Доходы регионального Отделения ПФР в первом полугодии 58 страница

камергерского мундира. Вы видели, как от меня дунули эти "п-псы"?

"Дунули", "псы" - что за манера выражаться. Сразу было видно, что от

статского советника в Фандорине мало что осталось. Этот человек, пожалуй,

напоминал мне дешевую позолоченную посуду, с которой облез верхний слой и

постыдно просвечивает вульгарная латунь.

- Какие еще "псы"? - спросил я, давая понять, что не приемлю разговора

на уголовном арго.

- "Псы", Зюкин, - это мелкие воришки и хулиганы, Для них "фартовый"

вроде меня - б-большое начальство. Но вы меня перебили и я не успел сообщить

вам главную примету Мордатого. - Он помолчал и произнес со значительным

видом, будто открывал мне нечто очень важное. - Во все время разговора с

Сенькой - а протолковали они не менее получаса - этот субъект не вынимал из

кармана правую руку и беспрестанно позвякивал мелочью.

- Вы полагаете, что по этой привычке его можно разыскать?

- Нет, - вздохнул Фандорин. - Я полагаю совсем д-другое. Но, впрочем,

скоро выяснится, справедливо ли мое предположение. Это должен установить

Маса. И если я прав, то мы намерены поискать господина Мордатого, пока

доктор Линд играет с полицией в кошки-мышки.

- А где господин Маса?

Эраст Петрович неопределенно махнул рукой:

- Тут недалеко, в подвале, тайная китайская опиумокурильня. После

прошлогодней облавы переместилась с Сухаревки на Хитровку. Эти люди много

что знают.

- И что же, господин Маса умеет по-китайски?

- Немного. В его родном городе Иокогаме много к-китайцев.

В это время где-то за углом раздался замысловатый разбойничий свист, от

которого я поежился.

- Ну вот и он, - удовлетворенно кивнул Фандорин, сложил пальцы

особенным образом и свистнул точно так же, только еще пронзительней - у меня

даже ухо заложило.

Мы двинулись вперед по переулочку и очень скоро повстречали японца. Тот

ничуть не удивился, завидев меня, и лишь церемонно поклонился. Я покивал,

чувствуя себя преглупо без ливреи, да еще в забрызганной кровью рубашке.

Они залопотали между собой на непонятном наречии - уж не знаю,

по-японски или по-китайски - и я разобрал только многократно повторенное

слово "куртя", впрочем, ничего мне не прояснившее.

- Я был прав, - наконец соизволил объяснить Фандорин. - Это и вправду

Культя. Он однорук, отсюда и привычка держать обрубок в кармане. Очень

серьезный бандит, главарь одной из новых и самых опасных хитровских банд.

Китайцы сказали, у них "малина" на Подкопаевке в старых винных складах. Туда

так просто не попадешь - часового выставляют, как в казарме и даже "маляву"

завели, то есть пароль... Это-то ладно, но что мне, Зюкин, делать с вами?

Вот навязались на мою г-голову. Одного вас по Хитровке отпускать нельзя - не

ровен час прирежут.

Я был глубоко задет этими словами и уже приготовился сказать, что

отлично обойдусь без опеки (хотя, признаться, мысль о прогулке в одиночестве

по вечерней Хитровке показалась мне малопривлекательной), но тут он спросил:

- Скажите, Зюкин, вы человек физически крепкий? Я расправил плечи и с

достоинством ответил:

- Мне доводилось служить и дворцовым скороходом, и форейтором, и на

выездах. Я каждое утро делаю французскую гимнастику.

- Ладно, п-посмотрим, - произнес Фандорин, и в его голосе прозвучало

оскорбительное сомнение. - Пойдете с нами. Только уговор: никакой

самостоятельности, меня и Масу слушаться б-беспрекословно. Даете слово?

Что мне оставалось делать? Возвращаться, как говорится, несолоно

хлебавши? Еще выберешься ли в одиночку из этого проклятого места? Опять же

очень кстати было бы разыскать этого самого Культю. Вдруг Фандорин прав, и

полицейская операция на Арбате ничего не даст?

Я кивнул.

- Только вид у вас, Зюкин д-для Хитровки малоподходящий. Вы можете нас

с Масой скомпрометировать. Кем бы вас сделать? Да вот хоть бы спившимся

лакеем из хорошего дома.

