вы оба молчите! Это

мой сын похищен, мне и решать! И не забывайте, что лишь благодаря этому, как

его, черт, ну этому, на "Ф", спасена моя дочь! Пусть расскажет нам все, что

знает!

И вопрос решился.

Я бесшумно выскользнул из гостиной, чтобы позвать Фандорина. Там сразу

за дверью плюшевый занавес, а уж потом коридор, где было велено дожидаться

"сыщику-любителю", как его назвал Карнович.

- Ваши усики - прелесть что такое. И щипчиками не обрабатываете? А

фиксатуаром? - услышал я нечто странное и на всякий случай выглянул из-за

портьеры - посмотреть, кто это изъясняется подобным манером.

Эраст Петрович Фандорин сидел там же, где я его оставил, закинув ногу

на ногу, и перебирал в пальцах зеленые нефритовые четки. Голос принадлежал

не ему, а адъютанту генерал-губернатора князю Глинскому, изящному молодому

человеку с по-девичьи миловидным личиком. Про таких в народе говорят "жаль

не девица, а то хоть жениться". Князь стоял над Фандориным, согнувшись, и

внимательно рассматривал тонкие, аккуратные усы отставного чиновника. У

самого Глинского - теперь я отчетливо разглядел - усики были напомажены, да

и губы, кажется, подкрашены. Впрочем, чему удивляться?

- Нет, сударь, я фиксатуаром не п-пользуюсь, - учтиво ответил Фандорин,

глядя на молодого человека снизу вверх и не делая ни малейшей попытки

отстраниться.

- Боже, а какие у вас ресницы! - вздохнул адъютант. - Кажется, ничего

бы не пожалел за такие длинные, черные, изогнутые на концах. Это ведь

натуральный цвет?

- Совершенно натуральный, - все так же благожелательно уверил его Эраст