С этими словами Фандорин наклонился, зачерпнул горсть пыли и высыпал

мне на темя, а грязную ладонь вытер о мою и без того запачканную красными

пятнами рубашку.

- Та-ак, - удовлетворенно протянул он. - Уже лучше.

Присел на корточки и оторвал золотые пряжки с моих туфель, потом вдруг

крепко взял за кюлоты и дернул, так что шов сзади треснул и разошелся.

- Что вы делаете? - в панике вскричал я, отпрыгивая.

- Ну как, Маса? - спросил полоумный статский советник японца.

Тот, наклонив голову, оценивающе осмотрел меня и заметил:

- Тюрки берые.

- Верно. Чулки п-придется снять. И уж больно гладко вы выбриты, это в

здешних местах не comme il faut. Дайте-ка...

Он шагнул ко мне и, прежде чем я успел заявить протест, размазал пыль с

моего темени по всему лицу.

Мне уже было все равно. Я снял белые шелковые чулки и спрятал их в

карман.

- Ладно, в темноте сойдет, - смилостивился Фандорин, а его камердинер

даже удостоил меня похвалы:

- Отень харасе. Отень курасиво.

- Теперь куда? К этому Культе? - спросил я, горя желанием поскорее

взяться за дело.

- Не так б-быстро, Зюкин. Нужно дождаться ночи. Пока расскажу вам, что

мне известно о Культе. Он слывет у московских уголовных личностью загадочной

и многообещающей. Вроде как Бонапарт во времена Директории. Его побаивается

сам Король, хотя открытой войны меж ним и Культей нет. Шайка у однорукого

маленькая, но отборная - ни одной "шестерки". Сплошь фартовые, проверенные.

Мой человек из уголовного сыска, весьма авторитетный профессионал, полагает,

что будущее российского преступного мира именно за такими вожаками, как

Культя. У него в б-банде не бывает ни пьяной гульбы, ни драк. За мелкие дела

они не берутся. Готовят налеты и гоп-стопы обстоятельно, исполняют чисто. У

полиции среди людей Культи нет ни одного осведомителя. И логово у этой

банды, как я уже имел честь вам сообщить, охраняется самым тщательным

образом, на военный манер.

На мой взгляд, все это звучало в высшей степени неутешительно.

- А как же мы до него доберемся, если он такой осторожный?

- По чердакам, - ответил Фандорин, и поманил за собой.

Некоторое время мы шли какими-то мрачными, зловонными дворами. Наконец

подле слепой, безоконной стены, ничем не отличавшейся от соседних, точно

таких же, Эраст Петрович остановился. Взялся за водосточную трубу, с силой

потряс ее, послушал, как дребезжит жесть.

- Выдержит, - пробормотал он, как бы обращаясь к самому себе, и вдруг

быстро, без малейшего усилия, стал подниматься по этой хлипкой конструкции.

Маса нахлобучил свой котелок поглубже и полез следом, похожий на

ярмарочного медвежонка, что обучены карабкаться по столбу за сахарной

головой.

В народе говорят: взялся за гуж - не говори, что не дюж. Я поплевал на

руки, как это делает наш кухонный лакей Сявкин, когда рубит дрова,

перекрестился и взялся за железную скобу. Так, ногу на приступку, другую -

ох! - дотянуть до обруча, теперь другой рукой за выступ...

Чтобы не было страшно, принялся подсчитывать убытки за два последних

дня. Вчера проспорил пятьдесят целковых Масе, сегодня проездил на извозчике

утром два с полтиной и вечером пять, итого семь пятьдесят, да еще "псы"

хитровские унесли портмоне с сорока пятью рублями. Прибавить сюда

загубленную парадную форму - хоть и казенная, а все равно жалко.

Тут я случайно глянул вниз и разом забыл про убытки, потому что земля

оказалась гораздо дальше, чем я предполагал. Снизу стена выглядела не такой

уж высокой, этажа в три, а сверху посмотреть - сердце екает.

Фандорин и Маса давно уже перелезли на крышу, а я все полз по водостоку

и вниз больше старался не смотреть.

Когда добрался до козырька, вдруг понял, что нипочем на него не залезу

- вся сила на подъем ушла. Повисел так, в обнимку с трубой, минут пять, а

потом на фоне лилового неба возникла круглая голова в котелке, Маса взял

меня рукой за ворот и в два счета выволок на крышу.

- Благодарю, - сказал я, ловя ртом воздух.

- Не стоит брагодарности, - поклонился он, стоя на четвереньках.

Мы поползли на противоположную сторону крыши, где, распластавшись на

животе, лежал Фандорин.

Я пристроился рядом - не терпелось понять, что это он там высматривает.

Первое, что увидел - багровую полоску уходящего заката, истыканную

черными иглами колоколен. Но Фандорин разглядывал не небо, а старинный

покосившийся дом с заколоченными окнами, расположенный на противоположной

стороне улицы. Видно, когда-то, давным-давно, дом был хорош и крепок, но от

небрежения обветшал и осел - такой проще снести, чем обновить.

- Тут в начале века была фактория виноторговцев братьев Мебиус, -

шепотом стал объяснять Эраст Петрович, и я отметил, что при шепоте заикание

из его речи совершенно исчезает. - В подвале - глубоченные винные погреба.

Говорят, помещалось до тысячи бочек вина. Французы в двенадцатом году что не

выпили, то вылили. Будто бы целый винный ручей до Яузы стекал. Изнутри дом

выгорел, крыша провалена. Но подвалы уцелели. Там у Культи резиденция.

Видите молодца?

Приглядевшись, я заметил, что с улицы ответвляется покатый съезд в

ворота, много ниже уровня мостовой. Спиной к воротам стоял и лузгал семечки

какой-то парень в таком же, как у Фандорина, картузе.

- Часовой? - догадался я.

- Да. Подождем.

Не знаю, сколько времени продолжалось ожидание, потому что мой

хронометр остался в ливрее (вот еще к списку убытков: серебряный наградной

брегет, его было жальчее всего), но не час и не два, а больше - я уж и

подремывать стал.

Вдруг я не столько услышал, сколько почувствовал, как Фандорин напрягся

всем телом, и мою дрему сразу как рукой сняло.

Снизу донеслись приглушенные голоса.

- Шило, - сказал один.

- Лузга, - откликнулся другой. - Проходь. С цидулкой?

Ответа на этот непонятный вопрос я не расслышал. Приоткрылась и снова

закрылась дверца, врезанная в ворота, и снова стало тихо. Часовой зажег

цигарку, его лаковый козырек тускло блеснул в лунном свете.

- Все, пошел, - шепнул Фандорин. - Ждите здесь. Если махну -

спускайтесь.

Минут через десять к дому разболтанной походочкой приблизилась узкая

фигура. Оглянулась через плечо, пружинисто сбежала к часовому.

- Здорово, москва. Стенку сторожишь? Разумеется, это был Фандорин, но в

его речи зачем-то появился явный польский выговор.

- Вали куда шел, - неприязненно ответил тот, суя руку в карман. - Или

пером брюхо пощекотать?

- Для цего пером? - засмеялся Фандорин. - На то шило есть. Шило,

сразумел?

- Так бы и говорил, - проворчал часовой, вынимая руку. - Лузга. Ты чей

будешь, полячок? Из этих, что ли, из варшавских?

- Из этих. Мне к Культе.

- А нету его. И нынче не сулился. Завтра, грил, к ночи ждите. - Бандит

понизил голос (но в тишине все равно было слышно) и с любопытством спросил.

- Говорят, лягаши зарыли вашего главного?

- Точно, - вздохнул Фандорин. - И Близну, и есче троих хлопцев. Где

Культя-то, слышь? Дело у меня до него.

- Он мне докладов не сказывает. Сам знаешь, полячок, какие теперя

тулумбасы. Шныркает где-то, с утрянки носу не казал. Но завтра железняк

будет. И нашим всем на сход объяву дал... Вас, варшавских, много осталось?

- Та трое, - махнул рукой Фандорин. - Вацек Кривой за голована. А

ваших?

- С Культей считай семеро. Че за майдан завтра, не знаешь?

- Не-а. Нам ницего не ломят, за сявок держат... Кликуха твоя как,

москва?

- Кода. А ты кто?

- Стрый. Поручкаемся?

Они пожали друг другу руки, и Фандорин, поглядев по сторонам, сказал:

- Вацек про дохтура какого-то базарил. Не слыхал?

- Не, про дохтура балаки не было. Культя про какого-то большого

человека сказывал. Я ему, какой такой человек? Да у него разве дознаешься. А

про дохтура не базарил. Что за дохтур-то?

- Бес его знает. У Вацека тож болтало короткое. Так нет Культи?

- Сказано, завтра к ночи. Да ты захода., побазлань с нашими. Только у

нас, Стрый, не как на других малинах - вина не нальют.

- А в черви-козыри?

- Нет такого заводу. За картишки Культя с ходу яблоком в сопло. Слыхал

про яблоко-то?

- Кто ж про него не слыхал... Не, не пойду. У нас веселее. Завтра

зайду. К ночи, говоришь?

Тут издали - от немецкой кирхи, что смутно темнела вдали - донесся бой

часов. Я насчитал двенадцать ударов.

 

10 мая

 

- Вот прямо на энтот таратай и подваливай, - сказал Кода, мотнув

головой в сторону кирхи. - Культя наказал сходу аккурат в полночь быть.

Ладно, полячок, еще позыримся.

Фандорин вразвалочку пошел прочь, а меня пихнул в бок японец, показав

жестом, что пора слезать с крыши.

Про то, как я, теперь уже в полной темноте, спускался по водостоку,

рассказывать не буду. О таком лучше не вспоминать. Ободрал руки, вконец

дорвал многострадальные кюлоты, да еще и спрыгнул прямо в лужу, но главное -

руки-ноги не переломал, и то слава Тебе, Господи.

Долго, даже когда уже ушли с Хитровки, не могли нанять извозчика.

Разглядев получше нашу компанию, ночные ваньки, ни слова не говоря,

нахлестывали своих лошадок и исчезали в ночи. Причем у меня создалось

впечатление, что наибольшее сомнение у извозчиков вызывали не Фандорин с

Масой, а именно моя оборванная и перепачканная персона.

Наконец, сели - уже у самой Китайгородской стены. Всю дорогу я

волновался, что Эраст Петрович снова откажется платить, а у меня самого не

было ни гроша.

Но нет, на сей раз он расплатился, и даже щедрее нужного, словно за обе

ездки сразу.

Идти через ворота в моем нынешнем виде мне представлялось неуместным, и

я с некоторым смущением предложил снова перелезть через ограду, хотя, видит

Бог, за минувший день налазился по заборам и крышам уже более чем

достаточно.

Однако Фандорин, глядя на ярко освещенные окна Эрмитажа, просвечивавшие

сквозь деревья, покачал головой:

- Нет, Зюкин, пойдемте-ка мы лучше через ворота. А то, пожалуй, еще

п-подстрелят.

Лишь теперь я сообразил, что горение окон в столь поздний час - признак

странный и тревожный. Около ворот кроме обычного привратника стояли еще двое

в штатском. А, приглядевшись, я заметил, что и в саду, по ту сторону ограды

маячат какие-то фигуры. Господа из дворцовой полиции, больше некому. Это

могло означало только одно: в Эрмитаж среди ночи зачем-то пожаловал

государь.

После долгих объяснений у входа, закончившихся вызовом Сомова и

унизительным опознанием моей личности (нужно было видеть выражение лица

московского помощника, когда я предстал перед ним в этаком виде), нас

пропустили, и, подходя по аллее к дому, я увидел несколько экипажей.

Происходило явно что-то из ряда вон выходящее.

В прихожей меня ждало еще одно испытание: я лицом к лицу столкнулся с

гувернанткой.

- Mon Dieu! - воскликнула она, захлопав глазами и от изумления забыв о

нашем уговоре объясняться только по-русски. - Monsieur Zyukin, qu'est-ce qui

c'est passe? Et qui sont ces hommes? C'est le domestique japonais? (Боже!

Господин Зюкин, что случилось? И кто эти люди? Это японский слуга? (фр.))

- Это я, мадемуазель, - поклонился Фандорин. - Мы с Афанасием

Степановичем совершили небольшой вояж по московским

д-достопримечательностям. Но это пустое. Расскажите лучше, как прошла ваша

встреча. Видели ли вы мальчика?

Тогда-то я и узнал обстоятельства, при которых ее величество лишилась

своего сапфирового склаважа.

- Скверно, что жандармы пустились в погоню, -озабоченно произнес Эраст

Петрович. - Делать этого ни в коем случае не следовало. Опишите к-карету.

Мадемуазель, наморщив лоб, сказала:

- Чехный, пыльный, окно с rideau... На колесо восемь rais... Иголка?

- Спица, - подсказал я.

- Да-да, восемь спица. На двехь, нет, двехца - хучка из медь.

- Правильно! - вскричал я. - Ручка на дверце кареты, которую я видел,

была в виде медного кольца! Фандорин кивнул:

- Что ж, они два раза использовали одну и ту же к-карету. Линд слишком

в себе уверен и слишком невысокого мнения о русской полиции. Это неплохо.

Опишите человека, который отобрал у вас ридикюль.

- Высокий. Глаза кохичневые. Нос немножко кхи-вой. Усы и бохода хыжие,

но по-моему ненастоящие, склеенные. Outre cela (Кроме того (фр.))... -

Мадемуазель задумалась. - Ah, oui! Ходина на левый щека, вот тут. - И

пальцем дотронулась до моей щеки, отчего я вздрогнул.

- Ладно, уже кое-что, - одобрил Эраст Петрович.

- А что тут происходит? Я видел п-перед домом экипажи царя и великих

князей.

- Я не знаю, - жалобно произнесла мадемуазель, окончательно переходя на

французский. - Мне ничего не говорят. Все смотрят так, будто я во всем

виновата. - Она обхватила себя за локти, сглотнула и сказала уже сдержанней.

- Кажется, случилось что-то ужасное. Час назад в дом доставили какой-то

пакет, маленький, и все забегали, зазвонили телефоны. Полчаса назад прибыл

его величество, а только что приехали принцы Кирилл и Симон...

В этот миг в прихожую выглянул полковник Карнович: брови насуплены,

губы напряженно поджаты.

- Фандорин, это вы? - спросил он. - Мне сообщили о вашем прибытии. Что

за идиотский маскарад? Все в джентльмена-сыщика играете? Вас ожидают.

Извольте привести себя в надлежащий вид и немедленно ступайте в большую

гостиную. И вы, сударыня, тоже.

Эраст Петрович и мадемуазель удалились, а Карнович, оглядев меня с

головы до ног, брезгливо покачал головой:

- Ну и видок у вас, Зюкин. Где вы пропадали? Чем занимался Фандорин?

Это очень кстати, что он взял вас в конфиденты. Да говорите же, мы ведь с

вами из одного ведомства.

- Все пустое, ваше высокоблагородие, - соврал я, сам не знаю почему. -

Только время зря потратили. Кто прислуживает его величеству и их

высочествам?

- Камердинер государя и дворецкий Симеона Александровича.

Ах, как стыдно!

Никогда еще я не умывался и не переодевался с такой скоростью. Уже

через десять минут, приведя себя в порядок, я тихо вошел в гостиную и

поклоном поблагодарил Фому Аникеевича и Дормидонта.

На столе не было ни напитков, ни закусок - только пепельницы и еще

какой-то распечатанный пакет коричневой бумаги, совсем небольшой. На всякий

случай я взял с бокового столика поднос, стал расставлять бокалы, а тем

временем украдкой пробежал взглядом по лицам присутствующих, пытаясь

угадать, что произошло.

Государь нервно курил папиросу. Кирилл Александрович устало потирал

веки. Генерал-губернатор барабанил пальцами по столу. Георгий Александрович

неподвижным взглядом смотрел на пакет. Павел Георгиевич выглядел нездоровым

- губы дрожат, в глазах слезы. Но больше всего напугала меня мадемуазель

Деклик: она сидела, закрыв руками лицо, плечи ее тряслись, и сквозь сжатые

пальцы прорывались судорожные всхлипы. Никогда еще я не видел ее плачущей

навзрыд и даже не мог представить, что такое возможно.

Обер-полицмейстер сидел поодаль от остальных, рядом с бесстрастным

Карновичем, и беспрестанно вытирал платком лоб и залысины. Он вдруг икнул,

залился багровой краской и пробормотал:

- Прошу извинить.

После чего немедленно икнул снова. В полной тишине неприличный звук был

отчетливо слышен.

Мне сделалось очень страшно. Так страшно, что я покачнулся. Господи,

неужели...?

- Можно взглянуть? - спросил Фандорин, нарушив молчание.

Эраст Петрович, очевидно, вошел в гостиную одной или двумя минутами

ранее меня. Он переоделся в строгий английский сюртук и даже успел повязать

галстук.

На что он собрался взглянуть? На очередное письмо от Линда?

- Да, - угрюмо позволил Кирилл Александрович, видимо, по обыкновению

взявший на себя роль председательствующего. - Полюбуйтесь.

Фандорин вынул из пакета маленький сверточек, размером с леденец.

Развернул, и я увидел внутри что-то маленькое, бело-розовое. Эраст Петрович

быстро достал из внутреннего кармана лупу и склонился над столом. Выражение

его лица стало таким, будто он надкусил лимон.

- Это т-точно палец его высочества? Серебряный поднос выпал из моих

рук, бокалы разлетелись вдребезги. Все, дернувшись, обернулись в мою

сторону, а я даже не извинился - едва успел схватиться за край столика,

чтобы не упасть.

- Что за дурацкий вопрос! - сердито буркнул Симеон Александрович. -

Конечно, это мизинец Мики! Чей же еще?

Ко мне, неслышно ступая, приблизился Фома Аникеевич, поддержал за

локоть. Я благодарно кивнул ему - мол, сейчас пройдет.

- Послушайте, что сказано в письме, - сказал Кирилл Александрович, и я

только теперь разглядел, что перед ним лежит листок бумаги.

Великий князь надел пенсне и прочитал послание, как и предыдущие,

написанное по-французски:

 

Господа, вы, кажется, до сих пор не поняли, что я не шучу.

Надеюсь, эта маленькая бандероль убедит вас в серьезности моих

намерений. Отрезанный палец - наказание за то, что ваши люди снова нарушили

договоренность. В следующий раз, если повторится нечестная игра, мальчику

отрежут ухо.

Теперь о нашем деле. В качестве очередного взноса меду от вас малый

бриллиантовый букет с шпинелью из коллекции императрицы. Гувернантка должна

быть на мессе в Храме Христа Спасителя, начиная с трех часов пополудни.

Разумеется, одна.

Если будет слежка - пеняйте на себя.

Искренне ваш, Доктор Линд.

 

Больше всего меня потрясла поразительная осведомленность злодея о

содержимом coffret ее величества. Малый бриллиантовый букет с шпинелью являл

собой истинное украшение императорской рентерии; в свое время он достался

короне с приданым невесты Павла Петровича, будущего государя Павла I. Этот

шедевр великого ювелирного искусства XVIII столетия ценится не столько за

размер и чистоту составляющих его камней, сколько за красоту и изящество. На

мой вкус, во всей Бриллиантовой комнате не было драгоценности прекрасней

этой.

- Господи, бедная Алиса, - тоскливо произнес император. - Она так

страдает из-за пропажи склаважа...

Его величеству следовало бы посочувствовать, в особенности если

учитывать нрав царицы, но в ту минуту я был не в состоянии испытывать

жалость к кому-либо кроме бедного маленького Михаила Георгиевича.

- Мы все уже высказались, Фандорин, - довольно бесцеремонно перебил

государя Кирилл Александрович. - Что думаете вы? Теперь видно, что вы были

правы. Линд - истинное чудовище, он не остановится ни перед чем. Что нам

делать?

- Ах, бедняжка Мика. - Царь сокрушенно поник головой.

- Мика, конечно, бедняжка, - ударил кулаком по столу Симеон

Александрович, - но ты, Ники, лучше бы себя пожалел. Если мир узнает про то,

что какой-то проходимец во время коронации русского царя похитил твоего

кузена и режет его по кусочку, как колбасу...

- Сэм, опомнись! - громовым голосом взревел Георгий Александрович. - Ты

говоришь о судьбе моего сына!

- Я говорю о судьбе нашей династии! - в тон ему ответил

генерал-губернатор.

- Дядя Сэм, дядя Джорджи! - примирительно воздел руки его величество. -

Давайте послушаем господина Фандорина.

Эраст Петрович взял со стола пакет, повертел его и так, и этак.

- Как д-доставлен?

- Как и прежние, - сказал Кирилл Александрович. - Обычной почтой.

- И снова нет штемпеля, - задумчиво произнес Фан-дорин. - Допрошен ли

почтальон? Полковник Карнович ответил:

- Не только допрошен, но за всеми тремя почтальонами, поочередно

доставляющими городскую корреспонденцию в Эрмитаж, установлена слежка, еще

со вчерашнего дня. Ни в чем подозрительном не замечены. Более того, сумки с

почтовыми отправлениями, посылаемые с городского почтамта в здешнюю почтовую

часть, все время находятся под наблюдением переодетых агентов. Никто из

посторонних к сумке не приближался ни на отрезке пути от Мясницкой до

Калужской, ни позднее, когда почтальон отправился по адресам. Откуда

появляются послания Линда - непонятно. Истинная загадка. - Что ж, пока мы ее

не разрешили, действовать нужно так, - мрачно сказал Эраст Петрович. - Букет

отдать. Это раз. Никакой слежки за людьми Линда. Это два. Вся надежда на

наблюдательность мадемуазель Дек-лик - к счастью, весьма острую. Это три.

Ничего больше п-порекомендовать не могу. Теперь малейшая неосторожность со

стороны полиции, и вы получите не ухо, а труп мальчика вкупе с мировым

скандалом. Линд взбешен, это очевидно.

Все, как сговорившись, взглянули на гувернантку. Она уже не плакала и

лицо ладонями не закрывала. Ее черты показались мне застывшими, будто бы

высеченными из белого мрамора.

- Je ferai tout mon possible (Я постараюсь (фр.)), - тихо сказала она.

- Да-да, - просительно молвил государь, - Вы уж постарайтесь. А мы с

Алисой будем молиться Всевышнему. И немедленно начнем поститься. Так и по

древнему обычаю перед коронацией положено...

- Вот и отлично, каждый внесет посильный вклад, - угрюмо усмехнулся

Кирилл Александрович. - Полковника Ласовского от руководства розыском

следует отстранить. (При этих словах обер-полицмейстер икнул еще громче

прежнего, но уже больше не извинялся.) Ответственность будет снова возложена

на вас, Карнович, но только уж теперь никакой опрометчивости. Пусть будет

так, как сказал Фандорин. Вы, Карнович, временно переселитесь в Эрмитаж и

будете вести розыск отсюда. В Александрийском дворце слишком много

визитеров. Зюкин, найди полковнику какую-нибудь комнату и проведи туда

телефон. И все, давайте разъезжаться. Завтра у всех нас трудный день, а

тебе, Ники, нужно принимать послов. Ты должен держаться безупречно.

 

 

X x x

 

 

После убытия высоких гостей, я еще долго отпаивал чаем их высочеств,

причем было пролито немало слез - в основном Павлом Георгиевичем, но и

Георгий Александрович не раз утирал обшлагом мясистые щеки, что же до меня,

то я совершенно расклеился. Дважды был вынужден поспешно покинуть гостиную,

чтобы не расстраивать великих князей еще больше своей перекошенной от

рыданий физиономией.

В четвертом часу ночи, когда я, едва живой от усталости и переживаний,

брел по коридору, направляясь к себе, у фандоринской двери мне попался

господин Маса в весьма странной позе. Он сидел на полу, сложив ноги

калачиком, и сонно клевал носом.

Я удивленно остановился и тут вдруг услышал, что из комнаты доносятся

приглушенные всхлипы.

- Почему вы не внутри, а здесь? - спросил я. - Кто там, у господина

Фандорина?

Страшное подозрение заставило меня забыть обо всех прочих потрясениях.

- Позвольте, мне нужно кое-что сообщить господину Фандорину, -

решительно объявил я и взялся за дверную ручку, однако японец, проворно

поднявшись, преградил мне путь.

- Нерьзя, - заявил он, уставившись на меня своими черными глазками. -

Господзин прачет. Отень из-за парьтика передзивает. Смотречь нерьзя. Стыдно.

Лжет, я сразу понял, что он лжет!

Ничего более не говоря, я взбежал в бельэтаж и постучал в дверь Ксении

Георгиевны. Никакого ответа. Осторожно открыл замок мастер-ключом. Пусто. И

постель не тронута.

У меня все так и поплыло перед глазами. Она там, наедине с этим

покорителем сердец!

Господи, научи и вразуми. Что за испытания обрушил Ты на дом Романовых!

Я поспешил в привратницкую, куда часом ранее разместил полковника

Карновича, перетянув туда же телефон из прихожей.

Начальник дворцовой полиции открыл мне в одной рубашке и без всегдашних

темных очков. Глаза у него оказались маленькие, острые, с красными веками.

- Ну что, Зюкин? - прищурился он. - Решили все-таки рассказать, что